Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2015-Ирина МАШИНСКАЯ

Giornata. Облака в окне на закате

Небо, в оба края растворимо,
 облако, что Рим, неоспоримо,
 струпьями белил косая рама,
 радужная, где лучи, слюда – а
 за ней Колонна, колоннада,
 зарево закатного фасада, алая 
гряда, ступени ада –
нимбостратус Страшного суда.

Над землёй скользят собор и пьяцца,
 тот костёр, с которым не согреться,
 вспышки лучевые, папарацци,
 кучевые кручи и лучи,
гнутых мастеров крутые спины – 
на плечах серебряны пластины 
с патиной, и цепи, и куртины, 
и сангины длинные бичи,

и в спирали скрученные плечи.
В каждом облачке свои пылают свечи –
в главные ворота по-цыплячьи 
валят, как один, ученики 
целыми цехами в толпы света.
Но дневным трудом ещё нагреты 
туч работных руки узловаты,
 медленно лежат, кочевники.

Я стою, мои раскрыты пальцы, 
на стекле распластаны, скитальцы, 
Мастером родишься только раз. 
Жизнь летит, смеясь и осыпаясь, 
жаркой рамы шелушится роспись, 
и ложится на дневную известь
 чистой фрески занебесный лес.


Я стою, не зажигая света
 ветвь от ветви требует ответа
над окном моим на небе мета, 
подоконник, что верстак, широк.
День проленишься – и видишь, в край из края, 
как, лесов ещё не разбирая,
прочь небесная уходит мастерская 
на восток и дальше на восток.


         Полоса отчуждения на закате 

Общественных земель, отторженных, зажатых
в двойной джинсовый шов, овражиной  зашитых 
промеж двух колоннад
(дымящий Ветроград, 
горючий Стеклоград)

кустарник золотой над розовым оврагом,
там год идёт другой пред дверью, за порогом
и, как восход, горяч,
закат не ждёт, горюч, 
и нечего беречь.

Где поднялась гора – там впадиною стала,
но всё, что жглось и жгло, ни капли не остыло. 
От облака до дна
вся, как одна, видна, 
оврагу жизнь дана –

от камушка на дне до родинки над бровью, 
от камня к бабушки недавнему надгробью 
до вдовьего плато,
где твоё золото 
без края разлито.

Тому, кто потерял – чужа земля, ничейна. 
Но до конца стоит, горит её лучина,
и на ничьём юру,
 как будто наяву,
я нашу жизнь живу.

Где разошлась земля – да будь лощиной сшита. 
Пылит последний луч, ослепший всадник света 
над западной плитой,
и день сжимает свой
 последний золотой.

Но золото зашло, и платина разжалась,
и разрешилось всё, что дотемна решалось,
 и белка, как игла,
от гладкого ствола
к стволу летит, светла.


Из стихотворения «Делавер»

     1. З а в о д ь

Там, где жизнь окурок тушит, 
лучом луг прошит,
там камыш бергамский дышит,
 мураш пашет,

снуют ласточки-стрекозы–
  над бухтою птахи, ходят
 тростники раскосы 
в жухлой рубахе –

осок войско, крепко остью,
 смарагды в извести,
а какой бы радостью
 тебе эти листья!

Ночь не сплю, а днём ночую,
 вью явь без сна,
нависаю над водою –
 так, нитка лесная.

Ряски льдины-изумруды,
 корма-коряга.
Делавер на юг уводит
 свои берега.

И спешит тенями кроны
 плавунец пеший,
только шов не заживает – 
рана от ветки павшей.

Ткань, прорвавшаяся с краю, где
 нежный берег переменчивого кроя
тебя сберёг.

Это ряское рябое,
 почти болотца, стало 
мне дорогое 
воды лицо.

Легче самых малых мошек
 воды касаюсь,
дымчатую гладь родную
 твою ипостась.

Чащ, не знающих урона,
 зыбь ли, свет ли,   
чтоб не заживала рана от
 смертной ветви.


2. К а н т о н и с т ы

То у нас с тобой в породе: в
 петлю из петли,
а там раз – и на свободе! – зов
 ли, свет ли.

Чтобы край – вода и роща – и
 лучом прошит:
вон косу осока точит,
 вон мураш пашет.

Эти водоземледельцы, что
 всадники, крепки – как
 военнопоселенцы – мои,
 твои предки.

Развяжи узлы барвинка,
 скинь уздечки –
без осечки, ни кровинки,
 ни отсрочки.

Ведь и правда, что не всем же, 
не прорвав плёнки
по той ряске, той яшме 
тащить лямку,

пауками-бурлаками
 аракчеевой рати! –
По реке, на небо, к маме,
 чудеса творить.


      3. П о й м а

Пéкло, дымный свод-стекло,
 плёс, панцирь тряский.
Но увижу далеко
и, как в Nikon, резко

реку, петли все её,
 блеск излучин,
плечи рваных берегов,
 твои плечи,

теплый вполнакала лоб 
к губам, веки
с венками – в речной твой гроб,
 сны, протоки.

Как ни стал тот край пустой, 
я его не оставлю –
где тебе постелила,
 себе постелю.

Пóйму, где открыт всему,
 укрываем –
я своим тебя пойму
 рваным краем.
                  
                                        К полюсу

Никита Тимофеевич Козлов – преданный, ещё с
 предлицейских лет, слуга Пушкина. 27 января
 1837 года именно Козлов переносил раненого 
А. С. из кареты в квартиру. «Грустно тебе
 нести меня?» – спросил его Пушкин.

Н о ч ь 1/2

Как одна за одним, без слов,
 как один за одной пошел – 
так друг другу Никита Козлов
 стали, друг, посол.

В полдень полночи горб двойной, 
что герой-верблюд,
гора двинула за горой,
 простыней-горой.

Как глазурный бредёт ледник –
 за хребтом хребет,
в два следа, в два горба, каяк
 в два гребца гребёт,

так, взрывая подзол, песок,
 корень с корнем шаг в шаг –
 пятерни с пятерней замок, две
 ладони – шов

в шов – и, к стене лицом, друг
 за друг на одном боку, там, за
 гребнем, за полюсом,
 обернуться к проводнику:

До обоев, к стене ладонь, а
 теперь я пойду один,
 незнакомый узор тесня, а
 назад понесёшь меня

Н о ч ь 1/2

В два шеста уходящий плот. С
 правого плеча,
как со склона, сползает плед,
 спина горяча.

Так сползает последний лёд, как
 в долину, в ночь.
Сможет полночь, как жизнь, верблюд
 вынести, пересечь.

А последний сойдёт покров
 тёплых ледников,
ещё утренних снов весней,
 свет-Никита за ним, за ней.


*  *  *
Пустыня меж домов
 воскресных, однооких.
 Закат воскресный злой в
 пыли небес далёких.
 Воскресший голос мой.

Ничейная земля, горючая, сырая. 
Толчёное стекло, внезапно догорая
 меж городом одним
и городом другим,
 поглотит тёплый дым.