ПОЭТ

                                             (о Михаиле Жванецком)

                                                       

Да, он не пишет стихов. Ни в рифму, ни белых. И проза у него не ритмизована. Но тем не менее он — поэт!

Он пишет как бы вслух, у него идеальная связь между голосом и рукой.

«Поэзия — скоропись духа» — эти слова имеют прямое отношение к нему. Причем не только в метафорическом смысле. Я знаю его почерк — разнонаклонный, стремительный, убегающий за край листа. Думаю, если он и переписывает, переделывает свои вещи, то лишь тогда, когда скорость написания становится меньше скорости произнесения... Вот-вот! Он пишет с той же скоростью, что и говорит, а когда делает это медленнее, тогда приходится исправлять...

В его стихах нельзя переставлять слова, любое отклонение от текста — катастрофа! Как в стихах. Это ощущается такой же грубой неправильностью, как если бы, скажем, сделать ошибку, читая известное всем стихотворение.

Все, что он пишет, льется из глубины его души, как сплошной лирический монолог. Степень откровенности предельная, как у поэта.

Даже если монолог этот не от первого лица, все равно в нем то, что есть в его душе. Вспомним пушкинское «Пока не требует поэта...»

В его вещах слышна его интонация. Как у больших поэтов — единственная, искренняя. У непоэтов, пишущих стихи, интонация тоже слышна, но она фальшива...

Когда я читаю некоторые стихи Лермонтова, мне иногда чудится, что я слышу его голос. Голос, который я никогда не слышал.

Так я услышал голос Твардовского в его стихах и был поражен, когда он — клянусь! — совпал с его настоящим голосом, услышанным мною впервые по радио.

Я думаю, что наш поэт тоже сохранит свой голос в своих стихах, хотя двадцатый век дает возможность сделать это впрямую: пластинка, магнитофонная запись, видеозапись.

Говорят, что удовольствие, испытываемое при чтении монологов Жванецкого, объясняется тем, что у нас на слуху его голос. Уверен, что это не так… не совсем так. Интонация — в его вещах. И существует уже независимо от него.

Интонация, тон. Он — гений интонации, и это тоже качество подлинного поэта.

Он читает свои вещи потрясающе, причем специальных приемов и эффектов вроде бы нет. Почти нет. Есть только голос и задача — донести мысль, чувство. 

Кстати, эта задача правомерна лишь тогда, когда поэту есть что сказать, когда скрывать нечего.

Он — наш поэт — живой, грешный, мучающийся человек, который тоже вслед за Пушкиным мог бы сказать: «И с отвращением читая жизнь мою...» И он выворачивает свою душу наизнанку, и казнит себя, и ловит себя на слабостях.

Так проявляется, проступает совесть.

И это свойство тоже, прежде всего поэтическое.

Он светел, наш поэт, у него дарование пушкинского направления. И не случайно он дружит с человеком, который знает Пушкина, как Бог, и для которого Пушкин — Бог (Андрей Битов).

Что ж, видимо, не случайно именно Пушкин сопровождает эти заметки.

Как-то наш поэт прочел миниатюру о девушке, запорошенной снегом, и о поцелуе.

Я тут же вспомнил Пушкина:

Возможно, он этих стихов и не читал.

Он проверяет звучание своих вещей на слух, читает друзьям, знакомым, незнакомым — кому угодно! — он должен прежде всего сам услышать. 

И опять параллель -- из Давида Самойлова:

Он лирик, наш поэт, множество его стихов посвящено женщинам, они его вдохновляют неизменно, они ему нужны, без них он не может.

Но он хочет, чтобы они видели в нем не только поэта, и мучается, если не видят.

Он выступает с эстрады и завораживает зал своими стихами и, как большой поэт, читает их лучше всех -- чтецов, актеров, друзей. Так читали Пушкин, Блок, Пастернак. 

В нем есть детскость, незащищенность, ранимость. И это тоже черты поэта.

Но он по-пушкински разумен, прост, точен в делах, в его поведении нет странностей, которые почему-то принято считать естественными для гениев.

Он насквозь ироничен, самоироничен. Этим он защищается от ужаса жизни и смерти. И это тоже черта поэта.

Он гений общения, он мгновенно чувствует атмосферу зала ли, компании ли — неважно — и тут же становится их центром, все нити протягиваются к нему.

Но, выходя на сцену, к микрофону, он не делает явных попыток приладиться к публике -- он начинает с места в карьер. И после первой же фразы зал принадлежит ему — настолько твердо и искренне звучит эта фраза.

Он не очень любит разговаривать со сцены и очень любит — в компании. Он всегда очень остроумен, хотя иногда слишком простодушен. До наивности. Но его самоирония и откровенность обезоруживают.

Он любит быть один, но недолго, он рвется к общению, но оно ему быстро надоедает. Он сомневается в себе, в своем таланте, в его силе — и это тоже черта поэта.

Да, он светлый поэт, в его стихах нет безысходности, они полны надежды и жизни, полны солнца. Того самого южного солнца, которое поделилось с ним когда-то, давным-давно, в самом раннем детстве, этим своим светом и теплом. Причем так щедро, что он легко может делиться этим солнцем с другими.

Что он, к счастью, и делает...

 

                                                                                           август 1980