МОИ ВСТРЕЧИ: РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
АМЕРИКИ

                                                                      Глава
из книги

 ПОЭТ-ВЕРЛИБРИСТ ИГОРЬ МИХАЛЕВИЧ-КАПЛАН  

  Название этого очерка, в общем, не совсем
верно. Творчество и литературная деятельность Игоря
Михалевича-Каплана (наст. имя, отчество и фамилия – Изá Михайлович Каплан) гораздо шире, гораздо разнообразнее. Он известен и как
автор коротких, опоэтизированных новелл, многих литературных статей и очерков.
Также он редактор и издатель литературного
альманаха-ежегодника «Побережье». И это далеко не
завершает его многостороннюю деятельность.

    Однако в зарубежной поэзии Игорь
Михалевич-Каплан, кажется, был и остается единственным верным приверженцем
верлибра. Да, почти все поэты иногда пишут свободным белым стихом, но затем они довольно быстро возвращаются к
привычным для русской поэзии рифмованным
строкам. А некоторые и поэты, и читатели даже считают нерифмованную поэзию «сдачей позиций», что, конечно, совершенно не верно.   

    Иза Каплан родился в 1943 году в
Туркменистане, г. Мары. Отец его, уроженец Варшавы, был преподавателем иврита, мать – библиотечный работник и
журналист. Ее родители погибли во время
погрома, и она с пятилетнего возраста воспитывалась в киевском детдоме. Сына ей пришлось растить без мужа, который сначала бежал
из Польши в Советский Союз от фашистов, а затем из
Союза от коммунистов, переселившись, наконец, в Израиль. Но в материнском доме,
по воспоминаниям Игоря Михайловича, в
котором нашли приют и дети репрессированных родственников, была не только бедность, но и доброжелательная,
творческая атмосфера. Мне кажется, что именно это сформировало характер
будущего поэта и литературного общественного деятеля.

    Михалевич-Каплан получил техническое
образование во Львове, где затем работал в качестве
инженера. Потом он окончил факультет журналистики Львовского полиграфического института и работал в Киеве в аппарате
Союза писателей Украины. С 1964 года он стал публиковать рассказы в украинской
периодике, а в 1979 году эмигрировал с семьей в США, «дабы оторваться от
советской действительности». Он постоянно живет в Филадельфии.

    Здесь Игорь Михалевич-Каплан устроился на
работу инженером, а затем стал видной фигурой в русской литературной
жизни города. За сравнительно короткий срок –
за четверть века, не без бытовых трудностей (какой художник слова сумел
избежать их, очутившись в совершенно
иной, иноязычной среде?), он основал общество и издательство «Побережье», начал выпускать одноименный литературный
альманах-ежегодник и издал целый ряд
книг зарубежных авторов. В альманахе, которому исполняется 15 лет, публиковались (увы, многих уже нет с нами) и
публикуются не только молодые
таланты, но и маститые авторы, живущие во многих странах мира, например: Юнна
Мориц, Евгений Рейн, Рина Левинзон, Борис Филиппов и др. Михалевич-Каплан автор целого ряда поэтических
книг, он публикует стихи, эссе и статьи в литературных журналах, антологиях и
альманахах России, Украины, Канады, Израиля
и Германии.

    А филадельфийским литературным сезонам
по-хорошему завидуют многие города американской
русскоязычной диаспоры. Игорь Михайлович обладает редким организаторским даром: он находит интересных лекторов, чаще всего это
известные авторы, с большим опытом, умеющие
завладеть вниманием слушателей. И в наше торопливое, занятое время, он
собирает многочисленную и благодарную аудиторию и, что тоже редкость, щедро покупающую книги, обычно привозимые авторами
для распространения на таких собраниях. «Это мое воспитание», – в шутку, но не
без гордости говорит организатор.

    По приглашению Игоря Михайловича в
Филадельфии выступали Булат Окуджава, Фазиль
Искандер, Юнна Мориц... Слушатели тоже нередко приезжают, если не из-за морей-океанов, то из разных далеких штатов Америки.

    Есть у него стихотворение «Автопортрет»: «Квадрат
и зеркало – / лицо в окне. / Руки плавятся на стекле / и тянутся к осени. /Рыжий
свет отразится в глазах, /будто яблоки поздние/ в
солнце морозном. / Свободное тело / летит к небесам / над крышами желтыми. / Дождь и судьба / стучатся в окно. / Мысли плавятся на
стекле, / как забытое прошлое». Здесь всё – «иносказание» (Цветаева), всё –
метафизическая поэзия. А в прозе – он среднего роста, очкаст (нелады со
зрением), короткая стрижка темных волос,
порывист в речи и в движениях, одежда скорее от американских ковбоев,
чем от Пьера Кардена.

    Поэзия Михалевича-Каплана не «каждому
человеку нужное стихачество» (Маяковский), но кто и когда писал для «каждого»?
Она по-западному современна, хотя в ней есть и элементы архаичности. Нынешней
западной поэзии свойственно отсутствие рифмы,
вольные ритмы и в лучших образцах – делается упор на метафорику. Именно эти элементы доминируют в поэзии Михалевича-Каплана. Мне
не приходит на ум ни один зарубежный поэт, который
бы так непроизвольно и так виртуозно пользовался метафорами. Вот один образец,
где строки возникают, как бы из подсознания, реальность и воображение
соединяются, но сразу же и раздваиваются, причем воображение всегда побеждает у
этого поэта реальность:

Желтым нью-йоркским вечером,

насквозь пропитанным влажностью,

билась в стекло небоскреба

огромная синяя рыба,

очерченная неоном.

Ее серебристые жабры

застряли в кольцах бетона –

барьер, за которым сочилась

живительная прохлада.

Усталая яркая рыба

была всего лишь рекламой

прозрачных глубин океана,

где в лунной дорожке

плыли косяки.

Просила она у судьбы

глоток холодной соленой воды.

     Поэзия Михалевича-Каплана не для читателя,
вопрошающего: о чем? И не для читателя, ждущего певучих рифмованных
строк с грустным настроением или ждущего рассказа
о каком-нибудь событии. Нет, у поэта только намек на что-то реальное – остальное нечто необъяснимое, как сама поэзия.
Притом  ничего нет обыденного или, лучше сказать, обыденно выраженного. Вот, например,
стихотворение с романтическим настроением – «Каменный конь»:

В большом современном городе

на теплой подушке асфальта

умирал белогрудый рысак

после бегов.

В его открытых глазах

проплывало столетье:

люди, деревья, машины,

телевышки, ракеты и птицы.

Он видел далекое детство,

звонкий галоп по утрам,

тихое ржанье коней,

белый мираж села.

Пел ему песню ветер

в речных камышах.

Был силен до последней минуты

зов табуна.

Еду по мертвому городу,

не на каменном –

белогрудом коне.

    У этого поэта романтические мотивы часто
связаны с образом коня: «Мчится на раскрытой ладони /
серебряный конь с откинутой головой». Или вот это: «Крылатый конь томится жаждой / в филадельфийском летнем дне, /
слетит с серебряной гравюры на стене / в компьютера
мерцающие краски...».

    Но поэзия
Михалевича-Каплана, при всей ее стихийной метафоричности, отнюдь не абстрактна. Особенно это заметно, когда он пишет о
конкретных местах, где всегда можно узнать местность – страну или город – не
только потому, что он их называет. У эмигранта,
уехавшего из страны, границы которой десятилетиями были на замке, появляется состояние, похожее на счастье: возможность
путешествовать «в любую сторону моей души».
Так, Испания произвела на Михалевича-Каплана большое впечатление,
которое он выразил во многих стихах.

Андалузия –

поля на рассвете,

оливковый запах холмов,

узоры легенд

на дворцовых решетках,

скорбь колен у церквей,

перила мостов,

как крестьянские плечи.

Андалузия –

будто подсолнечник –

тянется к свету

на ступенях столетий.

Слишком поздно Испания

ослепила меня

белой пылью дорог –

за спиною другая судьба.

    Да, за спиной поэта другая
судьба, которая включила и джазовую, истошную, черную музыку, без которой не приобщишься к американской культуре – любишь
ты эту музыку или нет. Она везде. У Михалевича-Каплана
есть большая поэма «Музыка в Нью-Йорке». Вот начало ее:

Зажигает маэстро звуки рояля,

пальцы ткут мелодий канву

и выходит черный певец

с белозубой улыбкой джаза.

Под голос его гортанный, –

хриплый, с дерзким надрывом –

раскачиваются тамтамы:

сначала из африканского далека,

а затем уже здешним эскизом сизым.

Всё в движеньи:

бег зверей под вой саксофона

и мягкая поступь охотника из-под валторны,

холмы джазовых джунглей,

и озера, как барабаны,

на коже которых

играют клювами пеликаны...

    Это ли не импровизация? Джазовая?

    Но встречается у него в стихах и отголосок,
отзвук древних библейских времен. И, может быть, не потому, что поэт усердно читал или изучал Библию, а потому, что
эти строки есть у него в прапамяти, в крови: «...Не говори,
/ что знают только мудрецы: / мираж пустыни – зеркало души. / В глазах Израиля / сума и посох, / и Провидение, / как
мальчик-поводырь. / Но не сойти с пути! / Народ твой
древний устал...». И: «О, твой подаренный Иерусалим – / Стена из плача, / палач и плаха, / и смерть – расплата / за слово – Жизнь».
Или: «Бог Авраама, Якова и Исаака, / Продли мое
восточное лицо».

    Поэт говорит, что сплав русского,
украинского и польского языков повлиял на ритмический строй его стихов. Мне же хочется добавить, что его творческим импульсом
владеют добрые чувства, и нет у него эмоциональной
исчерпанности, а есть приобщение к нашей единственной жизни, какова бы она ни была в данный отрезок времени. Мне кажется, что
именно такой творческий заряд он получил еще в
детстве, в доме матери.

    Я приведу и стихотворение, которое близко
самому поэту.

Снежный ангел пел о жизни.

Темный ангел пел о смерти.

В зимнем небе полумесяц

серебрил судьбою вьюгу.

На верхушках рыжих сосен

сонно вскрикивали совы.

Белый ангел до рассвета

сторожил след человека.

Черный ангел в чистом поле

гнал поземку роковую.

    «Мне хочется, чтобы это стихотворение
осталось», – сказал Игорь Михалевич-Каплан.

    В заключение я скажу хотя бы несколько слов
об Игоре Михалевиче-Каплане как о человеке. Иногда
можно услышать: «он не дорос до своего творчества», то есть – произведения-то хороши, да человек недоброжелательный,
завистливый, злой. Я знакома с Игорем Михайловичем долгие годы, знаю его не
только хорошие, но и слабые стороны (кто из нас,
писателей, святой?!), могу утверждать: он человек исключительно добросердечный, всегда готовый прийти на помощь не только
другу, но и мало знакомому, случайно
встреченному человеку. В разные тяжелые минуты моей жизни и мне приходилось прибегать к его помощи. Да ведь «друзья
познаются в беде» – не это ли настоящее мерило
человеческого характера?

Валентина
СИНКЕВИЧ, Филадельфия