Skip navigation.
Home

Навигация

Анатолий ДОБРОВИЧ, Тель-Авив.

Анатолий Добрович

Родился в 1933 году в Одессе. Жил в Москве. В Израиле с 1988 года. Автор трёх сборников стихов: «Монолог» (Тель-Авив, 2000); «Линия прибоя» (Иерусалим, 2003); «Остров Явь» (Кдумим, 2005). Публикации в израильских и международных альманахах, в журналах, в сетевых изданиях.

***

Наташе

Над красными крышами вилл Ашкелона,
над жёлтою дюной в округлых кустах
фиалковым сгустком внизу небосклона
вздымается море на тихое «ах».

С белеющим судном (привет от морей)
рассеянный Крым наплывает, непрошен.
Вот этот оттенок нашёл бы Волошин,
затеяв с утра написать акварель.
И хватит о том, что тебя раздавило!
Глаза наводи, разжимаясь внутри,
на красные крыши, на белые виллы,
на дюны, а дальше-то: чёрт побери,
Там скалы и древний причал Аскалона,
и шлёпанье пены, и говор зыбей,
и в море вступая, ноги не разбей
о чёрный топляк византийской колонны,

И к мысли привыкни, что это не страх –
в какое-то утро уйти, прекратиться
над морем, над дюной в округлых кустах,
над этой бросающей в жар черепицей.

МОЛЛЮСК

Затерянный средь миллиардов тварей,
по прихоти природы, я моллюск.
Размычка, смычка – весь инструментарий.
Двустворчат Бог, которому молюсь.

Мне ведомы и мука, и нирвана,
Я чувствую сквозь холод и тепло
состав молекулярный океана
в местах, куда по дну приволокло.
Но вот приходит миг бесповоротный:
закрался в келью твёрдую мою
постылый привкус – серный и азотный.
Нет, не снаружи. Это я гнию.

И ради перламутровой изнанки
какое-то чужое существо
возьмёт с песка – нет, не мои останки,
лишь створку от жилища моего.

***

Я человек авианосца,
из орудийного расчёта.
Не в тягость риск и неудобства,
когда ясны задачи флота.
Повреждена стальная клетка.
Я сгинул в мире бестолковом.
Но жаль заправщицу и клерка,
и рыбака с его уловом.
2009

ИЗ ИТАЛЬЯНСКОГО БЛОКНОТА

Ещё колокола не зазвонили в Лукке.
Никто и никого не дёрнул за язык.
Строения глядят гравюрами из книг.
На одного меня накатывают звуки
рифмованных стихов. Спросонья не «секу»
старинный механизм оконного засова.
А всё плачу оброк родному языку.
Приманиваю слово.

Пойми же, говорю, придуман этот лад
в чужой тебе среде – дворяне, разночинцы.
Ты выбыл из Руси, пора и разлучиться.
Тем временем, рассвет, колокола звонят.
Латинское литьё, неторопливый бой.
На россыпи монет чеканят профиль Данте.
Мне внятен их язык, я радуюсь, но дайте
перевести на свой.
2009

***

У дочери моей глаза чернее нот,
мой нос и мой овал под этими глазами.
Тепла её ладонь! В мою ладонь течёт
свирепый зной родства: блаженный, несказанный.

Окаменей, язык, признание прерви! –
Стань этот стих исповедальней,
мне крышка, я умру от страха и любви.
А ей нужней живой. Живой и дальний.