Skip navigation.
Home

Навигация

2021-КАПОВИЧ, КАТЯ

* * *
В Рождество все немного того,
в продовольственном в полном разгроме
ничего, ничего, ничего,
продавщицы заплаканной кроме.

Разбрелися по свету волхвы,
раскупились подарки с наценкой,
и последнюю банку халвы
она спрятала в сумку со сменкой.

Потому что ведь, блин, это вот,
идиоты, скоты и мудилы,
Рождество, а потом Новый год,
после старость, молчанье, могила.

А она только жить начала
и, нарядная вся под халатом,
грудь под лифчиком чуть подняла,
чтоб понравиться здешним ребятам.


* * *
Заметил Герцен – наша соль
и наша огненная рана:
«Мы вовсе не врачи. Мы – боль!»
И отбыл в Альбион туманный.

Но слово ведь – не воробей,
и на мякине не поймаешь.
Глядишь, выходит из дверей
неолитический товарищ.

Он исподлобья в мир глядит,
как будто в мусорную яму.
Так ковыляет инвалид
всегда чуть косо, а не прямо.

Ах, Александр Иваныч, голь
мы перекатная по свету –
стихи, нервишки, алкоголь.
Так и живём. Другого нету.


ЭЛЕГИЯ
                    Дмитрию Быкову

Как жизнь утешительно неповторима!
И сызнова я, как в былые года,
возьму тебя за руку тихо: «Родимый,
прочти мне чего-то о жизни с листа!”

Как в броуновской толчее листопада
плыл свадебный мокрый, смешной экипаж,
как звёзд зажигались вверху мириады,
как сердце стучало под лестничный марш.

Скажи мне, как пил валидольные капли,
когда уезжали друзья на вокзал,
и после прощанья совсем без ансамбля
один-одинёшенек в мире стоял.

Под северным небом, под небом отчизны
стоять бы с бутылкой, допитой до дна,
чтоб ехала крыша от вздыбленной жизни,
к карнизу лепилась цветная луна.

Такие вот лица смотреть в галерее,
стихи сочинять у земли на краю,
а встретимся два болтуна, по аллее
пойдём потихоньку. Дай руку твою!


* * *
Век будем помнить этот зимний вечер,
пожившие в глухие времена,
когда неволя кончилась навечно
и плечи вдруг расправила страна.
Но перед тем событием немалым,
когда хватил генсека паралич,
по всем центральным четырём каналам
гремел Чайковский Петр наш Ильич.
Такое не забудешь через годы
и сколько бы страна там не пила,
свобода ты свобода ты свобода,
ты в белоснежной пачке приплыла.
Кому из русских бы не пожелалось
после сплошных терзаний этих лет,
гляденья в телевизор, словно в анус,
нажать на пульт, а там – сплошной балет.


* * *
Для жизни надо очень мало:
в один из дней идти с вокзала,
любить кого-то, но не всех,
шарф поправлять у подбородка,
ловить такси у перекрёстка,
смотреть на лица из-под век.

Сегодня нету этой школы
Серебряного века, что ли, –
другая лирика ревёт,
грохочет музыка тупая,
какая-то всё лобовая,
никто давно не знает нот.

Чему в той школе обучали?
Увидеть целое в детали,
любить животных, травы, птиц,
с брезгливостью сказать о власти.
И я, на горе или счастье,
одна из этих выпускниц.



* * *
Когда встаёшь средь темноты –
воды попить, принять таблетку –
с вещами больше не на «ты»,
то это возраст, годы, детка.

Не понимает молодёжь:
встал человек и трёт макушку.
И мать в потёмках позовёшь,
и детства первую подружку.

Жить неуютно наяву,
как пузырёк искать без света.
А то отца ещё зову
стрельнуть – ну, это – сигарету.

* * *
Русские поэты как живали?
Лермонтова на Кавказ навечно,
Гумилева ночью расстреляли,
Мандельштама на Вторую речку.
Блока убивали незаметно,
тосковал Иванов на чужбине,
Хлебников идёт по белу свету
и Есенин – в журавлином клине.
Ходасевич умирал в больнице
долгие тяжёлые недели.
Можно целый век глядеть на лица –
как они прекрасны в самом деле!


МАРТЫШКА

В заснеженном парке искристом,
в декабрьской нарядной парче
фотограф снимает туристов
с мартышкой смешной на плече.

Мелькает неяркая вспышка
под аркою, где кутерьма,
и смотрит устало мартышка –
она меня сводит с ума.

Глядит она в гущу усмешек,
вставных никотинных зубов,
то лапой макушку почешет,
то сморщит усталую бровь.

За горькую участь примата
без устали жить средь людей
я ей говорю: «Виновата», –
других не имея идей.


* * *
А ведь было на нашем веку это всё-таки:
перестроечные и полночный «Агдам»,
что-то свежее носится в уличном воздухе, 
и амнистии множатся по городам.

И свобода приходит в расцветшие скверики,
и выходит Улисса большой перевод,
пароходы плывут по высокой Москве-реке,
возвращается Сахаров из несвобод.

Возвращаются частная собственность. В частности,
возвращаются улицам их имена.
Комитет государственной безопасности
возвращает, однако, назад времена.

Почему-то в России всё бедами мазано,
всё кончается лесом предательских рук.
О свободе печати потомкам расскажем мы:
«Это было красиво и кончилось вдруг».


* * *
Так проснуться, чтоб снова рукою коснуться
дорогого, родного лица!
Снова в кухне летают тарелки и блюдца,
тостер сушит два белых хлебца.

Мелет чушь электрическая кофемолка,
кофеварка бурчит. Вьётся дым.
Мир задолго до нас и останется долго.
Надо жить по законам простым.

Повоюем на кухне на полную силу,
ты мне слово, а я тебе – два.
И помиримся, кофе попьём. Ну, вспылила.
Это счастье и есть? Нет и да.


* * * 
У нас поселились две сойки и дятел,
и весь разговор их мне странно понятен:
они приворовывают из кормушки,
он лихо работает в поисках мушки,
невидимой тли, червяка и жука.
И держат они его за дурака.

Забавный дружочек в коричневой шапке,
лечи на деревьях бугры, бородавки,
медведок и слизней выклёвывай в корне,
и листья вздохнут веселей и просторней.
Мелькай, примелькайся средь этих затей!
Скажи, научи меня жить средь людей.


* * *
Будьте живые, будьте живые,
выстойте, выпрямитесь в полный рост,
только, пожалуйста, будьте вы в мире
с жизнью внахлёст.
Будьте живые, и в этом победа,
жизнь потяните, суровую нить.
Это хорошая очень примета –
в самом обычном значении «быть».


КАПОВИЧ, Катя, Бостон. Поэт, прозаик, редактор., автор нескольких книг на русском и английском языках. Публикации в журналаx «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Арион», «Новом журнале» и др. Лауреат национальной литературной премии Библиотеки Конгресса США и «Русской премии».