ЛЕВ ЛОСЕВ

К 75-летию со дня рождения 

 

                       1937-2009

    О его разностороннем творчестве пишут и, надеюсь, еще долго будут писать многие литературоведы по обе стороны рубежа. Мне же хочется вспомнить Льва Лосева просто как человека доброго, необычайно доброжелательного не только к друзьям и коллегам, но доброжелательного по отношению и к людям в его жизни – просто случайным. К последним принадлежала я, так как трудно назвать наше беглое знакомство серьезным дружеским общением.

    Встречались мы с Львом Владимировичем в Русской летней школе при вермонтском Норвичском университете. Там он, профессор соседнего Дартмутского колледжа (шт. Нью-Гемпшир), после смерти Леонида Ржевского, читал курс лекций по русской литературе. Иногда, правда, нечасто, мы беседовали.

Тогда, пользуясь благоприятным случаем, я просила его прислать стихи для редактируемого мною поэтического ежегодника «Встречи». По моему неписанному правилу стихи должны были быть ранее не опубликованы. Это, понятно, представляло некую проблему для широко печатавшегося Лосева (достаточно вспомнить парижский «Континент» и российские толстые литературные журналы). Он мог бы просто пообещать прислать стихи и их не присылать. Я хорошо понимала ситуацию: ни гонорара, ни престижа, ни так называемого широкого читателя, публикация во «Встречах» не сулила. И всё же, к моему удивлению, Лосев стихи присылал. Правда, не так уж часто, но присылал. За это я была ему очень благодарна.

    Сейчас мне вспомнился один эпизод из нашего общения. В январе 2003 года умер известный немецкий славист Вольфганг Германович Казак – нем. Wolfgang Kasack –  (с ударением на первом слоге), о чем мне дала знать его жена Фредерике, так как с ее мужем я была в долголетней переписке, и однажды они оба, путешествуя по Америке, приехали ко мне в гости в Филадельфию. Я знала, что Лосев, приглашенный проф. Казаком, какое-то время вел семинар по русской литературе в Институте славистики Кёльнского университета. Читала я и его замечательное стихотворение об этом времени, посвященное Вольфгангу Казаку. В строках этого стихотворения, написанного в августе 1984 года, есть не свойственное поэзии Лосева ностальгическое настроение: «Что я вспоминаю из этих дней и трудов – / с колоколен Кёльна воскресшую тишь, / некоторое количество немецких городов, / высокое качество остроконечных крыш, / одиночество, одиночество, одиночество, один / день за другим одиноким днем, наблюдение за почтальоном из-за гардин, / почтовый ящик с / рекламкой в нем, / превращение Америки в слово "домой"...»    Поэт опубликовал это стихотворение в своем сборнике «Чудесный десант» (1985),  затем повторил его в книге, изданной в честь шестидесятипятилетия Вольфганга Казака – «Dialog/ Литературный диалог» (1992), а я перепечатала его во «Встречах» (2003).

    Мне помнилась строка Лосева из его сборника «Послесловие» (1998): «В определенном возрасте становится страшно поднимать телефонную трубку: вместо неповторимого голоса можно услышать другой, который сообщит о смерти». Но я позвонила Льву Владимировичу и сообщила ему о смерти Казака, попросив написать о нем некролог для следующего выпуска «Встреч». Лосев очень быстро прислал мне текст своего прощального слова с немецким коллегой.

    Начал он с воспоминания о своем ленинградском детстве, которое, мне кажется, могло повлиять на мировоззрение Льва Лосева, будущего зарубежного поэта, литературного критика, мемуариста, друга Бродского и большого знатока его творчества.

    Вот начало некролога:

    Мне было семь лет в последний год Второй мировой войны. Ленинград был немноголюден. Миллион его жителей умерли от голода, погибли в бомбежках и артобстрелах. Иные ушли на войну. Иных эвакуировали вглубь страны. Едва ли не в каждом квартале были руины. Часть нашего большого, занимавшего полквартала дома тоже была разрушена. Утром во двор приезжал открытый грузовик. Под присмотром вооруженных карабинами конвоиров из него вылезали тощие люди с синеватыми лицами – пленные немцы и потом целый день ковырялись в развалинах, разбирали на кирпичи. Как и все мальчишки во дворе я смотрел на них со страхом и     ненавистью – пленные немцы! Осенью сорок четвертого вернулся с фронта мой демобилизованный по ранению отец.

    И конец некролога:

    Русскому языку Вольфганг научился не на школьной скамье. Зимой сорок пятого года его, мальчишку из антифашистской семьи, замели в армию и тут же он попал в плен к русским. Нет, его отвезли не е Ленинград, это было бы уж слишком большим совпадением. Его отправили в Поволжье. Там было холодно и голодно. Стал загибаться и Вольфганг. И спас его – офицер сталинского МВД. Стал прикармливать из своего пайка. Потом пристроил в теплое место, на кухню. Почему? «Я был мальчишка, он меня пожалел», – просто объяснил Вольфганг.

Веру в то, что существует цепь добра, что даже в душах людей, изуродованных Гитлером или Сталиным, может проснуться сочувствие и сострадание, он сохранил на всю жизнь. Этот суровый на вид чудак и педант сделал много добра тем, с кем сталкивался на жизненном пути...» («Встречи», 2003).

    Казак рассказывал мне, что он разыскал в России «эмведиста», некогда, в страшное время, спасшего его от смерти, и оба они тепло и дружески встретились уже в совсем другой обстановке.

    Я не знаю, упоминал ли кто-нибудь в печати о еще одном таланте Лосева: его умение сочинять замечательные стихотворные послания друзьям и коллегам и писать остроумные шуточные дарственные надписи на книгах. Адресатам это доставляло большую радость. Помню, как был счастлив тот же Вольфганг Германович, получив в подарок книгу Евгения Шварца «Мемуары» с комментариями Лосева и с его дарственным четверостишием. (Оба профессора были тогда в Милане, так как там проходила конференция «Континента».)

    Ксерокопию лосевского послания, к сожалению, неудачную, Казак, оценивший по заслугам четверостишие, прислал мне в очередном авиаписьме:     

 Дорогой Профессор Кáзак,

Шварц – не только автор сказок,

Шварц и в прозе был мастак,

Уважаемый Казáк.                

  В память о завтраке в Милане  22 июля 1983

                                                          Л. Лосев

Дальше – объяснение ударений в фамилии адресата:

                                            

       

    Ксерокопия титульной страницы с автографом и комментариями

    И первый переводчик поэзии Бродского – проф. Джордж Клайн (Кlіпе), (к книге стихов Бродского с переводами Клайна – Selected Poems (1973), написал предисловие сам Оден), сказал мне, что Лосев необыкновенно порадовал его, прислав шуточное поздравление ему, семидесятилетнему юбиляру. Это дружеское

послание хранится теперь в архиве Йельского университета, куда недавно в пяти коробках Клайн отправил весь свой архив Бродского, все свои бумаги, связанные с именем нашего пятого Нобелевского лауреата по литературе.

    А лет шесть тому назад Лев Владимирович порадовал и меня шуточным посланием. Дело в том, что Российский культурный центр при вашингтонском Русском Посольстве решил отметить мое восьмидесятилетие, организовав там мой творческий вечер. (Времена нынче изменились.) В связи с этим предприятием, мне позвонила оттуда женщина (имя ее не запомнилось) с просьбой назвать имена ныне здравствующих известных зарубежных поэтов, с которыми у меня продолжается общение. Это нужно для того, чтобы достойно представить меня публике. Горстку имен я сумела назвать, включая имя Льва Лосева.

    На вашингтонском вечере, как обычно в таких случаях, были официальные выступления и прочиталось несколько поздравлений. Помню, как порадовало меня длинное теплое письмо Наума Коржавина. И необыкновенное впечатление произвело поздравительное стихотворение Лосева. Оно, своей легкой игривостью и добрым чувством юмора, буквально покорило не только меня, но и всех присутствовавших. Да и многие, кому я затем читала этот маленький шедевр, восторгались авторским мастерством в жанре стихотворного поздравительного послания.

    По приезде из Вашингтона я позвонила Льву Владимировичу, чтобы выразить свою благодарность и спросила – что подвигло его на сочинение этого замечательного стихотворения. Он ответил, что о поздравлении попросила какая-то женщина из Российского культурного центра. И у него мгновенно «написались›› строки, которые я, каюсь, уже не в первый раз цитирую: 

               

Что же делать русской лире

в неуютном этом мире?

Наши варварские речи

не оценят, не поймут.

Валентина, Ваши «Встречи» –

наш единственный приют.

Жили мы в тоске и страхе

посреди чужой земли,

только в Вашем альманахе

мы прибежище нашли.

Нет иных, а те далече,

но о том ли нынче речь?

Валентина, Ваши «Встречи» –

это место наших встреч.

Из нью-гемпширской пустыни,

где забрался я на печь,

я желаю Валентине

долгих лет и многих «Встреч».

    Я часто говорю, что счастлива была дожить до восьмидесяти, хотя бы ради того, чтобы получить такое поздравление.