О ВАЛЕРИИ ГЕРГИЕВЕ И О ТОМ, КАК Я НЕ ПОПАЛ НА ПРЕМЬЕРУ «ПАРСИФАЛЯ»

       Все знаменитости когда-то были безвестными. Даже очень прославленные люди когда-то известными не были. Некоторые вовсе не стремятся к славе, а всё-таки становятся знаменитыми и прославленными. 

       Выдающаяся, парадоксально известная, американская поэтесса Эмили Дикинсон так выразила своё отношение к славе. Цитирую в собственном свободном переводе.

Я – никто. А ты?

Ты тоже?

Тогда мы пара. Только ни слова.

Не то прославят нас.

Лучше быть никем,

Чем жить у толпы на виду.

Слава – это восторженная лягушка,

Кричащая о нас растревоженному болоту. 

       Есть, есть честолюбивые люди! Им очень хочется прославиться, но известность и признание почему-то минуют их, и они страдают от этого. Человеческая находчивость в изобретении и отыскивании собственных страданий и поводов к ним поразительна! Но не всегда слава и признание – это счастье. Это хорошо знают те, кто их достиг. Слава – большая помеха творчеству. Мешают, часто ненужные, нервирующие телефонные звонки, необходимость общения с множеством разного люда, деловые знакомства и связи и зависимость от них. Кому-то это нравится. Но как творить в таких обстоятельствах?

       П. И. Чайковский скрывался от своих поклонников за границей. В Италии, во Флоренции, в гостиничных апартаментах с роялем, он сочинял Пиковую Даму. И всё же кто-то из соотечественников признал Петра Ильича. Нормальная работа стала невозможной. И он сбежал... в Россию.

       Писатель, поэт, композитор, даже художник, могут творить в безвестности. Поэт и писатель могут писать «в стол». Они могут читать свои стихи и прозу друзьям. Художник также может делиться своим творчеством с близкими людьми. Композитору сложнее. Его музыку никто не услышит, если она не будет исполнена. Но всё-таки при наличии воли к творчеству он может сочинять, он может творить. А как быть актёру? Певцу? Режиссёру? Дирижёру? Не может ведь актёр играть роль без публики, и вне спектакля или другого театрального представления? И дирижер не сможет дирижировать, если у него нет оркестра и нет концертов, в которых он может выступать. Это профессии, зависимые от публики и успеха у неё. Композитор может надеяться на то, что его музыка нова и непривычна нынешним ушам и душам, но вдруг окажется, что она всё же гениальна, и её оценят потомки. Дирижёру на это рассчитывать не приходится. Ему нужен успех сейчас, прижизненно. Успех у публики, у нынешних слушателей. Поэтому... А что «поэтому»? Поэтому меня восхищают прославившиеся удачливые артисты, которые не находятся в услужении у своей славы, а используют свою известность и авторитет для достижения высоких, очень высоких целей. 

       Таков Валерий Гергиев! Он невероятно энергоёмкий человек. Не имея возможности с ним часто видеться и разговаривать, я могу судить по его делам и действиям. Он художественный руководитель Мариинского театра с 1988 года и его генеральный директор с 1997 – это я хорошо помню, так-как звонил и поздравлял с назначением. Об этом ниже. Он главный дирижёр Мюнхенского филармонического оркестра, с 2007 по 2015 годы возглавлял Лондонский симфонический оркестр. Главный приглашенный дирижёр Роттердамского филармонического оркестра, а до этого пять лет – в такой же должности в Нью-Йоркской Метрополитен-опера. Сборный оркестр Эйлатского фестиваля "Классика на Красном море»

       – Я этим оркестром руковожу уже десять лет, и в нем собраны, без преувеличения, самые лучшие, высокооплачиваемые музыканты планеты. Достаточно назвать представителей таких знаменитых коллективов, как Лондонский филармонический и Лондонский симфонический оркестры, Национальный оркестр Франции, Берлинский и Венский симфонические оркестры, Нью-Йоркский оркестр "Метрополитен опера", Филадельфийский и Чикагский оркестры, Варшавский и Словацкий филармонические оркестры, Национальный симфонический оркестр Китая. Немало у нас музыкантов из России и стран бывшего Советского Союза., - рассказывает маэстро, преемник оркестра и кафедры гениального Мравинского, в интервью одной из российских газет.  

(14.12.2011 - https://www.rossiyanavsegda.ru)

       Он декан факультета искусств Санкт-Петербургского государственного университета, председатель Всероссийского хорового общества. Выступает в 30 – 40 странах каждый год. (Кстати, в Калифорнии мы с Валерием и встречаемся. Это получается, в среднем, раз в два года: в Беркли, в Сан-Франциско. Иногда – чаще). 

       Валерий Гергиев строит концертные залы. 

       Концертный зал Мариинки.

       2 мая 2013 года произошло колоссальное событие в культурной жизни России и мира – была открыта вторая сцена Мариинки, – по масштабу совсем новый театр, построенный по высочайшим технологическим стандартам, лучший в мире. Об этом событии в культурной жизни России сообщили многочисленные теле- и интернет-издания. 

        До революции тут располагались декорационные склады Мариинского театра, потом с ними соседствовали его же мастерские. Осенью 2003 года здание полностью выгорело изнутри: остались только фасад и фундамент. Французский архитектор Фабр и японский инженер Тойота к концу 2006 года соорудили на этом фундаменте акустически отлаженный зал, обшитый специальными деревянными панелями. Получив в распоряжение собственную концертную площадку, Гергиев удвоил интенсивность выступлений оркестра и труппы, хотя прежде это казалось невозможным, и стал приглашать еще больше зарубежных артистов на свой фестиваль. Новый зал уже оценили дирижеры Эса-Пекка Салонен и Риккардо Мути, Лондонский симфонический оркестр, певцы Вальтрауд Майер, Томас Хэмпсон и Рене Папе. Нашлось место и операм (которые здесь исполняют на русском), и даже балетам. Регулярно идут органные концерты: инструмент в зале установили редкий для Петербурга, французский.   (www.afisha.ru)

 

       Осветить с максимальной точностью и подробно все деяния и творческие достижения этого незаурядного человека мне едва ли удастся. Он ведь постоянно генерирует новые идеи и немедленно приступает к их осуществлению. И – уверен – что-то из мною перечисленного уже история. А новое, творимое Гергиевым ещё за пределами общественного и моего сознаний. Многое можно прочесть в интернете, но, наверное, всё же более ценными могут оказаться мои личные воспоминания, сведения и впечатления о нём.

       Мы познакомились в 1973 – 74 гг. в общежитии Ленинградской консерватории на Зенитчиков 7/3. В коридорах общежития мне встречался высокий, стройно-худощавый юноша кавказской внешности с умными тёмными большими выпуклыми глазами, черными густыми бровями и густой копной чёрных волос. (Почему-то он запомнился мне в белой рубашке и в чёрных брюках. Могла ведь быть на нём и другая одежда. Но я вижу только эту: чёрные брюки, белая сорочка). Он был серьёзен, редко улыбался, как будто был очень сосредоточен на чём-то. Часто я видел его со студентом-композитором Александром Смелковым. Позже узнал, что они друзья. Ему в ту пору было 20-21. Мне – 23-24.

       Мне нужен был дирижёр для камерной оперы с небольшим составом исполнителей, чтоб записать и, в дальнейшем, представить её на госэкзамене. Моя будущая жена жила в одной комнате с двоюродной сестрой Валерия. Она говорила мне: «К нам приходит очень приятный серьёзный мальчик. Мне кажется, он талантлив, интересуется всем новым. Поговори с ним». Им и оказался симпатичный кавказец. Нас познакомили, и мы стали здороваться. Потом (а, может быть, и до) я побывал на премьере «Истории солдата» Стравинского в Малом зале консерватории. Её исполнение организовал Гергиев со студентами консерватории. Он и дирижировал. Музыку эту даже в профессиональном исполнении невозможно было услышать в те годы, и эта премьера стала событием, заслужившим восторженные отклики. 

       Наконец-то мы с Валерием встретились, и я показал ему партитуру. У него с собой был отточенный карандаш – это я отлично помню. (Вероятно, к встрече готовился). Он указал мне на то, что такты порой слишком длинные, и это затрудняет чтение партитуры. Сказал, что без помехи для смысла музыки можно записать её более короткими тактами. В качестве примера он своим карандашом разделил один такой такт пополам. Да, можно было это сделать, и я согласился. 

       Собрать музыкантов не удалось, и сотрудничество наше не состоялось. В 1974 году я окончил учёбу в музучилище им. Римского-Корсакова, женился, и мы семьёй отправились по распределению в Восточную Пруссию, город Калининград. Не очень пристально следил я за судьбой Валерия. Но всё-таки об основных, судьбоносных явлениях его жизни знал: о победе на конкурсе Герберта фон Караяна и последующем назначении вторым дирижёром в Мариинку. Я сочинял, и у меня была партитура, которую в Калининграде даже показать было некому. Я написал Валерию письмо, но ответа не получил. Жена меня утешала: «Загружен он очень». И посоветовала в очедную поездку в Ленинград захватить с собой партитуру, разыскать Гергиева и показать ему. Этот «наказ» я исполнил только наполовину. Сейчас расскажу. Поскольку у меня не было никаких телефонов, то я просто пришёл в театр. Гергиева не застал. Но кто-то из администраторов, узнав, что я композитор, очень запросто предложил мне его домашний телефон, сказав: «Вот телефон. Позвоните Валерию Абисаловичу. Расскажите ему всё».

       Я это исполнил тотчас же. У входа в театр были телефонные будки. Валерий ответил. Я представился. Знакомый спокойный голос тепло говорил: «Я вас помню. И жену вашу. К сожалению, я имею мало влияния на репертуар театра. Из советских современных композиторов самые исполняемые у нас авторы – это Родион Щедрин и Андрей Петров. Собственно, только они. Я, к сожалению, помочь ничем не смогу. Если хотите, я посмотрю вашу партитуру, что-нибудь, может быть, посоветую...» Пауза. 

       - Нет, спасибо. Советовать ничего не надо.

       Юношеский максимализм, хотя и в неюношеском уже возрасте. Конечно, я позже раскаивался. Не нужно было столь поспешно и эмоционально отказываться от участия человека, как я позднее понял, искренне заинтересованного в новом творчестве, хотевшего меня поддержать, пока не зная как. Вероятно, и ему был не очень приятен мой отказ. Но это я позже понял. А тогда я испытал большую горечь и разочарование. Я не предполагал тогда, что ещё много раз по разным причинам буду это испытывать в связи со своим творчеством.

       Но Валерий Геогиев всё же услышал мою музыку. И вот как это случилось. 

       В 1997 году маэстро получил назначение Главного приглашённого дирижёра Нью-Йоркской Метрополитен-оперы. И в том же году он стал генеральным директором Мариинки, тогда Кировского театра. И я позвонил ему поздравить с этими событиями. Мне ответил мужской немолодой, с кавказскими интонациями, голос: 

       - Он спит. Перезвоните, пожалуйста позже.

       - Когда?

       - Минут через тридцать.

       Время было не раннее. Позже я узнал, что спит Валерий, когда получается. Но в тот момент я почувствовал себя не очень комфортно. Вот, звоню поздравить, и человека бужу. Приятно ли будет ему такое поздравление? Но я уже сделал звонок. Меня попросили перезвонить. И теперь я был просто обязан это сделать. Не звонить - невежливо. 

       Через тридцать минут, как и было велено, звоню опять. Тот же голос. Но уже не отвечает, а спрашивает.

       - Кто вы?

       - Я композитор. Меня зовут Семён Бокман.

       - Не кладите трубку, сказал сурово с характерным акцентом.

Минуты через две-три заспанный голос Гергиева. (Всё-таки получилось, как я не хотел!).

       - Семён?

       - Валерий! Я хотел поздравить вас с назначением главным в Нью-Йорке, то есть в Метрополитен...

     - Спасибо. Всё так же заспанно, но как-то радушно отвечает. Я осмелел.

      - Валерий! А есть хоть какая-то возможность мне представить мою музыку вам? Поставить может быть?

Говорю так залихватски, но робею. Сейчас как пошлёт меня! Конечно, вежливо.

      - Ну поставить сложно будет. У нас сейчас в проектах большие русские оперы. Много работы. «А вы приехать можете?» — неожиданно спросил.

        - Конечно! В любой момент! Только позовите!

       - У нас одиннадцатого мая премьера «Парсифаля». Я вас приглашаю на премьеру. После и поговорим.

Я ликую!

      - Привезти кассету? Партитуры?

      - Везите всё, что считаете нужным! 

      - А с билетом как будет? У Вас же, вероятно, аншлаг?

      - Позвоните. Мы это уладим. Привет вашей жене.

      Я был потрясён. И он не обижен на мой глупый отказ тогда в 80-е?! Поразительно! 

       И я полетел в Ленинград. 

       Конечно, всё сделал по инструкции. Позвонил в театр. Валерий в Роттердаме. В Роттердаме? А как же премьера? Администраторы уверены, что к премьере он прилетит. А как же мне попасть на премьеру? Ну ещё несколько часов у меня есть. Может быть, когда прилетит, сумею с ним связаться? Через час звоню опять. Не прилетел. Потом опять. Прилетел. Репетирует. Э, нет, таким путём я ничего не добьюсь. Надо ехать в театр. Приехал. Дошёл до приёмной. У Гергиева совещание. Попросил Марту Петровну, милую женщину, помощницу, обо мне как-то украдкой доложить. Чувствую, что она к такому вполне привычна. Наконец-то выходит сам. Увидел меня и сразу: «А, помню. Подождите, пожалуйста. Мне нужно сделать замены певцов». Что ж, по крайней мере, он обо мне помнит и, наверное, всё-таки со мной встретится. Но уйти нельзя. Даже в туалет – меня предупредили. Он может внезапно освободиться, и… этот момент неповторим и непредсказуем! Жду. На премьеру пожаловал Кофи Аннан, тогдашний Генеральный секретарь ООН. Потом зам по хозяйственной части. Были и другие важные в тот вечер визитёры. О премьере «Парсифаля» мне придётся забыть – я не могу сдвинуться с места. Вот и спектакль начался. А вот он уже и заканчивается, а Валерий всё занят. Я смотрю на часы – время к полуночи. Когда же мы будем разговаривать? Вдруг выскакивает. И ко мне с озабоченным лицом: 

       - Вы ещё здесь? Очень хорошо! Пожалуйста, не уходи! - внезапно перейдя на «ты» попросил он 

       - Валерий! Метро до часу!

       - Не волнуйся, доберёшься!

И исчез. А как же это я доберусь, думаю? После полуночи маэстро наконец-то освободился. И мы поднялись в его кабинет. Туда же пришёл композитор Александр Чайковский, племянник композитора Бориса Чайковского, будущий ректор Ленинградской консерватории. Как я недавно выяснил, он служил тогда советником по репертуару Мариинского театра. Так значит Гергиев его вызвал специально прослушать мою кассету? Значит, он к прослушиванию готовился?! А я даже и не предполагал этого! 

Валерий заговорил несколько неожиданно для меня.

     -Мы знакомы не один год. Что я могу для тебя сделать?

    - Помочь мне исполнить что-то из моей музыки, если возможно?..

Музыка моя очень понравилась обоим. Но каждому другое. Чайковский был в восторге от «Пугачьей крови». Это баллада на стихи Эренбурга для сопрано, гобоя, рояля и мужского хора. А Валерию – Соната для альта с метрономом. Он так увлёкся, что стал мне советовать присочинить метроному музыки побольше. Очень понравился Валерий Алиев в композиции «Шарманщик» 

       - Он в опере поёт? - спросил Гергиев.

       - Точно не скажу. Но, кажется, нет.

       - А это: бум, бум, бум, бум, бум бум! Это Слободян? (Владимир Слободян учился в консерватории в одно время с будущим маэстро). В общем – это была несомненная удача, и Гергиев мне предложил участие в фестивале, (я даже не знаю в каком именно, вероятно, «Звёзды белых ночей»?) с Сонатой при участии моей жены-альтистки и дочери-пианистки.

      - А как вы меня представите? Меня ведь никто не знает

    - А мы поместим тебя в один концерт с известными исполнителями и композиторами. Сделаем аннотацию. 

      - Я здесь ненадолго. Остановился у родственников...

Моментально парируя, говорит:

      - Завтра утром прийдёт администратор фестиваля – я его вызову, и мы все технические вопросы решим.

       - А как я попаду домой? Уже поздно. Мне добираться на Гражданку...

       - Тебя отвезут, сказал маэстро.

       Да, меня отвёз его шофёр. Сперва довёз шефа. Потом меня. В машине при включённом свете худрук читал газету, в которой иностранный кореспондент писал о премьере «Парсифаля». Я попытался было вести светскую беседу. Стал спрашивать о кузине, проживавшей некогда в общежитии на Зенитчиков. Он что-то коротко ответил. Потом повелительным жестом прервав меня, сказал, что должен дочитать статью из зарубежной газеты. Статья была хвалебная. В истории Мариинского театра это была вторая постановка «Парсифаля». Первая была аж в 1913 году! Хочу заметить, что Валерий Гергиев машину не водит и личного транспорта не имеет.

Вдруг, отвлёкшись от чтения он говорит.

       - Так ты прослушал «Парсифаля», Семён?

       - Как же я мог прослушать? Это же аншлаговый спектакль... 

Не дав мне договорить, неожиданно суровым тоном продолжает:

- Семён, я же говорил, что ты должен прослушать «Парсифаля»!  

- Меня не знают. Ты был далеко. Потом на совещании. Я ни с кем не мог об этом поговорить. 

И потом уже помягче:

    -Ладно, раз так, завтра приходи на утренний спектакль «Руслана». Это новая постановка, с костюмами Головина. Подходи к моему кабинету. 

- А как же совещание?

    - А мы поговорим после спектакля. 

       Валерий появился в театре где-то без десяти-пяти минут одиннадцать. В плаще и с невыспанным лицом. Ещё и переговаривался с кем-то на ходу. А спектакль начинался как-раз в одиннадцать. И я, уже привычно ожидая его, сомневался, успеет ли он к началу. Ведь ему ещё нужно было переодеться в концертный костюм. Увидел меня, и увлёк за собой. Поднялись в, уже знакомый мне, кабинет, а оттуда маэстро препроводил меня в свою ложу, прямо над сценой. И почти тотчас же зазвучала прекрасная Увертюра Глинки. Я посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать часов. Чудеса!

        Я и слушал и не слушал. Трудно было сосредоточиться. Удивительный успех моей встречи мешал. Действительно, очень красивая постановка. Играют и поют просто безупречно. Кажется, Аня Нетребко тоже участвовала в этом спектакле. Увлекательно. К тому же, находясь над сценой, я мог видеть и действо, и музыкантов в яме. Интересно было наблюдать как ведут они себя в паузах. Я был счастлив. Тем неожиданнее оказалось дальнейшее. Большой красивый спектакль закончился, и выйдя из ложи – а я не очень торопился – я опять оказался в кабинете Главного Руководителя театра. Но там... полным ходом шло совещание?! Выход из кабинета был заслонён кем-то сидящим на стуле перед самой дверью. Шеф говорил, и все молча и напряжённо слушали. Мне деваться было некуда, и я тоже присел где-то, в уголочке. Речь шла об опоздании кого-то из солистов к выходу «Вот это – да!» - подумал. «А я-то ничего и не заметил».

       Не повышая голоса, даже не очень веско, спокойно маэстро говорил: 

       - За всю историю – в этом театре это второй случай!

       Директор подошёл к холодильнику и взял из него баночку пива. И так, попивая светлое баночное пиво – что это пиво, мне было видно отчётливо – продолжал разнос. («Ну и что?», вдруг подумалось. Ленин на своих политических диспутах за границей - то ли в Швейцарии, то ли в Париже - тоже пил пиво, громя оопонентов). Подробности его речи я не запомнил, но то, что это был разнос, видно было по молчаливому напряжению (или напряжённому молчанию) сидящих перед ним сотрудников. Вероятно, находились в кабинете именно те, кто был к этому инциденту причастен. Ну вот сижу я, странным образом к этому собранию примкнувший, и удивляюсь: знал же маэстро, что я окажусь здесь? Мог бы, наверное, предупредить, чтоб я, посторонний в этом деле человек, не мешал? Но Валерий оказался деликатным и гостеприимным хозяином. Что ж я это оценил. А также оказанное мне доверие. Это было очень достойно и красиво. Браво, маэстро!

       Совещание, непродолжительное, закончилось. К Валерию пришёл потенциальный спонсор, и директор театра говорил, обращаясь к бизнесмену:

       - Как хорошо, что вы решили помочь нашему театру! Это такая в наши дни редкость! И это так для нас важно! А это – указывая на меня – композитор Семён Бокман! Он ученик нашего прославленного ленинградского композитора Галины Уствольской!

       Довольно неожиданное представление. Мы со спонсором обменялись улыбками, и я вышел. Пусть без меня договариваются. Потом пришёл композитор Игорь Рогалёв, организатор фестиваля. Мы быстро с ним всё обсудили. Он записал мою фамилию, имена исполнителей, дал мне телефон и на том всё закончилось.

       Необходимо сказать, что как-раз в 1997 году наша семья получила разрешение на эмиграцию в США, но возможность нашего участия в престижном фестивале изменила планы, и мы отъезд отложили на год. Это было не вполне удобно, так-как впоследствии пришлось опять ехать в Москву и некоторые формальности повторять.

       От Игоря Рогалёва звонков не было, и я периодически звонил ему сам. И однажды узнал, что концерт, в котором я должен был принять участие, отменён от того, что Союз Композиторов, в зале которого он должен был проходить, потребовал плату за его проведение, чего, якобы, в прежних договорённостях предусмотрено не было.

       Я сказал, что из-за фестиваля мы задержались в России.

       - Сожалею. У меня, кроме вас, пролетело ещё шесть авторов, проговорил Игорь. - Извините. И удачи вам в Америке.

       Сейчас, вспоминая этот эпизод, удивляюсь, почему я не позвонил Валерию? Ведь странно, что именно так всё неудачно сложилось...

       И вот мы в Сан-Франциско. Октябрь 1998 года. Гергиев приехал на гастроли с оркестром, солистами театра, а также с пианистом Александром Торадзе, проживавшим и работавшим в США. Среди молодых солисток театра были Таня Павловская и Аня Нетребко, ещё не прославленная. Валерий привёз оперу «Обручение в монастыре» Сергея Прокофьева. До премьеры оперы был концерт в Davies Symphony Hall с оркестром Мариинки, тогда ещё Кировского театра. После этого концерта оркестр уезжал, а опера должна была идти с оркестром и хором театра Сан-Франциско. Билеты были приобретены заранее, и мы побывали на обоих «мероприятиях». Блистательно исполнил Торадзе концерт Скрябина. Оркестр исполнял Симфонию Брамса (какую не помню). А на бисы «Вступление» к 3-му действию Лоэнгрина Вагнера и «Волшебное озеро» Лядова. Я в очередной раз подивился, как Вагнер обходится без полифонии в своих партитурах. Гамофония, унисоны... И такое яркое, нескучное звучание! 

       Мне особенно был слышен блистательный профессионализм оркестра, так-как незадолго до этого мы побывали на коцерте Сан-Францисского оркестра с Майклом Тилсоном Томасом. Контраст был разительный! И не в пользу последнего!

       В антракте я, не зная, как попасть за кулисы, попытался взобраться на сцену прямо из зала. Появились вежливые сотрудники и пояснили, как я могу красиво это сделать и куда пройти. Мы встретились. Валерий сказал: «Удивлён». Рассказал, улыбаясь, что во время этих гастролей в Америке ему везёт на неожиданные встречи. В Лос Анжелесе был Башмет. Потом Андрон Канчаловский... 

Вбежала взволнованная флейтистка.

       - Валерий Абисалович! Вот, посмотрите, у меня клапан на флейте заклинило, говорит она, протягивая флейту ближе к глазам Гергиева.

     - Да, я понял, что случилось что-то с инструментом, спокойно и доброжелательно говорит дирижёр. Успокоенная флейтистка удалилась.

       - На оперу придёте? - спрашивает.

       - Обязательно!

     - Мы билеты купили почти сразу как прилетели, ещё в августе, сказала дочь Ира.

Валерий удовлетворённо кивнул. На следующий день была репетиция. Я на ней присутствовал. За регламентом (продолжительностью) репетиции строго следил некий «надзиратель». Как только время заканчивалось, он хлопал в ладоши и провозглашал: “Break!” (Перерыв). Гергиев улыбался.

       Да, забыл рассказать! Когда я вернулся на своё место в концерте после антракта, увидел и почувствовал, что на меня смотрят с любопытством. Все ведь видели, как я пытался взгромоздиться на сцену! Одна дама, сидящая рядом, не удержавшись, спросила: 

    - Вы знакомы с дирижёром? Это ваш друг?

    - Мы учились в одно время, ответил я.

В общем, на какое-то время я стал безымянно знаменит! Но на этом ещё не всё закончилось.

       Спустя несколько дней я стоял в очереди в билетную кассу на Ростроповича. (Компьютера у нас ещё не было и заказывать билеты online и по телефону мы ещё не научились). Меня в этой очереди узнали в связи с инцидентом карабканья на сцену. Стали распрашивать о маэстро Гергиеве. 

       - Он талантлив, не правда ли?

       - Да, очень талантлив! - говорю я. - Он ещё студентом подавал большие надежды. Одна пожилая мисс возжелала купить мне билет, так я её растрогал, (что, конечно, могло бы оказаться кстати) – мы недавно приехали, и денег было мало. Я отказался. Ко мне потом подошла другая женщина и сказала: «Зря вы отказались. Она очень богата. Поддерживает Symphony (оркестр)». Ну что ж, так тому и быть. «У советских собственная гордость!» (У бывших советских!) И далее по Маяковскому – «на буржуев смотрим свысока» (?)

Но всё ещё впереди!

                                         Семён БОКМАН, Бельмонт, Калифорния