Сюрромантизм Брониславы Волковой

       Эта женщина, пишущая на трёх языках, вызывает у меня восхищение своей красотой, жизненной стойкостью и глубиной поэтического дара. Она смогла нивелировать в своей душе трагедию Пражской весны 1968 года, сберечь в себе самое светлое и остаться с любовью к России. Стихи Брониславы Волковой – это космос души. Они пластичны, в них соседствуют временное и вечное, метафизика и самая реальная, настоящая, прожитая и пережитая жизнь. Чтобы так писать, нужен особый дар. Поэт должен сделать самого себя произведением искусства. Если мы откроем, например, томик Уолта Уитмена, а потом сразу же обратимся к стихам Брониславы Волковой, мы поймём, что такое современная поэзия. Предельный лаконизм и сгущение жизни. И, в то же время, недосказанность. Плотность речи и воздух между строками. Парадокс? Бронислава Волкова – поэт необыкновенной образной мощи. Название её русской книги, «Шепот Вселенной» – это даже не поэтическая метафора. Это вселенская отзывчивость и необычная судьба, вместившая в себя остракизм, изгнание и триумфальное возвращение. Бронислава Волкова – человек мира. Её философия, отражённая в стихах – чувственна. Всеми рецепторами, всеми фибрами души она чувствует красоту. Она сама – утончённая роза. В ней – сочетание мощи и нежности, красоты и достоинства. Стихи Брониславы – это сгусток действительности, в котором есть все: жизнь, поэзия, философия, музыка. 

Я – Сестра Вода,

я – свет без границ.

Моя сила седлает 

законы души – законы любви.

Я плыву в лебедином мире,

радуясь, между звуками света

в пространстве…

Я тихая красота Вселенной.

Как наверху, так и внизу.

Я приношу свою любовь на землю, чтобы она пылала.

       Бронислава пишет не только стихи. Она – лингвист. Она – художник, создающий коллажи, которые в какой-то степени являются продолжением её поэзии. А ещё – она пишет прозу, из которой можно узнать о многом. В том числе – о её поэтических пристрастиях. Так, например, в работе «Психологические, культурные, исторические и духовные аспекты эмиграции» Бронислава Волкова рассказывает о том, что в юности большое влияние оказал на неё Осип Мандельштам.

       Волкова по минимуму использует искусственные методы построения текста. Как-то: абзацы, столбики, названия стихотворений. Стихи начинаются без раскачки и сразу же приковывают к себе внимание. Заголовок представляется Волковой искусственным элементом, чуждым естественной речи. К тому же он сужает смысл стихотворения. Бронислава – поэт со своей чёткой эстетической позицией. Значительную часть её наследия составляют сюрреалистические тексты. Два сокровища – нежность и сила обретаются в сердце поэта, которое не имеет границ. Стиль письма Волковой обладает особой духовной целомудренностью. В метафорических стихах можно скрыть тайное, сугубо частное, и в то же время сказать всё, что хочешь. Это особый род свободы.

Я – ангел. Пою, сопровождаю…

Я занимаюсь теми, кто всё время

омывает свою душу в боли,

кто жаждет гореть и зажигать. 

Я прихожу, чтоб руку им

в нужде подать.

Я влажная, плавная, как божья мгла,

я вездесущая и созревшая

к действию. Однако мало кто

протянет мне руку.

Отчаянье и тень милее им, чем 

жизнь.

       Бронислава Волкова говорит об ангельской сущности поэта. Поэт не ставит себе задачу обратить в свою веру как можно большее количество людей, сделав их своими поклонниками и адептами. Путь поэта, согласно Волковой, достаточно «узкий», как и путь нашего Спасителя. Поэт тоже спаситель, он подаёт руку помощи страждущим.  Героиня Волковой – выше мира условностей, выше мира, где царят «толстокожесть, теории и пустой пыл». Она это не приемлет, она заранее это отвергает.  Наверное, и привязанность к «союзам писателей» претит ей как некая «тяжесть», мешающая духу быть самим собой. Поэтому – лёгкость! Лёгкость, но не легкомысленность. Поэтесса вдыхает «воздух без каблуков». Иногда это одновременно лёгкость и герметичность. «Эфирность» Брониславы метафизична и метафорична. В её стихах присутствуют контраст и противопоставление «своего» и «чужого», жизни настоящей и мнимой, метафизики и диалектики. Бронислава Волкова – поэт утверждения. Не случайно многие её стихи начинаются с местоимения «я». Поэт «присваивает» себе целую вселенную, но – вот парадокс! – в этом нет ни капли личностного эгоизма. Это избыток жизненности в человеке. Это – переживание мира всей душой. Пантеизм, когда поэт сливается с природой в каждом проявлении. Помните, у Макса Волошина:

Я вся – тона жемчужной акварели,

Я бледный стебель ландыша лесного,

Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,

Я изморозь зари, мерцанье дна морского.

       В отличие от героини Волошина, Бронислава Волкова ещё и лидер, нравственный ориентир. Она – сама жизнь, которая удивляется, что люди сторонятся настоящего, предпочитая отчаянье и тень. Волкова тонко чувствует невидимое и неслышимое. Она сравнивает подземное и герметичное в человеке с движением скал. Повсеместно в стихах у Брониславы присутствует ощущение влаги как основной жизненной среды: «Я – Сестра Вода», «Я влажная, плавная, как божья мгла, я вездесущая и созревшая». Гераклит говорил, что наилучшая душа – сухая. И – вот парадокс: Брониславе Волковой я верю не меньше, чем древнему греку из Эфеса! Хотя, казалось бы, одно исключает другое. Все мы родились из влаги. Человек на 90% состоит из влаги. Какой ещё может быть душа человека? 

       Кристаллизация чистой радости, одухотворение жизни – таково поэтическое кредо Брониславы Волковой. «Из праха в душу переливаю сон», – говорит она. Она – душа стихий мира. «Приведи меня к скале, которая выше, чем я», – говорит она в одном из своих стихотворений. Это перекликается с мотивом Андрея Вознесенского «Пошли мне. Господь, второго». Бронислава всё время ищет совершенства. Она хочет стать лучше, встретить того, кто сильнее, увидеть новые вершины. Я бы назвал её поэтический стиль эстетикой цельной фрагментарности. Стихи начинаются внезапно и неожиданно заканчиваются. Словно извлечённая из горной гряды скала.

       Безусловно, мир Брониславы Волковой – это и отражение того, как люди относятся к ней самой. Бронислава – красивая женщина. Увы, красота – возможно, первое, что постепенно нас покидает. Когда Волкова говорит о красоте, подают свой голос и красота тела, и красота души, и красота мироздания, и красота человеческих взаимоотношений. Поэзия Брониславы всеобъемлюща. В ней есть место и для широких метафорических обобщений, и для вкраплений, взятых прямо из жизни:

Когда идёт дождь, я щёлкаю орешки

и варю суп с привкусом человеческих слов.

       Это синтетический стиль, где есть и реалистические элементы, и сюрреализм, и экспрессионизм. Уровень владения словом позволяет поэту сочетать эти стилистические нюансы. Бронислава много экспериментирует и как художник. Она создаёт полотна в технике коллажа. Творчество Волковой, на мой взгляд, может стать важным уроком для русской поэзии. В России почему-то принято пренебрежительно, уничижительно относиться к верлибру. Страна самозабвенно графоманит в рифму. Вся реклама тоже зачем-то зарифмована. Даже выдающиеся поэты были замечены как гонители верлибра. Например, Арсений Тарковский. Но качество верлибров Брониславы Волковой таково, что сразу понимаешь: это настоящий поэт. Это – путь, это – стиль. Её тексты – «шифровки в уши пены». Западная поэзия давно уже пребывает в свободном плавании, отказавшись от рифм. И Волкова, несмотря на свою «русскую» фамилию и годы учёбы в Ленинграде, конечно же, с первых творческих шагов мыслит в этом мировом тренде. 

Я вхожу в свет,

как роза, сверкаю,

белая и без слёз,

белая и звеню,

и свечу себе, как маяк во мгле.

Слова и тишина просыпаются от глубокого сна

и едины.

Я твоя, 

как душа кувшинки, как орхидея, как снег.

Я принадлежу тебе и себе,

я позолочена своей любовью,

я немного дрожу

от страха перед неизвестностью

и всё-таки иду,

вхожу в радость.

Туда, туда идём мы все,

большие и маленькие,

грустные и набухшие,

благословленные невинностью.

Я дышу. Принадлежу. Не знаю.

Я вопрос – не ответ, 

я эхо недавних лет.

Я горячее дыхание.

Я белый снег.

Я мягкий мох.

Я открытый лист.

Я в опасности.

Мое сердце элегантно разрезано –

кушайте, пожалуйста.

и набухшие капли дождя бьют

в стены моего тела.

Светает

холод легкого пробуждения

холод тления

обвивает дыхание грубой нитью.

И капли дождя неугомонно в мое окно бьют;

в окно, за которым я утреннюю мглу угадываю.

и тайно горят деревья.

С утра до утра я топчусь в твоих следах.

И все-таки в минуту, когда 

мой город глухо засыпает,

твой – механически гудит.

В эту минуту я стою на пороге и с поникшей головой

молюсь тебе и ветру.

Моей руке и твоей не сойтись,

и утру не заблудиться к утру.

В рассвет, когда ночные лампы гасят свою тоску,

час после смерти,

я пишу тебе строчки эти.

Заспанная ночь отложила свой рукав,

и безумная кувшинка качалась на воде.

Она зажала свои торчащие зубки

в летнюю жарищу распоротых швов.

Солнце жадно глотало свой сон,

и воздух вдохнул и загустел в неподвижности.

разбухших песен поблекших лет,

и скитания по миру сожгли свою тень…

Я не надеюсь на мглу, как

не надеюсь нa слизь усталых пен.

Из праха в душу переливаю сон.

zduřelých písní zašlých let

a toulky světem spálily svůj stín...

Nedoufám v mlhu jako

nedoufám ve sliz unavených pěn.

Z popela do duše přelévám sen.

и подслушиваю движение сердца,

которое опустошило свой желудочек.

Блуждаю вслепую в огромном пространстве мира,

между тем как тело молится камням.

Час лета глухо пробил,

и оставил слюни на лестницах, ведущих в храм.

Я рассчитываю на твои слова,

залетевшие следы благоуханий

и на плен

тел, разломанных усилием

к соединению душ.

K забвению

в шальном танце пены 

сердец, раненных морем,

и боли брюшков – и ничего.

Этот глубокий сон

перед тем, как вдохнет

стихотворение.

В твои улицы, любовь,

я вхожу, устав от дождя.

И при гудке моря я ложусь 

на самом дне твоих ловушек.

В уши мелодию виолончелей… 

блестит в сентябрьском солнце.

Мечтательные уголки, затопленные временем, 

трепещут от стыда

и страха изморози.

И рты опрятных машин

глазеют напротив домов.

В воздухе висят волокна утр,

качающихся в голубом безветрии.

Продырявленные души швыряют

беспокойно в комнатах

и глотают кислород слов,

освобождающее дыхание которых – как опий:

продолжается, только недолго.

(Воздух без каблуков)

                  Начало

Капли дождя окаменели путем,

и был рассвет.

Прах стал серым

от долгого бездействия

на онемелом пороге.

И был свет –

робкое, погруженное в раздумье

утро проваливалось во мглу,

и где-то вдали

ребенок заплакал

и угостил своими слезами

землю.

поцелуй, как вишня;

желание, как рудник,

страсть как шипение печи;

есть невинность, что открывается, как водяная лилия,

только медленно, и тайно, и всегда заново

за накрытым столом задушевных слов,

за блаженством воскресения.

и мы

будем притворяться, что мы довольны днем,

каким-то счастьем от чего угодно;

мы будем делать вид, как будто мы нашли

потерянную невинность,

мягкую,

как обещание сердца,

как ответ.

я открытая рана,

я подстреленная лань.

Я переписываюсь с небесами здесь внизу,

я читаю утомительные трактаты странных умов – 

они делают вид, как будто они, пропади пропадом, умные и важные.

У них есть свои книги, журналы и газеты,

и они плачут у меня в голове,

когда я позволю.

Каждый день 

мы старательно определяем свою ограниченность

и поэтому

здесь нет места для ланей,

здесь нет места для заживления ран.

                                         (Метаморфозы)

                               Авторский перевод с чешского