Связь времён

Рудольф Фурман

ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США – с 1998 года. С 2006 года – редактор-дизайнер «Нового Журнала». Автор пяти книг стихов: «Времена жизни или древо души» (1994), «Парижские мотивы» (1997), «Два знака жизни» (2000), «И этот век не мой» (2004) и книги лирики «Человек дождя» (2008). Публикации в литературном ежегоднике «Побережье», альманахе «Встречи» и журнале «Гостиная» (Филадельфия), в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», «Время и место» (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и во многих других литературных изданиях.

Инна Харченко

ХАРЧЕНКО, Инна, Ганновер, Германия. Поэт, прозаик, переводчик, художник. Родилась в Хмельницкой области, Украина. Окончила Хмельницкий Национальный университет. По образованию инженер-экономист. На Западе с 2002 года. Член Международной федерации русских писателей. Автор трех книг стихов: «Солнеч-ный привкус, или 365 дней из моей жизни», 1999; «Серебро ночной чеканки», 2001; «Пока есть поэзия и любовь» (на украинском языке), 2002. Публикации в изданиях Германии, Украины, России, Израиля, Эстонии.

Татьяна Царькова

Татьяна Сергеевна ЦАРЬКОВА,
Санкт-Петербург. Поэт, литературовед.
Родилась в Ленинграде в 1947 году. Закончила
русское отделение филологического
факультета Ленинградского
госуниверситета. Доктор филологических
наук, автор более 250 научных публикаций.
Заведующая Рукописным отделом
Пушкинского Дома. Стихотворные подборки
Татьяны Царьковой печатались в
периодических изданиях: газетах «Смена»,
«Литературный Петербург», журналах
«Арион», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Toronto
Slavic Annual», альманахах и сборниках «День
русской поэзии», «Встречи» (Филадельфия),
«Время и слово» и др. Автор пяти сборников
стихотворений: «Филологический
переулок»,1991; «Город простолюдинов», 1993;
«Земле живых», 2000; «Лунная радуга», 2010;
«Четверостишия», 2011.

Татьяна Царькова

Сергей Яровой

ЯРОВОЙ, Сергей, Филадельфия. Поэт, ученый, переводчик. Родился в 1964 г. в Коммунарске, Украина. Выехал на Запад в 1994 г. Публикации в зарубежных, российских и украинских литературных изданиях.

Ирина Акс

АКС, Ирина, Нью-Йорк. Поэт, журналист. Родилась в 1960 г. в Ленинграде. В США с 2000 г. Автор книг стихов: «В Новом свете», 2006; «Я не умею жить всерьез», 2010. Публикации в журналах и альманахах: «Дети Ра», «Побережье», «45-я параллель», «Галилея», «Слово\Word», в коллективных поэтических сборниках.

Ирина Акс

Георгий Садхин

САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт. родился в 1951 году в городе Сумы. Жил под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» «Побережье». Стихи также были опубликованы в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Автор поэтических сборников: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.

Георгий Садхин

Александр Верников

Александр Самуилович ВЕРНИКОВ, Екатеринбург. Родился в 1962 г. Окончил инъяз Свердловского пединститута, служил в армии, преподает художественный перевод в Институте международных связей. С 1988 г. публиковал прозу, эссе и стихи в периодических изданиях Урала и Москвы, автор нескольких книг прозы и стихов.

Нина Косман

КОСМАН, Нина, Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001), роман "Queen of the Jews" (Philistine Press, 2016). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка. Переводы на английский стихов Марины Цветаевой – в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul“и “Poem of the End”.

Михаил Косман

КОСМАН, Михаил (Michael Kossman) (1953, Москва - 2010, Нью-Йорк), поэт, прозаик, литературовед. В Москве закончил школу, начал учебу в институте. Эмигрировал в 1972 г. в Израиль. С 1973-го года в США. Окончил Колумбийский университет. Переводил стихи Йейтса (с англ.) и Германа Гессе (с нем.) на русский язык. Автор исследований о “Мастере и Маргарите” Булгакова и о неоконченном романе Замятина “Бич божий”.

Рудольф Ольшевский

ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.

Михаэль Шерб

ШЕРБ, Михаэль, Германия. Родился в Одессе. На Западе с 1994 г. Окончил Дортмундский технический университет. Автор поэтического сборника «Река». Публиковался в журналах “Крещатик”, “Интерпоэзия”, альманахе “Побережье”. Победитель поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» 2013 года.

Евгений Дубнов

ДУБНОВ, Евгений, Иерусалим и Лондон. Поэт, прозаик. Родился в 1949 г в Таллине. Жил в Риге. На Западе с 1971 г. Окончил Московский, Бар-Иланский (Израиль) и Лондонский университеты. Преподавал в Израиле и Англии. Соавтор переводов русской поэзии на английский. Публикации в журналах: "Грани", "Континент", "Новый журнал" и др. Сб. стихов: "Рыжие монеты", 1978, "Небом и землею", 1984.

Константин Кикоин

КИКОИН, Константин, Тель-Авив. Родился в Москве. В Израиле с 1997 года. Профессор Тель-Авивского университета, член Союза писателей Израиля. Автор четырех сборников стихов, вышедших в 2007 - 2013 гг.

Григорий Фалькович

Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.

Ян Пробштейн

ПРОБШТЕЙН, Ян. Поэт, переводчик, журналист, литературовед, профессор. Родился в 1953 г. С 1989 г. живет в Нью-Йорке. Член СП России. Автор семи сборников стихов. Стихи и переводы публикуются в «Радуге», «Литературной газете», «НРС», «Арионе», «Континенте» и др. Один из авторов антологии “Строфы Века-II. Мировая Поэзия в русских переводах ХХ века”, Москва, 1998. Автор книг: "Дорога в мир", 1992; "Vita Nuova", на английском, 1992; "Времен на сквозняке", 1993; "Реквием", 1993; "Жемчужина", 1994; "Элегии", 1995; "Инверсии", 2001.

Александр Немировский

НЕМИРОВСКИЙ, Александр, Редвуд-Сити (Redwood City), Калифорния. Родился в Москве. В США с 1990 г. Автор сб. стихов: «Без читателя» и «Система отсчета». Публикуется в журналах «Терра-Нова», «Апраксин блюз» и др., в альманахах США и Финляндии.

Иосиф Гольденберг

Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.

Татьяна Кузнецова

Кузнецова Татьяна (Белянчикова Татьяна Викторовна) родилась в Москве в семье научных работников. В 1988 году окончила Московский институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова. Кандидат экономических наук. Автор поэтических сборников «Ловушка для снов» (2007), «Валенки на каблуках» (2010). Стихи печатались в литературных журналах и альманахах. Живет в Москве.

Сара Азарнова

АЗАРНОВА, Сара, шт. Массачусетс. Поэт, эссеист, переводчик. Родилась в Минске в 1954 г. Окончила Белорусский университет, по специальности «сравнительное языкознание». Работала библиотекарем в театре. В 1989 эмигрировала в Америку. Публиковалась в альманахе «Побережье» и в др. периодических изданиях США.

Лора Завилянская

ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора, Бостон. Родилась в Киеве. Окончила медицинский институт. Кандидат медицинских наук, Заслуженный врач Украины. Автор многих поэтических сборников, изданных в Киеве, Москве, Бостоне. Член Союза Писателей Москвы

Наталья Крандиевская-Толстая

КРАНДИЕВСКАЯ-ТОЛСТАЯ, Наталья Васильевна (1888-1963), русская поэтесса. Жена писателя А.Н. Толстого. О ее стихах положительно отзывались Бунин, Бальмонт, Блок и др. При жизни вышли три книги стихов: «Стихотворения»,1913; «Стихотворения. Кн.2», 1919; «От лукаваго», 1922.

Зоя Полевая

ПОЛЕВАЯ, Зоя, Ист-Брунсвик (East Brunswick), Нью-Джерси. Родилась в Киеве. По образованию – авиаинженер. Работала в КБ завода Гражданской Авиации. Сборник стихов "Отражение", 1999, Киев. В Америке, с 1999 г. Руководит русским культурным клубом “Exlibris NJ”. Публикуeт в периодике стихи и статьи.

Алексей Прасолов

Алексеей Тимофееевич ПРА́СОЛОВ (1930 - 1972) – русский поэт. Родился в селе Ивановка-2 Кантемировского района Воронежской области. С семи до семнадцати лет прожил в недалекой от Россоши слободе Морозовка. В семнадцать лет поступил учиться в Россошанское педагогическое училище, которое окончил в 1951 г. После окончания полтора года учительствовал в сельских школах. Работал корректором в воронежской газете «Молодой коммунар». Дальше – районные будни, газетная поденщина, переезды из редакции в редакцию, поездки по райцентрам Черноземного края. С 1961 по 1964 год работает на рудниках и стройках. Первое напечатанное стихотворение «Великий свет» – в россошанской районной газете «Заря коммунизма» 7 ноября 1949 г. В 1964 г. в августовском номере «Нового мира», возглавляемого А. Т. Твардовским, была опубликована большая подборка прасоловских стихотворений. При жизни поэта вышло 4 сборника стихов. Исследователи выделяют два этапа в творчестве А. Прасолова: ранняя лирика (1949-1961) и зрелая поэзия (1962-1972). Творчество А. Прасолова, отнесено критиками (наряду с Н. Рубцовым, А. Жигулиным и некоторыми другими) к "тихим лирикам".

Алексей Прасолов

ТОРОПИТ НАС КРУТОЕ ВРЕМЯ

* * *

Так – отведешь туман рукою

И до конца увидишь вдруг

В избытке света и покоя

Огромной дали полукруг.

Как мастер на свою картину,

Чуть отойдя, глядишь без слов

На подвесную паутину

Стальных креплений и тросов.

За ней – певучею и длинной,

За гранями сквозных домов

Могуче веет дух былинный

С речных обрывов и холмов.

Скелет моста ползучий поезд

Пронзает, загнанно дыша.

И, в беспредельности, освоясь,

Живая ширится душа.

И сквозь нее проходит время,

Сводя эпохи в миг один,

Как дым рабочий – с дымкой древней

Средь скромно убранных равнин.

И что бы сердце ни томило,

Она опять в тебя влилась –

Очеловеченного мира

Очеловеченная власть.

* * *

Торопит нас крутое время,

И каждый день в себе несет

Отчаянные измеренья

Зовущих далей и высот.

Расчеты твердые, скупые

Таят размах мечты твоей

В разумно скованной стихии

Смертельных сил и скоростей.

Ты с ней велик: стихия эта,

Тобой рожденная, – твоя.

И кружит старая планета

Всю современность бытия.

А ты в стремительном усилье,

Как вызов, как вселенский клич,

Выносишь солнечные крылья,

Чтоб запредельное – постичь.

Но в час, когда отдашь ты душу

Безумью сил и скоростей

И твой последний крик заглушит

Машина тяжестью своей, –

В смешенье масла, пыли, крови

Так жалко тают кисти рук...

И мы спешим, нахмурив брови,

Закрыть увиденное вдруг.

И той поспешностью, быть может,

Хотим сказать мы – без речей,

Что миг бессилья так ничтожен

Перед могуществом людей.

* * *

Густая тень и свет вечерний –

Как в сочетанье явь и сон.

На золотое небо чернью

Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше.

Не подавляя общий вид.

Движенья полный –

он недвижен,

Тревожно-шумный – он молчит.

Без мелочей – тупых и тусклых –

Он вынес в огненную высь

И строгость зодческого чувства,

И шпили – острые, как высь.

* * *

В ночи заботы не уйдут –

Вздремнут с открытыми глазами.

И на тебя глядит твой труд,

Не ограниченный часами.

И сколько слов из-под пера,

Из-под резца горячих стружек,

Пока частицею добра

Не станет мысль, с которой сдружен.

Светла, законченно-стройна,

Чуть холодна и чуть жестока.

На гордый риск идет она,

Порой губя свои истоки.

Не отступая ни на пядь

Перед безмыслием постылым,

Она согласна лишь принять

Вселенную своим мерилом.

* * *

Когда бы всё, чего хочу я,

И мне давалось, как другим,

Тревогу темную, ночную

Не звал бы именем твоим.

И самолет, раздвинув звезды,

Прошел бы где-то в стороне,

И холодком огромный воздух

Не отозвался бы во мне.

От напряженья глаз не щуря,

Не знал бы я, что пронеслось

Мгновенье встречи – черной бури

Покорных под рукой волос.

Глаза томительно-сухие

Мне б не открыли в той судьбе,

Какие жгучие стихии

Таишь ты сдержанно в судьбе.

Всё незнакомо, как вначале:

Открой, вглядись и разреши!..

За неизведанностью дали –

Вся неизведанность души.

И подчиняться не умея

Тому, что отрезвляет нас,

И слепну в медленном огне я,

И прозреваю каждый час.

* * *

Схватил мороз рисунок пены.

Река легла к моим ногам –

Оледенелое стремленье,

Прикованное к берегам.

Не зря мгновения просил я,

Чтобы, проняв меня насквозь,

Оно над зимнею Россией

Широким звоном пронеслось.

Чтоб неуемный ветер дунул,

И, льдами выстелив разбег,

Отозвалась бы многострунно

Система спаянная рек.

Звени, звени! Я буду слушать –

И звуки вскинутся ко мне,

Как рыб серебряные души

Со дна к прорубленной луне.

Публикация Анатолия НЕСТЕРОВА

ТОРОПИТ НАС КРУТОЕ ВРЕМЯ

* * *

Так – отведешь туман рукою

И до конца увидишь вдруг

В избытке света и покоя

Огромной дали полукруг.

Как мастер на свою картину,

Чуть отойдя, глядишь без слов

На подвесную паутину

Стальных креплений и тросов.

За ней – певучею и длинной,

За гранями сквозных домов

Могуче веет дух былинный

С речных обрывов и холмов.

Скелет моста ползучий поезд

Пронзает, загнанно дыша.

И, в беспредельности, освоясь,

Живая ширится душа.

И сквозь нее проходит время,

Сводя эпохи в миг один,

Как дым рабочий – с дымкой древней

Средь скромно убранных равнин.

И что бы сердце ни томило,

Она опять в тебя влилась –

Очеловеченного мира

Очеловеченная власть.

* * *

Торопит нас крутое время,

И каждый день в себе несет

Отчаянные измеренья

Зовущих далей и высот.

Расчеты твердые, скупые

Таят размах мечты твоей

В разумно скованной стихии

Смертельных сил и скоростей.

Ты с ней велик: стихия эта,

Тобой рожденная, – твоя.

И кружит старая планета

Всю современность бытия.

А ты в стремительном усилье,

Как вызов, как вселенский клич,

Выносишь солнечные крылья,

Чтоб запредельное – постичь.

Но в час, когда отдашь ты душу

Безумью сил и скоростей

И твой последний крик заглушит

Машина тяжестью своей, –

В смешенье масла, пыли, крови

Так жалко тают кисти рук...

И мы спешим, нахмурив брови,

Закрыть увиденное вдруг.

И той поспешностью, быть может,

Хотим сказать мы – без речей,

Что миг бессилья так ничтожен

Перед могуществом людей.

* * *

Густая тень и свет вечерний –

Как в сочетанье явь и сон.

На золотое небо чернью

Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше.

Не подавляя общий вид.

Движенья полный –

он недвижен,

Тревожно-шумный – он молчит.

Без мелочей – тупых и тусклых –

Он вынес в огненную высь

И строгость зодческого чувства,

И шпили – острые, как высь.

* * *

В ночи заботы не уйдут –

Вздремнут с открытыми глазами.

И на тебя глядит твой труд,

Не ограниченный часами.

И сколько слов из-под пера,

Из-под резца горячих стружек,

Пока частицею добра

Не станет мысль, с которой сдружен.

Светла, законченно-стройна,

Чуть холодна и чуть жестока.

На гордый риск идет она,

Порой губя свои истоки.

Не отступая ни на пядь

Перед безмыслием постылым,

Она согласна лишь принять

Вселенную своим мерилом.

* * *

Когда бы всё, чего хочу я,

И мне давалось, как другим,

Тревогу темную, ночную

Не звал бы именем твоим.

И самолет, раздвинув звезды,

Прошел бы где-то в стороне,

И холодком огромный воздух

Не отозвался бы во мне.

От напряженья глаз не щуря,

Не знал бы я, что пронеслось

Мгновенье встречи – черной бури

Покорных под рукой волос.

Глаза томительно-сухие

Мне б не открыли в той судьбе,

Какие жгучие стихии

Таишь ты сдержанно в судьбе.

Всё незнакомо, как вначале:

Открой, вглядись и разреши!..

За неизведанностью дали –

Вся неизведанность души.

И подчиняться не умея

Тому, что отрезвляет нас,

И слепну в медленном огне я,

И прозреваю каждый час.

* * *

Схватил мороз рисунок пены.

Река легла к моим ногам –

Оледенелое стремленье,

Прикованное к берегам.

Не зря мгновения просил я,

Чтобы, проняв меня насквозь,

Оно над зимнею Россией

Широким звоном пронеслось.

Чтоб неуемный ветер дунул,

И, льдами выстелив разбег,

Отозвалась бы многострунно

Система спаянная рек.

Звени, звени! Я буду слушать –

И звуки вскинутся ко мне,

Как рыб серебряные души

Со дна к прорубленной луне.

Публикация Анатолия НЕСТЕРОВА

ТОРОПИТ НАС КРУТОЕ ВРЕМЯ

* * *

Так – отведешь туман рукою

И до конца увидишь вдруг

В избытке света и покоя

Огромной дали полукруг.

Как мастер на свою картину,

Чуть отойдя, глядишь без слов

На подвесную паутину

Стальных креплений и тросов.

За ней – певучею и длинной,

За гранями сквозных домов

Могуче веет дух былинный

С речных обрывов и холмов.

Скелет моста ползучий поезд

Пронзает, загнанно дыша.

И, в беспредельности, освоясь,

Живая ширится душа.

И сквозь нее проходит время,

Сводя эпохи в миг один,

Как дым рабочий – с дымкой древней

Средь скромно убранных равнин.

И что бы сердце ни томило,

Она опять в тебя влилась –

Очеловеченного мира

Очеловеченная власть.

* * *

Торопит нас крутое время,

И каждый день в себе несет

Отчаянные измеренья

Зовущих далей и высот.

Расчеты твердые, скупые

Таят размах мечты твоей

В разумно скованной стихии

Смертельных сил и скоростей.

Ты с ней велик: стихия эта,

Тобой рожденная, – твоя.

И кружит старая планета

Всю современность бытия.

А ты в стремительном усилье,

Как вызов, как вселенский клич,

Выносишь солнечные крылья,

Чтоб запредельное – постичь.

Но в час, когда отдашь ты душу

Безумью сил и скоростей

И твой последний крик заглушит

Машина тяжестью своей, –

В смешенье масла, пыли, крови

Так жалко тают кисти рук...

И мы спешим, нахмурив брови,

Закрыть увиденное вдруг.

И той поспешностью, быть может,

Хотим сказать мы – без речей,

Что миг бессилья так ничтожен

Перед могуществом людей.

* * *

Густая тень и свет вечерний –

Как в сочетанье явь и сон.

На золотое небо чернью

Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше.

Не подавляя общий вид.

Движенья полный –

он недвижен,

Тревожно-шумный – он молчит.

Без мелочей – тупых и тусклых –

Он вынес в огненную высь

И строгость зодческого чувства,

И шпили – острые, как высь.

* * *

В ночи заботы не уйдут –

Вздремнут с открытыми глазами.

И на тебя глядит твой труд,

Не ограниченный часами.

И сколько слов из-под пера,

Из-под резца горячих стружек,

Пока частицею добра

Не станет мысль, с которой сдружен.

Светла, законченно-стройна,

Чуть холодна и чуть жестока.

На гордый риск идет она,

Порой губя свои истоки.

Не отступая ни на пядь

Перед безмыслием постылым,

Она согласна лишь принять

Вселенную своим мерилом.

* * *

Когда бы всё, чего хочу я,

И мне давалось, как другим,

Тревогу темную, ночную

Не звал бы именем твоим.

И самолет, раздвинув звезды,

Прошел бы где-то в стороне,

И холодком огромный воздух

Не отозвался бы во мне.

От напряженья глаз не щуря,

Не знал бы я, что пронеслось

Мгновенье встречи – черной бури

Покорных под рукой волос.

Глаза томительно-сухие

Мне б не открыли в той судьбе,

Какие жгучие стихии

Таишь ты сдержанно в судьбе.

Всё незнакомо, как вначале:

Открой, вглядись и разреши!..

За неизведанностью дали –

Вся неизведанность души.

И подчиняться не умея

Тому, что отрезвляет нас,

И слепну в медленном огне я,

И прозреваю каждый час.

* * *

Схватил мороз рисунок пены.

Река легла к моим ногам –

Оледенелое стремленье,

Прикованное к берегам.

Не зря мгновения просил я,

Чтобы, проняв меня насквозь,

Оно над зимнею Россией

Широким звоном пронеслось.

Чтоб неуемный ветер дунул,

И, льдами выстелив разбег,

Отозвалась бы многострунно

Система спаянная рек.

Звени, звени! Я буду слушать –

И звуки вскинутся ко мне,

Как рыб серебряные души

Со дна к прорубленной луне.

Публикация Анатолия НЕСТЕРОВА

Ян Пробштейн

2013-Пробштейн, Ян

ЭЛЕГИИ НОВЫЕ И СТАРЫЕ

* * *

В пространстве и времени есть постоянство

дорог, по прошествии ставших судьбой,

и собственный взгляд, разрывая пространство

и вспять возвращаясь, пронзает меня остротой.

Когда же: на грани изрытого тучами неба

блеснет горизонт золотым ободком,

я снова поверю, что я на земле еще не был

и саднящий путь мне до боли еще не знаком.

1979

* * *

Прозрачной поздней осенью, когда

сошел багрянец, побледнело пламя,

и воздуха колючая вода

обдаст тебя кристальными струями,

и ты лицо упрячешь в воротник

и шорохом разбередишь тропинку,

тем самым приглушив печальный миг:

поскрипывает осень под сурдинку

на струнах сосен – вслушайся, вглядись,

замедлив шаг на предпоследней грани:

еще шатер небес нацелен ввысь,

уже на всем лежит печать молчанья.

1983

ГОРОДСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Как будто в переполненный автобус,

я втискиваюсь в каждый день. В зобу

клокочет песня. Прохудилась обувь:

теряю то ли мысли, то ль подметки.

Седьмая пядь уже растет во лбу

(и на затылке). Годы – словно метки,

и кажется, что негде ставить пробу.

Еще как будто держит на весу

привычная усталость ожиданья,

и в каждый день я сам себя несу,

чтобы прийти назавтра с новой данью.

Когда судьба ведет под локоток,

трудней всего не тратить зря дыханья

и брать дыханье только между строк.

Быть запертым навечно между строк,

как между створок двери быть зажатым,

наверное, быть на кресте распятым

не тяжелей, чем на странице (Бог,

прости и не суди меня за это

кощунство – святотатцы верят всё же,

не ведая, где Бог, а где – порог).

Не оставляя ни следа на коже,

прозренье выжигает вспышкой света

ненужный орган зренья, то бишь зрак,

и сдавливают сроки, створки, строки,

и сознаешь (уже на дне мороки),

что подступает... где же рифма?.. мрак.

III

Мне стал в обузу собственный костяк,

его таскать с собой невыносимо,

когда на реактивных скоростях

к святым местам летают пилигримы.

У современности я тоже не в гостях –

по мостовым бессонным разбросала

она мои года. Когда же мало

ей показалось – близких отнимала

на непостижно безразмерный срок.

И растворялись близкие в тумане,

а жизнь, срастаясь с рифмой «расставанье»,

идет по той из множества дорог,

которая судьбою стать стремится.

И я, другую перейдя границу,

в итоге оказался между строк.

1981

* * *

Юре

Беги, дитя, себя,

бойся себя, дитя,

бойся так же, как

паводка, полноводья

рек, уносящих тебя

прочь от тебя самого

к чужим берегам, блазня

изобильем, какое в природе

редко встретишь, но волю

не давай, дитя, и бичу:

втайне любим себя, казня

при всем народе честном

(и не очень) – он будет рад

поглазеть на любую казнь

(и подумать: какой дурак).

Здесь каждый третий распят

и четвертован пятый,

а каждый второй – соглядатай.

2012

* * *

Вообрази космический пейзаж,

марсианский, красноскалый –

геометрические каналы,

ввергающие в дрожь или в раж

оттого, что нигде не видно даже

змеи, тарантула или скорпиона,

как в обжитой пустыне земной,

где под рыжей скалой

обитает привычный ужас

из «Бесплодной земли»,

а там беспримесные цвета и формы,

глазу не за что зацепиться,

гораздо ближе

ядовито-слепящая бледность луны,

повелевающая лучшей половиной

населенья планеты нашей:

циклами, календарями,

отливами, приливами, снами

и бессонницей, нависая над нами.

На луне не осталось ни пяди,

не освоенной поэтами –

все ее состояния, фазы

облечены в образы, фразы,

остальное досталось

художникам и музыкантам,

остатки растащила попса на клише.

Не пора ли возвращаться домой –

исследовать марсианские каналы

извилин двух собственных полушарий –

слепок планеты, а может, души?

2 октября 2012

ПРОБШТЕЙН, Ян. Поэт, переводчик, журналист, литературовед, профессор. Родился в 1953 г. С 1989 г. живет в Нью-Йорке. Член СП России. Автор семи сборников стихов. Стихи и переводы публикуются в «Радуге», «Литературной газете», «НРС», «Арионе», «Континенте» и др. Один из авторов антологии “Строфы Века-II. Мировая Поэзия в русских переводах ХХ века”, Москва, 1998. Автор книг: "Дорога в мир", 1992; "Vita Nuova", на английском, 1992; "Времен на сквозняке", 1993; "Реквием", 1993; "Жемчужина", 1994; "Элегии", 1995; "Инверсии", 2001.

2013-Пробштейн, Ян

ЭЛЕГИИ НОВЫЕ И СТАРЫЕ

* * *

В пространстве и времени есть постоянство

дорог, по прошествии ставших судьбой,

и собственный взгляд, разрывая пространство

и вспять возвращаясь, пронзает меня остротой.

Когда же: на грани изрытого тучами неба

блеснет горизонт золотым ободком,

я снова поверю, что я на земле еще не был

и саднящий путь мне до боли еще не знаком.

1979

* * *

Прозрачной поздней осенью, когда

сошел багрянец, побледнело пламя,

и воздуха колючая вода

обдаст тебя кристальными струями,

и ты лицо упрячешь в воротник

и шорохом разбередишь тропинку,

тем самым приглушив печальный миг:

поскрипывает осень под сурдинку

на струнах сосен – вслушайся, вглядись,

замедлив шаг на предпоследней грани:

еще шатер небес нацелен ввысь,

уже на всем лежит печать молчанья.

1983

ГОРОДСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Как будто в переполненный автобус,

я втискиваюсь в каждый день. В зобу

клокочет песня. Прохудилась обувь:

теряю то ли мысли, то ль подметки.

Седьмая пядь уже растет во лбу

(и на затылке). Годы – словно метки,

и кажется, что негде ставить пробу.

Еще как будто держит на весу

привычная усталость ожиданья,

и в каждый день я сам себя несу,

чтобы прийти назавтра с новой данью.

Когда судьба ведет под локоток,

трудней всего не тратить зря дыханья

и брать дыханье только между строк.

Быть запертым навечно между строк,

как между створок двери быть зажатым,

наверное, быть на кресте распятым

не тяжелей, чем на странице (Бог,

прости и не суди меня за это

кощунство – святотатцы верят всё же,

не ведая, где Бог, а где – порог).

Не оставляя ни следа на коже,

прозренье выжигает вспышкой света

ненужный орган зренья, то бишь зрак,

и сдавливают сроки, створки, строки,

и сознаешь (уже на дне мороки),

что подступает... где же рифма?.. мрак.

III

Мне стал в обузу собственный костяк,

его таскать с собой невыносимо,

когда на реактивных скоростях

к святым местам летают пилигримы.

У современности я тоже не в гостях –

по мостовым бессонным разбросала

она мои года. Когда же мало

ей показалось – близких отнимала

на непостижно безразмерный срок.

И растворялись близкие в тумане,

а жизнь, срастаясь с рифмой «расставанье»,

идет по той из множества дорог,

которая судьбою стать стремится.

И я, другую перейдя границу,

в итоге оказался между строк.

1981

* * *

Юре

Беги, дитя, себя,

бойся себя, дитя,

бойся так же, как

паводка, полноводья

рек, уносящих тебя

прочь от тебя самого

к чужим берегам, блазня

изобильем, какое в природе

редко встретишь, но волю

не давай, дитя, и бичу:

втайне любим себя, казня

при всем народе честном

(и не очень) – он будет рад

поглазеть на любую казнь

(и подумать: какой дурак).

Здесь каждый третий распят

и четвертован пятый,

а каждый второй – соглядатай.

2012

* * *

Вообрази космический пейзаж,

марсианский, красноскалый –

геометрические каналы,

ввергающие в дрожь или в раж

оттого, что нигде не видно даже

змеи, тарантула или скорпиона,

как в обжитой пустыне земной,

где под рыжей скалой

обитает привычный ужас

из «Бесплодной земли»,

а там беспримесные цвета и формы,

глазу не за что зацепиться,

гораздо ближе

ядовито-слепящая бледность луны,

повелевающая лучшей половиной

населенья планеты нашей:

циклами, календарями,

отливами, приливами, снами

и бессонницей, нависая над нами.

На луне не осталось ни пяди,

не освоенной поэтами –

все ее состояния, фазы

облечены в образы, фразы,

остальное досталось

художникам и музыкантам,

остатки растащила попса на клише.

Не пора ли возвращаться домой –

исследовать марсианские каналы

извилин двух собственных полушарий –

слепок планеты, а может, души?

2 октября 2012

2013-Пробштейн, Ян

ЭЛЕГИИ НОВЫЕ И СТАРЫЕ

* * *

В пространстве и времени есть постоянство

дорог, по прошествии ставших судьбой,

и собственный взгляд, разрывая пространство

и вспять возвращаясь, пронзает меня остротой.

Когда же: на грани изрытого тучами неба

блеснет горизонт золотым ободком,

я снова поверю, что я на земле еще не был

и саднящий путь мне до боли еще не знаком.

1979

* * *

Прозрачной поздней осенью, когда

сошел багрянец, побледнело пламя,

и воздуха колючая вода

обдаст тебя кристальными струями,

и ты лицо упрячешь в воротник

и шорохом разбередишь тропинку,

тем самым приглушив печальный миг:

поскрипывает осень под сурдинку

на струнах сосен – вслушайся, вглядись,

замедлив шаг на предпоследней грани:

еще шатер небес нацелен ввысь,

уже на всем лежит печать молчанья.

1983

ГОРОДСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Как будто в переполненный автобус,

я втискиваюсь в каждый день. В зобу

клокочет песня. Прохудилась обувь:

теряю то ли мысли, то ль подметки.

Седьмая пядь уже растет во лбу

(и на затылке). Годы – словно метки,

и кажется, что негде ставить пробу.

Еще как будто держит на весу

привычная усталость ожиданья,

и в каждый день я сам себя несу,

чтобы прийти назавтра с новой данью.

Когда судьба ведет под локоток,

трудней всего не тратить зря дыханья

и брать дыханье только между строк.

Быть запертым навечно между строк,

как между створок двери быть зажатым,

наверное, быть на кресте распятым

не тяжелей, чем на странице (Бог,

прости и не суди меня за это

кощунство – святотатцы верят всё же,

не ведая, где Бог, а где – порог).

Не оставляя ни следа на коже,

прозренье выжигает вспышкой света

ненужный орган зренья, то бишь зрак,

и сдавливают сроки, створки, строки,

и сознаешь (уже на дне мороки),

что подступает... где же рифма?.. мрак.

III

Мне стал в обузу собственный костяк,

его таскать с собой невыносимо,

когда на реактивных скоростях

к святым местам летают пилигримы.

У современности я тоже не в гостях –

по мостовым бессонным разбросала

она мои года. Когда же мало

ей показалось – близких отнимала

на непостижно безразмерный срок.

И растворялись близкие в тумане,

а жизнь, срастаясь с рифмой «расставанье»,

идет по той из множества дорог,

которая судьбою стать стремится.

И я, другую перейдя границу,

в итоге оказался между строк.

1981

* * *

Юре

Беги, дитя, себя,

бойся себя, дитя,

бойся так же, как

паводка, полноводья

рек, уносящих тебя

прочь от тебя самого

к чужим берегам, блазня

изобильем, какое в природе

редко встретишь, но волю

не давай, дитя, и бичу:

втайне любим себя, казня

при всем народе честном

(и не очень) – он будет рад

поглазеть на любую казнь

(и подумать: какой дурак).

Здесь каждый третий распят

и четвертован пятый,

а каждый второй – соглядатай.

2012

* * *

Вообрази космический пейзаж,

марсианский, красноскалый –

геометрические каналы,

ввергающие в дрожь или в раж

оттого, что нигде не видно даже

змеи, тарантула или скорпиона,

как в обжитой пустыне земной,

где под рыжей скалой

обитает привычный ужас

из «Бесплодной земли»,

а там беспримесные цвета и формы,

глазу не за что зацепиться,

гораздо ближе

ядовито-слепящая бледность луны,

повелевающая лучшей половиной

населенья планеты нашей:

циклами, календарями,

отливами, приливами, снами

и бессонницей, нависая над нами.

На луне не осталось ни пяди,

не освоенной поэтами –

все ее состояния, фазы

облечены в образы, фразы,

остальное досталось

художникам и музыкантам,

остатки растащила попса на клише.

Не пора ли возвращаться домой –

исследовать марсианские каналы

извилин двух собственных полушарий –

слепок планеты, а может, души?

2 октября 2012

2014-Ян ПРОБШТЕЙН

* * *

Из небес прохудившихся всё течет и течет, но

счет предъявлять за протечки небесной конторе тщетно

даже пытаться. Хмурое утро прими со смирением всё же,

к счастью, не надо спешить и бритвой тревожить кожу,

есть время подумать о жизни, о том, что она, поверьте,

не удалась лишь отчасти, но следом приходят мысли о смерти

как о продолжении жизни: начнешь на пирушке, кончишь на тризне,

а в остальном всё неплохо сложилось вроде бы в этой жизни,

мог бы родиться, к примеру, в Богом забытом краю,

на краю Ойкумены и не услышать приветливого “How are you?”

из-под зонтика, как сейчас, и в ответ не ответил бы споро:

“I’m fine, and you?” или мог бы родиться во время террора

и чисток и никогда не увидеть торжество демократии

в отдельно взятой стране, когда кажется, что все братья

и сестры по счастью или по несчастью, или к примеру,

мог бы пострадать за царя, за отечество и за веру,

как поступают истинные патриоты,

а я и в этом отношении подкачал что-то,

как был, так и остался безродным космополитом,

лучше уж в отечестве быть отчей рукой битым…

пока писал, прояснилось, развеялись тучи,

пойду-ка я в парк под названьем «Центральный» лучше,

где Холден Сэлинджера уток кормил когда-то,

а в новостях снова ненависть, танки, солдаты…

2014

* * *

Вдруг стих найдет, слетает строчка с крыши

на голову и бьется, как птенец,

и ты бормочешь строчки восьмистиший,

а в глотке – лишь расплавленный свинец.

В руке – синица, смотришь на дорогу –

спасение для заземленных глаз…

Прошибло, да не шибко, слава Богу,

что не гекзаметром на этот раз.

2014

* * *

Стих упирается в невыразимость,

как жизнь упирается в смерть,

Душенька трепещет на пороге

Великого безмолвия,

за которым она станет Душой.

2014

* * *

Он пóтом изойдет и кровью и сойдет

туда, к отцам и дедам, где пребывает род.

И нечего рыдать и не о чем грустить,

пока ты не взошел на холм преклонных лет,

не видел связи ты, была незрима нить,

и ты идешь туда, чтобы соединить

века, сказанья, труд, преданья и народ.

2014

* * *

И всё, что знаем мы

и всё, чего не знаем,

когда на свет из тьмы

глядим и вспоминаем

немыслимый пейзаж,

фантасмагорию,

как будто бы мираж,

но отблеск горя и

какой-то глупой веры,

надежды полоумной

еще любви без меры,

без адреса, бездумной,

и чем смешней они,

и чем они абсурдней,

тем выносимей дни,

и праздники, и будни.

2014

* * *

Огонь агоний

отгорел, но пепел

былых гармоний

всё еще

великолепен:

как черный снег,

летуч и легок

(я вотще

ищу сравнений)

не размыкая век

гляжу

весь век

на дно прозрений

2014

ПРОБШТЕЙН, Ян. Поэт, переводчик, журналист, литературовед, профессор-славист. Родился в 1953 г. С 1989 г. живет в Нью-Йорке. Член СП России. Автор семи сборников стихов. Стихи и переводы публикуются в «Радуге», «Литературной газете», «НРС», «Арионе», «Континенте» и др. Один из авторов антологии “Строфы Века-II. Мировая Поэзия в русских переводах ХХ века”, Москва, 1998. Автор книг: "Дорога в мир", 1992; "Vita Nuova", на английском, 1992; "Времен на сквозняке", 1993; "Реквием", 1993; "Жемчужина", 1994; "Элегии", 1995; "Инверсии", 2001.

2014-Дилан ТОМАС. Стихи. Перевод с английского и вступительная статья Яна ПРОБШТЕЙНА.

(27 сентября 1914, Суонси, Уэльс - 9 ноября 1953, Нью-Йорк)

Поэзию Дилана ТОМАСА, столетие которого отмечает в эти дни весь англоязычный мир, отличает блистательное образное мышление и словотворчество, словочувствование и почти физиологическое ощущение бытия и космоса, метафорическое мифотворчество, где человек, природа, стихии, мироздание и космос связаны единой артерией жизни. Как и подобает большому поэту, окунаясь, почти растворяясь в космосе и хаосе, Дилан Томас не теряет цельности видения и воссоздает свою картину мира, показывая в ином свете основное событие бытия – отделение света от тьмы и сотворение мира:

В начале было слово, это слово

От плотных отделило сгустков света

Все буквы космоса необжитого.

Текло из облачных основ дыханья,

Переводило сердцу слово это

Те знаки смерти и рожденья.

В начале был покрытый тайной мозг,

Припаян к мысли, заключенный в клетку,

Пока не вспыхнула в нем солнца мощь,

Пока не содрогнулся вен пучок.

И хлынув, кровь несла потоком света

Любви осеменяющий исток.

«В начале»

Основополагающую формулу Нового завета «В начале было слово» Дилан Томас наполняет новым светом и, как метафору, реализует до предела. Метафорически трансформируя миф, поэт вплетает в картину до–Бытия символы троицы-триады: трехконечную звезду, трехсложный знак, лик Бога-сына, жертвенную кровь, чашу и крест.

Дилан Томас родился в портовом валлийском городе Суонси. В «Воспоминаниях детства» он писал: «Я родился в большом валлийском городе в начале Великой Войны – уродливом, прекрасном городке "или это для меня он был и остался таким", который сползая, простирался у длинного, восхитительного, извилистого берега, у которого мальчишки-прогульщики и мальчишки, шатавшиеся на взморье, и старики ниоткуда, попрошайничали, бездельничали, шлепали ногами по воде, глазели на корабли в доках и на пароходы, уплывающие в чудеса и в Индию, в волшебство и в Китай, в страны, яркие, как апельсины, и оглушительные, как львы...». Дилан Томас с детства впитал в себя валлийские предания и поэзию, из которых впоследствии черпал богатство языка и образов. Его формальное образование ограничивалось средней школой, после этого он работал репортером, сценаристом, перебивался случайной работой и литературной поденщиной.

В одном из интервью на вопрос, стремится ли он, чтобы его поэзия приносила пользу другим и ему самому, Дилан Томас ответил: «И другим, и себе. Поэзия – это ритмическое, неизбежно повествовательное движение от полной слепоты к обнаженному видению, интенсивность которого зависит от усилий, вкладываемых в труд создания поэзии. Моя поэзия приносит или должна приносить пользу мне по одной причине: это дневник моих усилий пробиться из тьмы к какому-то свету, а видение и знание ошибок

или достижений, которые случаются гораздо реже, приносят пользу тому, что еще только должно появиться в результате моей борьбы. Моя поэзия приносит или должна приносить пользу другим потому, что это мой личный дневник той же борьбы, которая им также знакома».

Эта сторона правды

Лльюэлину

Не разглядишь сейчас

Эту сторону правды, сын,

Царь твоих синих глаз –

В ослепляюще-юной стране,

Где под снисхожденьем небес

Вновь начать все можно вполне

В невинности или вине,

Пока ума или сердца взмах

Свершишь, все уже прочь

Сброшено, как покойников прах,

В мрак, уползающий в ночь.

Добро и Зло – два пути

Подойти к смерти своей

У моря, что все смелет, как встарь,

Сдуй, как пух, царь

Сердца слепых твоих дней,

Оплакав, сквозь меня и тебя пройди

И сквозь души всех людей,

Иди в невинный мрак

И во мрак вины, в злую смерть

И в добрую смерть, чтоб взлететь

В превращенье последнем, как

Звездная кровь в небесах,

Как слезы солнца, луны семена,

Как пламя и сор, полет

Небес, трескучих до дна, –

Царь твоих шести лет.

Из порочных влечений –

Зарожденье растений,

Животных и птиц исток,

Воды, света, неба, земли –

Все ждет тебя, простершись у ног,

Все дела и слова твои,

Любая правда, ложь и вина

Умрут в неосудной любви.

Уши в башнях слышат стук

Уши в башнях слышат стук

В двери чьих-то рук,

Глаза из фронтонов зрят,

Как пальцы замки теребят,

Дверь ли отпереть

Иль ждать в одиночестве смерть,

В этом белом доме незрим

Глазам-пришлецам чужим?

Руки, в вас виноград или яд?

За мелким морем плоти

И берегом белой кости

За островной чертой –

Материк вне волны звуковой,

Вне разума – горы и кручи,

Ни птицам, ни рыбе летучей

Не нарушить его покой.

Уши острова слышат,

Как ветер пламенем пышет,

Глаза острова зрят,

Как бросают суда якоря.

Помчусь ли к судам на свой страх

С ветром в волосах?

Иль моряков не встретив, впредь

Буду ждать взаперти смерть?

Корабли, в вас виноград или яд?

Руки в двери стучат,

Бросают суда якоря,

Песок прибит потоком дождя,

Впустить ли в дом чужака,

Приветить ли моряка

Иль взаперти смерти дождусь?

Пришельца руки, кораблей груз,

В вас виноград или яд?

Вор времени скорбь

Прочь отползает вор времени, скорбь,

Мошенница-боль крадется прочь,

Морестранники-годы ведут в приворожённый луной гроб,

На колени швырнула время расщеплённая морем вера,

Старики позабыли плачь,

На прилив опиралось время, когда на дыбы вставали ветры,

Жертв кораблекрушения кличь,

Скачущих по тропе утопленников, оседлавших морской луч,

Старики позабыли о горе,

Надтреснутый кашель, зависший альбатрос,

Кость юности прочь отбрось

И ковыляй солёноглазо к ложу, где

Прилив швырявшая в пору легенд,

Возлегает вечно в объятиях вора.

Мошенника с лицом-циферблатом впустил отец сейчас,

Смерть хлещет с рукава его,

В мешок дырявый булькает добыча,

В могилу скакуна ползет змеясь

Сквозь евнухову щель преступник бычий глаз,

Чтоб горе вызволить из двойников-гробов,

Не преградит ему волшебный свист

К вершине смерти путь по склону дней,

Змеиноядовит укус украденных тех пузырей

И зуб нетленный зряч,

Но всё ж не в силах третий глаз узреть

Соитье радуги, соединившей половины пола,

И всё пребудет и в стремнине смерти

С укравшими отца объединится.

2014-Джон ЭШБЕРИ. Стихи. Перевод с английского и вступительная статья Яна ПРОБШТЕЙНА.

Джон
Эшбери (на снимке справа) и Ян Пробштейн

в
квартире Эшбери на Манхэттене в 1990 г.

Фото Ричарда ГРИНА

Джон ЭШБЕРИ (род. в 1926 г.)
считается ныне живым классиком не только американской, но и всей англоязычной
поэзии. Как представители так называемой языковой школы (L=A=N=G=U=A=G=E), среди которых
следует назвать прежде всего Чарльза Бернстина и Лин Хеджиниан, так и поэты
более традиционных направлений воздают ему должное. Такие непримиримые
противники в искусстве, как Гарольд Блум и Марджори Перлофф, исследовательница
авангарда, модернизма и постмодернизма, равно восхищаются им. Долгое время
Эшбери был канцлером (председателем) Американской Академии поэтов, член Американской
Академии искусств и наук, Института Литературы и искусства, лауреат
Пулитцеровской, Болингеновской и многих других премий, в том числе премии
национальной ассоциации критиков, Джон Эшбери и в жизни, и в своем творчестве
меньше всего производит впечатление “живого классика”, мэтра. Скорее наоборот:
Эшбери, которому в 2012 году исполнилось 85 лет, постоянно ищет, постоянно во
всем сомневается настолько, что неуверенность как бы возвел в принцип.

Пожалуй,
ни об одном из поэтов столько в свое время не спорили сколько о творчестве
Джона Эшбери. Каждая новая книга вызывала поток противоречивых рецензий. Мнения
расходились диаметрально – от восторженного, причем восторги исходят не от
неискушенных любителей, а от таких влиятельных критиков, как профессора Гарольд
Блум и Марджори Перлофф, ведущий критик журнала “Нью-Йоркер” профессор
Гарвардского университета Хелен Вендлер и Мичико Какутани, рецензент газеты
“Нью-Йорк Таймс”, – до полного неприятия, обвинений в солипсизме, герметизме,
эклектике, эстетизме, стремлении за красноречием и виртуозностью скрыть пустоту
и т. д. Установив генетическое родство Эшбери с его старшим современником
Уоллесом Стивенсом, представителем философского, метафизического направления,
противники Эшбери, являющиеся в то же время почитателями Стивенса, не понимают
и не принимают постмодернистского скепсиса, даже безысходности современного
поэта. Если Стивенс, видя все противоречия жизни и современного ему
американского общества, не отделял тем не менее себя от общества, а искусство
от жизни, искал пути преодоления этих противоречий, то Эшбери как бы заявляет о
том, что противоречия эти непреодолимы, общество глухо и слепо к искусству, а
человек глухонем к человеку. При этом и почитатели, и противники отдают дань
его мастерству, виртуозному владению словом. Даже в огромной поэме на целую
книгу Эшбери редко повторяет одно и то же слово. Эшбери – один из немногих, по
мнению Вендлер, кто сумел в своем поэтическом словаре органично слить архаику,
язык Шекспира, Эндрю Марвелла, английских поэтов-метафизиков и современный
американский сленг, язык средств массовой информации, рекламы, включая вирши,
украшающие общественный транспорт, и рекламные песенки, исполняемые по радио и
телевидению, технические термины и непристойности. Такие выдающиеся поэты, как
Элиот, Паунд, Мaрианна Мур,
смело вводили так называемый “низкий штиль” в свои стихотворения, говорит
Вендлер, но Эшбери довел этот модернистский эксперимент до предела[1].

В поэзии
Эшбери реальные события вплетены в ткань ирреального, видений, нередко
доводящих так называемую реальность до абсурда. Несмотря на то, что французские
сюрреалисты оказали на него известное влияние, как он сам неоднократно
признавал, Эшбери не удовлетворяло то, что они сосредотачивались лишь на
бессознательном. В эссе, посвященном поэту Давиду Шуберту, он пишет о том, что
«сюрреализм ограничив себя бессознательным, никогда не может точно описать
опыт, в котором как бессознательное, так и сознательное, играют важную роль».
Как пишут редакторы-составители книги «Американская поэтика XX века. Поэты об искусстве поэзии», «в своей поэзии
Эшбери пытается воссоздать взаимосвязь сознательного и бессознательного,
взаимопроникновение их, чтобы показать, как разум отражает и собственное
течение, так и события окружающей жизни, нередко неожиданные. «Моя поэзия
фрагментарна, но такова и сама жизнь», — говорит Эшбери.[2] Сюрреализм помогает Эшбери «остраннить»
реальность и таким образом подчеркнуть ее необычность, а нередко и абсурдность
происходящего.

Автограф Джона
Эшбери на одной из подаренных мне книг.

(Прим. автора)

Из книги «Как
известно» (1979)

Иначе говоря

Я рад, что это
меня не обидело –

Ни астральный дождь,
ни непрошенные безответственные думы

Души,
существующей, чтобы

Ее кормили и
холили –

Вот смысл всех
испытаний на деле.

Это должно было
стать началом,

Но превратилось в
гимны и веревки рынд,

Раскачивающихся с
туч, привязанных к причалу суши,

Иначе говоря к
воспоминаньям,

Которые не могут
стоять на месте, и движение

Постоянно, как
предопределенная громада

Первого
национального банка,

Как подлива к
рыбе, но приятная.

Из
книги «Призрачный поезд» (1984)

Наказывая миф

Сначала он пошел легко, понимая, где призрачная граница,

Идя своей дорогой средь разнообразных пейзажей, пока

Не отдалился от тебя, случайно благословляя тебя

И выбирая для себя самое подходящее и лучшее,

Словно снег передумал и вернулся,

С опаской прикасаясь к одному, украшая другое, точно жизнь — это вечеринка,

Где занимаются делом. Поэтому, извиваясь, мы размежевались

И так оставались некоторое время. После что-то случилось,

И ты начал видеть себя, как будто на сцене,

Перед кем-то разыгрывая роль. Но перед кем? Ах, вот оно что,

Обладать манерами и напустить вид, что знаешь тайну,

Не достаточно. Но это «не достаточно» нельзя носить, как ливрею.

Вкратце, все же кто-то должен лицезреть это? Я давно

Не задумывался об этом, к счастью,

Со временем даже камни вырастают.
Если холить и лелеять

Свою невинность слишком часто, какая позиция – не твоя?

В гостинице

Это я был здесь.
Хотя. Ребус ли,

Я ли это сейчас,
то как посеяли траву –

Краснота
простирается вдаль за горизонт –

Без сомнения,
преобладает теперь. Я вернусь во мрак и буду зрим,

Ведомый в комнату
мою доброжелательными руками,

Положен в ящик с
крышкой, обитой темной подкладкой изнутри,

Чтобы расти, и
вырасту выше

Океанских
плюмажей,

Пасясь на
историческом пастбище. И узрю

Конец многого
знания и прочие вещи,

Выходящие из-под
контроля, и все кончается слишком быстро перед тем, как

Повешена трубка.
Итак, положив свою щеку на деревянную щеку комода,

Он умер, сочиняя
истории, те,

Которые не всякий
ребенок хотел слушать,

И показалось на
миг, что путь назад

Был стерней,
засыпанной жнивьем, словно снегом.

Из книги
«Ты слышишь ли, птица» (1995)

Нечто слишком китайское

сейчас для меня.

И я подумал, как странно, всегда

оплакиваешь то одно, то другое,

несмотря ни на что.

Как в сексуальной игре, сияя,

как персик – impératrice [3]

измеряет твои уды, горожане

слоняются рядом, тот кто станет героем,

худ как гадюка и зелен,

как надежда. Нам всем надо сменить обстановку,

сказала она, сменить воздух –

попробуй съездить на море. Некоторым помогает.

Для меня лучше всего чулан

с видом на заброшенную яблоню,

край крыльца. Вот, выбери это –

бег с зайцем наперегонки. Вернусь сию же секунду,

перед тем, как на себя посмотреть, вытри пыль

и слезы с зазеркаленных часов

по и против времени.

Но это просто придирки.

Из
книги «Мирская страна» (2007)

ЛИТАНИИ

Предметы тоже важны.

Они важны иногда.

Могут нахмурить чело,

даже вроде прощения дать.

Спросишь, что я делаю здесь.

Ждешь, что я это прочту?

Если так, я тебя удивлю –

собираюсь прочесть это всем.

Весна – важнейшее время года.

Присутствует даже в отсутствие.

Все другие – ее оправданье.

Весна, праздная весна,

ты бедное оправдание лета –

тебе сказали, куда тебя задевали,

на какой артерии, рассекающей город,

все быстрей и быстрей, как дыханье?

Важно, чтоб положили,

как человека. Другие

попытаются предложить тебе нечто другое –

ни за что не бери. Отражаясь в окне

аптеки, понимаешь, какой проделала путь.

Пусть другие вкусят тебя.

Спи счастливо;

ветер вон там вдали.

Входи. Мы тебя ждем.

Из книги
«Быстрый вопрос» (2012)

ЗОНА ОТДЫХА

Слово – пюпитр, у него нет

смущения или чего-то такого, но

потом до тебя тоже дошло, как

до жирафа. Другие коммивояжеры

рассказали, как многое в те дни доходило.

Одни теряли сознание («за боковой»),

а другие поздравляли соседей с удачей

(были б шокированы узнав,

что фальшивомонетчики были

обычными гражданами на самом деле,

как все). И они все приходят

подчищать за всеми, а там

на полях ничего кроме волос.

Никто не может представить, как

это может обернуться против тебя

и все же поддерживает наименее

вероятное и в климате полная

путаница из-за хулиганства.

Тем временем от дыханья утра

повеяло холодком, исходившим от нас,

а вообще-то мы смогли завершить

наш порыв и опечалиться об ушедших,

как все и предполагали,

но никто не стал мудрее.

На этом все на сегодня,

тем более, что опустили шторы,

да и пора было закрывать,

но сказать никто из нас не мог,

что знает или сколько узнал

в прошлом или совсем

недавно. Вот, как говорится, загадка

какой будет общая сумма в твоей тарелке,

пока умолкла сирена, целуя ребенка

в плечо, и отступают танки,

словно никто не собирался начать войну

и никто из нас не должен был умереть,

что и произошло.

[1] Vendler, Helen.
А Steely Glitter Chasing Shadows.// The New Yorker 3 Aug. 1992. С. 73-76.

[2] Gioia, Dana, David Mason and Meg Schoerke
with D. C. Stone. Twentieth Century American Poetics. Poets on the Art of
Poetry. New York: McGraw Hill, 2004. p. 285.

[3] Императрица
(франц.).

2014-Лиза ГРУНБЕРГЕР. Стихи. Перевод с английского и вступительная статья Яна ПРОБШТЕЙНА.

Лиза ГРУНБЕРГЕР (р. 1966) – автор двух книг стихов «Рожденная со знанием» (Finishing Line Press, 2012) и художественно, каллиграфически оформленной книги «32 стихотворения для передачи голоса» (2013), многочисленных публикаций в периодике, профессор английской литературы и творчества (creative writing) университета Темпл, выпускница факультета богословия Чикагского университета, где защитила также докторскую диссертацию. Стихи Грунбергер переведены на французский, иврит, идиш и словенский. Кроме того, Грунбергер – автор книги «Идиш Йога» (2009), написанной на смешении культур и жанров, с чтением-представлением которой она объездила многие города США. Не меньшим успехом пользуется и другой ее проект «Собирательница молитв», своеобразное шоу-рассказ о старой еврейской женщине, которая собирает молитвы у Стены Плача в Иерусалиме. В сопровождении ансамбля клейзмер, рассказов на идише и субботних молитв, шоу с большом успехом прошло в Нью-Йорке в известном культурном Центре 92Y. Родилась она на Лонг-Айленде, но живет с мужем и ребенком в Филадельфии. Необычна судьба ее родителей: отец родился в 1920 г. в Вене, но в 1925 г. семья перебралась в Берлин, где они пережили «Хрустальную ночь», отец попал в Терезиенштадт, потом был освобожден, и в сентябре 1939 г. семье отца удалось бежать в Палестину на одном из двух последних кораблей, отплывших из Румынии, «Ноэми Джулия». Отцу было 19 лет. Вскоре дедушка по отцу, здоровье которого было подорвано испытаниями в Германии, умер. В Палестине отец познакомился с будущей матерью Лизы, которая родилась в 1925 г. неподалеку от Тель-Авива в семье эмигрантов из Германии и России. В своих стихах она переплавляет опыт нескольких поколений евреев из разных стран и свой собственный – дочери, жены, матери, родившейся и выросшей в США.

ОДИНОЧЕСТВО

И Авраам вернулся к своим книгам,

ибо вечеринка была скучна. Нюх его что-то учуял,

когда он приблизился к двери – мясо, слезы, дождь?

Где мое место, гадал он,

счищая ночь с рубашки,

а на шее курчавились черные волосы.

Дверь была открыта. Розы Шаббата

раскрылись за миг перед этим. Собака

обнюхивала его ботинки. Кот играл

развязавшимся шнурком. Авраам

проковылял к стулу и зажег сигарету.

Закрыв глаза, он слышал, как бьется

сердце жены, а мозг ее фиксировал листопад.

Вторженье: вот я. Он был поглощен. Жена называла это: атака.

Бросив сигарету догорать в пепельнице,

он вытащил перочинный ножик,

нарисовал агнца у речки под небом, покрытым облаками.

Пустыня зашевелилась в нем. Авраам почувствовал, как она растет,

выплевывая древний песок. Гора.

Гортань его в огне, и он начинает петь.

Даже бараны хохочут над его благодарственной песнью.

Обычный день в лагере мальчика по имени Аарон

Всё, что произошло, отпечаталось в моем теле, а не в памяти.

Аарон Эплфельд «История жизни»

Дети учатся жить у животных.

Животные пожирают детей в клетке.

Ребенок смотрит, как пес поедает ребенка,

может, сестру или просто пришлого.

Девочка стоит на ящике и поет,

как соловей, песню на своем языке.

Никому не понятно.

Но слезы, как зверьки,

пожирают тишину.

Даже у орла сперло дыханье.

Я грязна

Я грязна. Я родилась

в грязный месяц

под грязно-голубым небом.

Микки, аллигаторы, прыгающие дельфины

рядом, все нечисты.

Грязная дворняга моего детства

оставила грязные следы

на моей нечистой душе.

Мы ели грязный грибной суп

с ячменной крупой и фасолью,

наблюдая за недвижным грязным заливом,

питающим нечистые уста Атлантики.

Мы продолжали опылять друг друга,

играть в прятки, рикошетить,

скользя друг над другом –

пес, попугай, два кота,

Джек Демпси в длинном аквариуме,

немецко-чешская Ома 1897 года,

безотказные часы моего венца-Отца,

полу-жужжа, полу-тикая; ядреный

грязный яблочный вопль моей израильской Мамы,

бурлящий тмином и паприкой.

Ребенок крепко держит

карандаш второй номер,

запечатляющий грязный мир,

ребенок начинает

погружаться в грязные мысли

об ухе Ван Гога,

сердце Бетховена,

попугаях Флобера,

вырезая и склеивая,

используя нечистый словарь.

Опора Ритма

Ритм опирается на их силуэты.

Они ступают так медленно, что не могу

определить, идут ли они вперед или назад.

Палка достигла еще одной точки пути.

Отголосок смеха тонкоголос и добр.

Не понятно, дети или клены в огне.

Один выше другого. Представляю

мужчину и женщину на осенней прогулке,

застигнутых водоворотом ходьбы.

Палка отбрасывает тень. Это – поводырь, чувство,

костыль. Мертвая палка сахарного тростника.

Две точки вдали – соприкасаются и разговаривают.

Японский дланевидный клен в огне.

Палка отбрасывает тень.

Трое ребят, закатав джинсы, трава

колет лодыжки, сгребают листья.

Представляю, как опухнут лодыжки, их небесно-голубые вены.

Листья вокруг точек их стоп.

Японский дланевидный клен в огне.

Ребята сгребают листья под ритм налетевшего бриза.

Застывший силуэт медленно движется.

Они – поводырь и компас, костыль и зренье.

Два мужчины, пожилой и старик, сын и отец

или два брата. Я набрела на них, японский клен

в огне, и женщина раскраснелась, запыхалась.

Они – чувство, на которое я на бегу наткнулась,

быстро нашла. Под сердцебиеньем

листья детей покрываются снегом.

В дыхание тени входит лето, костыль жаркой веры

на песчаном пляже. Пальцы ног ощущают песок.

Королева и подобно папе, каждый мужчина воздевал руку,

когда я шла мимо.

Коснись и говори. Слышат ли, как я иду, мое огненное дыханье

до того, как мимо пройду?

Удивлена и буду всегда удивляться, долго,

так долго, пока не пройдет удивленье, и они, я и оно исчезнем.

Мы становимся тем, что минуем, пока оно не осталось навек.

САД

Где ты, сказал он, ты слишком быстро идешь.

Она покрыла лицо.

Когда закрывал глаза, он забредал

в ее руки. Она держала его крепко, как голубкá.

Потом они обнаружили, что они нагие

и забыли, как их зовут, играя в прятки.

Она спряталась за сладкой картошкой,

он обратил ее в яблоню.

Не осталось места посередине для встречи.

Он шел медленно, она быстро.

Я хочу познакомиться с твоими родителями, сказала она.

Нет у меня родителей, сказал он.

Я всегда буду тем, кого первым съедят, он сказал.

Он сказал, я хочу тебя взять в Париж.

Подготовь почву сначала, сказала она.

Она сказала, я склонна путать фантазии и желанья.

Сказал он, я склонен помнить будущее и воображать прошлое.

Подойди ближе, сказала она, скоро заберут солнце.

Не знаю, что сказать, а ноги его продолжали

брести из одного места в другое,

пока у них не осталось выбора, и он пришел.

Я голоден, он сказал содрогаясь.

Вот я, сказала она,

и я тоже, я тоже.

В АВТОБУСЕ

Незнакомец коснулся меня,

словно я –

скульптура,

автобус – музей,

а водитель – смотритель.

Незнакомцу было девять лет.

Он жевал полоску

черной лакрицы,

как матрос,

и коснулся моего бедра,

точно хотел

танцевать.

Он был один

в городе, где

лил ливень из мартышек и звезд.

У него была сумка с книгами.

Положил книгу мне на колени.

Книги нагромоздил на меня.

Набоков, Шекспир,

«Безумный журнал», Сильвия Плат.

У вас есть дети? – спросил,

барабаня пальцем по стеклу –

мальчик-мужчина в автобусе

в восемь утра, спеша в третий класс.

Водитель нам подмигнул,

открыл

огромную дверь,

и мальчик вытек.

Меня прошиб пот так,

что закурить захотелось.

2015-Ян ПРОБШТЕЙН

* * *

Я люблю эту землю

Где то березка то рябина

То самородок то булыжник

В ее протянутой руке

То гений то дубина

Всенародного гнева

И всенародной войны

Всех против всех

Бей тех что слева

И не забудь про тех что справа

Да не дрогнет рука

Наше дело правое

Нам улыбается слава

И подмигивает слегка

* * *

Бог еще хранит Россию

Но дьявол порывается сгубить

Посылая за мессией мессию

С великой миссией

Провести за ремиссией ремиссию

А после естественно сброс

Поскольку всегда есть надежда на обновление

Есть Вера, Надежда, Любовь

Или пойти вразнос

Кому в пах кому в глаз а не в бровь

И обязательно в нос

* * *

Некоторые учились помногу

Но не тому что надо

А другие тому что не надо

Иных учила семья и школа

И как водится улица

Но все смотрели в светлое будущее

Под руководством партии и комсомола

Не зарекаясь конечно ни от тюрьмы

Ни само собой от сумы

(Правильнее было смотреть на Восток

Там восходило солнце и было светло

А на запад всегда западло)

И всяк знал свой шесток

* * *

Мы были встречными прохожими,

влезали в души мы без мыла,

бросались фразами расхожими:

В начале Слово все же было»,

а после мысль мелькала шалая:

«слова, слова — послать их к ляду»,

и каждый мнил: я мошка малая,

где захочу я, там и сяду,

себя с трудом я перевариваю,

еще чего-то там взыскуя,

свое сознанье заговариваю,

не обращаясь к небу всуе,

и так, пожалуй, полстолетия,

как полмгновенья пролетело,

но за соседа не в ответе я,

а до всех прочих мне нет дела.

Как некогда в стране бескрайней,

я снова ставлю хату с краю,

чем фигуральней, тем астральней,

a больше ничего не знаю.

* * *

Не покладая рук

Мы губим свой досуг

И путаем мы вчуже

Досуга вымысел

И вымысел досужий

2015-Эмили ДИКСОН в переводе Яна ПРОБШТЕЙНА

(1830 – 1886)

Эмили Элизабет Дикинсон (англ. Emily Elizabeth Dickinson; 10 декабря 1830 года, Амхерст, Массачусетс – 15 мая 1886 года, там же) – американская поэтесса. При жизни опубликовала менее десяти стихотворений (большинство источников называют цифры от семи до десяти) из тысячи восьмисот, написанных ею. Даже то, что было опубликовано, подверглось серьезной редакторской переработке, чтобы привести стихотворения в соответствие с поэтическими нормами того времени. Стихи Дикинсон не имеют аналогов в современной ей поэзии. Их строки коротки, названия, как правило, отсутствуют, и часто встречаются необычная пунктуация и использование заглавных букв Многие ее стихи содержат мотив смерти и бессмертия, эти же сюжеты пронизывают ее письма к друзьям. Хотя большинство ее знакомых знали о том, что Дикинсон пишет стихи, масштаб ее творчества стал известен только после ее смерти, когда ее младшая сестра Лавиния в 1886 году обнаружила неопубликованные произведения. Первое собрание поэзии Дикинсон было опубликовано в 1890 году и подверглось сильной редакторской правке; полное и почти неотредактированное издание было выпущено в 1955 году. Хотя публикации вызвали неблагоприятные отзывы критики в конце XIX и начале XX века, в настоящее время Эмили Дикинсон рассматривается критикой как один из величайших американских поэтов.

214

Я из Жемчужной Кружки

Спешу напиться вволю —

Нет в погребках на Рейне

Такого Алкоголя!

Я упилась Росою

И Воздухом пьяна —

И льется в рот струею

Небес Голубизна —

За дверь «Хозяин» гонит

Упившуюся Пчелку —

И бабочки все в стельку —

Вхожу во вкус я только!

Рвут Серафимы Шляпы —

Святые к Окнам Мчась —

Глядят, как та Пьянчужка

О Солнце оперлась.

1091

Как глупо Роднику

Зависеть от Ручья –

Ручей – исток Ручья

У Родника – Земля –

1092

Не Святость – слишком велико

Для снега – слишком мало

Держалось Отчужденно, как

Духовное начало.

ок. 1866

Виктор РАЙЗМАН, Лос-Анджелес

Поэт. Родился в Одессе в 1934 г. Жил в Ленинграде. С 1991 г. в США. Стихи публиковались в «Альманахе поэзии» (Сан Хосе). Автор трёх сборников стихов.

Виктор РАЙЗМАН, Лос-Анджелес

САНТА МОНИКА

Провода протянулись над улочкой,
И кроссовки висят на шнурках,
Словно кто-то забросил их удочкой.
Благо, силы хватило в руках.

Вот стоит он и шепчет, как молится,
А в глазах неприкрытая грусть:
– Я бродил по тебе, Санта Моника,
В этих тапочках. Жди, я вернусь!

Я его понимаю моления,
Мимо пляжей гуляя с утра,
Хоть я прибыл из города Ленина
Или, правильней, града Петра.

В твоего превратившись поклонника,
Океанской любуясь волной,
Одного я прошу, Санта Моника:
Никогда не прощайся со мной!

Мы забудем на время о старости,
Ни к чему нам загадывать срок.
Пусть в твоём океане останусь я,
Чтоб он пепел мой лёгкий сберёг.

Пусть висят мои тапочки скромненько,
Лёгкий бриз покачает их пусть
В знак того, что к тебе, Санта Моника,
Я когда-нибудь всё же вернусь.

САНТА МОНИКА

ГРИБЫ В АМЕРИКЕ

На летних опушках Америки
Рассыпано жёлтое с алым…
Шепчу в осторожной истерике:
– И этого тоже навалом?

Мы верили свято, как в заповедь,
И доли иной не просили:
Да, стэйки и пицца – на Западе.
Грибы – это только в России!

Полянки заветные помнили,
Где в травах не гаснут лисички,
С корзинками, доверху полными,
Карабкались на электрички.

Безменом и вёдрами мерили
Болотные и боровые…
И вдруг открываем в Америке
Грибные её кладовые!

Мы шляпок мясистей не видели,
Мы толще не резали ножек!..
Но здешней природы любители
В багажник не ставят лукошек.

Растения эти красивые
Для них – никакая не пища…
Так что ж ты стоишь, подосиновик?! –
Тебя же под Питером ищут!

ГРИБЫ В АМЕРИКЕ

NURSING HOME

Памяти Ирины Михайловны

Nursing Home – прибежище убогих,
Филиал чистилища земной.
И ведут отсюда две дороги –
В рай и в ад, в двухцветный мир иной.

Кто с ногами ватными не сдюжит,
Кто не помнит ни имён, ни дат, –
Им не тело лечат, лечат души,
Чтоб в Эдем вписались в аккурат.

Одеяла облакам подобны,
Ангелу подобна медсестра,
А с ключом от рая – доктор добрый,
Здесь он за апостола Петра.

На каталках, на кроватях сборных
Капельницы, шланги, провода,
Головы, упавшие покорно,
Взгляды ни о чём и в никуда.

Я готов незримо и неслышно
Жить в молитвах в уголке глухом,
Чтобы в час, назначенный Всевышним,
Взмыть к нему, минуя Nursing Home.

_{NURSING HOME - учреждение (в США, как правило, частное), в котором медицинский персонал заботится о старых и больных людях (прим. автора)}

NURSING HOME

Виталий РАХМАН, США

поэт, издатель, художник-дизайнер. Родился в 1945 году Херсонесе, пригороде Севастополя. Жил в Москве. С 1980 года живёт в США. Стихи публикуются в западных, российских и украинских изданиях. Сборники стихов: «Времени чаша без дна» (1991), «Встречный экспресс» (2007). Автор альманахов «Встречи» и «Побережье». Участник антологий «Филадельфийские страницы. Проза. Поэзия» (1998), «Украина. Русская поэзия. ХХ век» (2008). Художественный редактор издательства «The Coast».

Виталий РАХМАН, США

ПАМЯТИ ИОСИФА БРОДСКОГО

Он умер в январе, в начале года.
И. Бродский

Мы хоронили прошлое стихами,
печалью, тихой грустью и вином.
А он ушёл январскими снегами
в изгнание последнее своё.
Но что-то странное вокруг происходило.
Пульсировала трепетно строка
энергией языческого пира,
изяществом скользящего пера,
где образы, созвучия и лица,
рождённые страданием глухим,
всё продолжали в воздухе кружиться:
то Петербург, то Падуя, то Рим,
Нью-Йорка рок, распятая Античность.
Колючие Архангельска леса.
Решётка Летнего, кораблик.
Слово. Вечность.
Иллюзии. Ирония.
Судьба.

ПАМЯТИ ИОСИФА БРОДСКОГО

***

Сутулится зима
В сугробах дум своих.
Никак ей не уснуть
Под телеграф капели.
Разбухшая земля
Вздыхает и молчит,
Тоскуя по теплу,
Откинув шаль метелей.
Сам воздух стал другим,
В нём нагота полей
Слилась с небесной синью,
И новая луна, подснежника белей,
К гусиным липнет крыльям.

***

Мне кажется порою, что не я,
А тот, другой, из зазеркалья рамы,
Живёт страстями, чувствами и снами,
Оставив мне иллюзию себя,
Осколочности прошлого шаги,
Шуршание от зыбкости мгновенья,
А сам, как отражённые лучи,
Парит, поправ законы притяженья,
И логике изящной вопреки
Наива алогизмами гордится,
По широте безумия души,
Давая мне на землю опуститься.

***

Навигация

Выпуск 12-13, 2022-2023

Выпуск 11-й, 2021

Выпуск 10-й

Выпуск 2017-го года

Выпуск 2016-го года

Специальный выпуск - к 90-летию Валентины Синкевич

Выпуск 2015-го года

Выпуск 2014-го года

Выпуск 2013-го года

Выпуск 2012-го года

Выпуск 2011-го года

Выпуск 2010-го года

Выпуск 2009-го года