Виктор ГОЛКОВ, Тель-Авив
СВЯЗЬ
Долгий, извилистый путь –
может, лишь первый напев.
Необозримый рельеф
краем означился чуть.
Белую цепь облаков
взглядом прорвал телескоп.
Бешеный виден галоп
странных далёких миров.
Времени зыбкая вязь
сбилась в комок небольшой.
Между звездой и душой
есть ли какая-то связь?
Прежде не знавший границ,
я родился, как и ты,
из темноты, пустоты
и безымянных частиц.
***
Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – «тьма».
Длинные, узкие, снежные полосы
У искорёженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся, как волосы,
Там, где кончается скат.
Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце, как тучи, на север идущие,
Хочет в холодную даль.
РАБ
Кричат подвыпившие шлюхи,
разносится кабацкий смрад.
И, как назойливые мухи,
«Подайте», – нищие хрипят.
Закат в багровом ореоле,
и желчь по небу разлилась.
Всё пожелтело: роща, поле,
деревья, люди, камни, грязь.
Вот день, покрытый чёрной гарью,
уходит под сивушный бред.
И вечер сладковатой хмарью
окутал всё вокруг – весь свет.
Почти не дышит раб распятый,
от бесконечных мук устав.
Как ангел вечности крылатой,
висит он, руки распластав.
И видит гордая элита
и перепившаяся голь:
из тела, что к столбу прибито,
по капле вытекает боль.
И языки сплетает пламень
над факелами. Чернь свистит.
И в мёртвое лицо летит
и глухо ударяет камень.
ГРЕХ
В шелестах и шорохах, и скрипах,
в том, что с виду туcкло и мертво,
в тёмной влаге на столетних липах
жизнь своё скрывает естество.
И когда нечаянно коснёшься
или тронешь краешком стиха,
то в поту холодном ты проснёшься
с ощущеньем смертного греха.
Всплеск духовный, жажду обладанья,
вырвали, как сорную траву.
Но не гаснет огонёк страданья:
если я страдаю – я живу.
***
Тёмная комната, смятое платье –
объятье.
Но расплетаются руки и ноги
в итоге.
Может быть, мысль зарождается тоже
похоже
из двух начал в их едином желанье –
слиянье.
Новорождённую мысль от себя
отторгаю.
Месиво слов я выталкиваю,
а не слагаю.
И, как за близостью следом идёт
отчужденье,
мысль мне враждебна, прошедшая через
рожденье.
***
Хочу я быть травой зелёной,
Растущей из самой земли.
Упрямо, слепо, исступлённо,
Хоть тысячи по мне прошли.
Ни вечных тем, ни острых граней,
Ни истин, отроду пустых.
Хочу я не иметь желаний,
А быть простым среди простых.
Пусть человек свою кривую
Дорогу назовёт судьбой.
Я полновесно существую,
Не видя бездны под собой.
***
Сто тысяч лет за годом год
в стремленье неуклонном
в нас клетка каждая живёт
единственным законом.
И длится танец хромосом,
чей смысл для сердца тёмен,
и клетки маленькой фантом
в самом себе огромен.
Но миллиардов жизней сплав,
цепочка, вереница,
сам человек, себя познав,
своих глубин боится.
Чтобы живое вещество –
любовь, надежда, жалость,
под взглядом пристальным его
на части не распалось.
***
Шорох Родины влажный
и акации в ряд.
Город пятиэтажный,
где огни не горят.
Только лица другие
и повадка не та.
И дымок ностальгии
проплывает у рта.
Я сюда приезжаю
по причине одной,
чтоб судьба мне чужая
прикоснулась к родной.
***
Я на старости лет перестал говорить,
мной забыто великое слово «творить».
И смотрю я в оконную щёлку,
на земле существуя без толку.
Это дело нелёгкое – жить налегке,
без стихов сокровенных в твоём узелке,
и смотреть безучастно наружу –
мир без творчества, стал ли он хуже?
Но по узкой тропинке в ничто уходя,
от природы, от пекла её и дождя,
вспоминать о себе перестану,
потому что в бессмертие кану.
***
Станешь тонким, мёртвым, белым
как окончится твой труд.
Жизнь, написанную мелом,
с гладкой досточки сотрут.
Ты искал в правописанье
смысл, связующий слова.
Смерти тонкое касанье
лишь предчувствовал едва.
Но познание наощупь,
откровение вчерне,
удивительней и проще,
чем лежащее вовне.
Жизнь – конспект времён грядущих,
новой эры перегной.
А душа витает в кущах
над бессмыслицей земной.
***
Если ты есть, отец,
где-то среди сердец,
живших когда-то здесь.
Словом, если ты есть,
сквозь эти мрак и тишь
– сможешь? – меня услышь.
Я расскажу тебе
всё о своей судьбе.
Я посылаю весть,
что мне – пятьдесят шесть.
Вот я, почти старик,
молча шепчу свой крик.
Я с тобой встречу жду
где-то в раю, в аду,
где обитаешь ты
в городе пустоты.
Значит, и мать жива,
слышит мои слова.
В царстве сплошного сна,
где круглый год – весна.
