Владимир АГЕНОСОВ

       Дорогая Валентина Алексеевна! С юбилеем! Мы с Инной восхищаемся не только Вашей поэзией, но и Вашим человеческим подвигом: Вас не сломала тяжелая жизнь в немецкой неволе, Вы преодолели все трудности начальной жизни в американской эмиграции и не только не потеряли личного оптимизма, но стали источником оптимизма для десятков таких же изгнанников поэтов и художников, издавая на свои средства альманах «Встречи».

                                                                           НАША ВАЛЕНТИНА

       В 1991 году в роскошный особняк Советского фонда культуры пришла скромно одетая женщина и попросила разрешить ей познакомиться с библиотекой. Простецкий вид посетительницы, говорившей к тому же на русском языке, не внушил доверия швейцару Фонда, и он весьма грубо сказал, что и библиотеки здесь нет, и ходить тут всяким-разным не положено. «Только вчера была здесь», – с недоумением произнесла посетительница. На вопрос, как она сюда попала, ответила, что вчера в ее честь здесь давался прием: она подарила Фонду с десяток редких книг, выпущенный в 1870 году и принадлежавший секретарю И.С. Тургенева Николаю Саксу альбом акварелей русских художников, подлинники 116 писем Репина. При этом не было уточнено, что стоимость дара превышала несколько тысяч долларов.

       Звали странную посетительницу Валентиной Синкевич. И была она вовсе не миллионершей, а всего-навсего русской эмигрантской, поэтессой, после почти сорока лет разлуки впервые посетившей Родину.

       Я услышал об этой удивительной женщине и ее сложной судьбе от английского профессора Джерри Смита, когда после долгого запрета на выезд в западные страны, оказался в Оксфорде. 

       – Как, вы не знаете Валентину Сенкевич?! – удивлялся профессор. – А ее «Встречи»?! А то, что она фактически возглавляет русскую поэтическую эмиграцию в США?! Я сейчас же дам Вам ее адрес. Пишите.

       Я написал, не очень надеясь на ответ. 

       Какого же было мое удивление, когда еще до отъезда на родину, буквально через пару недель пришел ответ. Валентина Алексеевна расспрашивала о моих планах, называла имена тогда совершенно незнакомых мне русских поэтов Америки. 

       Через нее я заочно познакомился с замечательным поэтом Николаем Моршеном. Узнал многие подробности ее собственной биографии. 

       Сегодня они известны каждому любителю поэзии. И едва ли есть смысл их пересказывать. Скажу лишь, что, обретя в Америке некий статус, Валентина Алексеевна постепенно стала неформальным объединителем русской литературной диаспоры в США. Ее рецензии поддерживали старых друзей или открывали дорогу многим безвестным поэтам. В 1977 году она стала членом редколлегии создававшегося тогда ежегодного альманаха поэзии и живописи «Перекрестки». Кроме нее, в редколлегию вошли поэты И. Буркин, И. Легкая, художники С.Голлербах и В. Шаталов и историк Б. Пушкарев. Было издано 6 номеров. После продолжительных дискуссий о содержании альманаха (Синкевич выступала против засилья авангардистских экспериментов) в 1983 году альманах сменил название на «Встречи». Все соредакторы постепенно отпали. И альманах издавался, редактировался и рассылался по многим крупным библиотекам мира единолично В. Синкевич. В 2007 году издание прекратилось на 31 номере, главным образом по финансовым соображениям. Но трудно переоценить его роль для объединения русских литераторов, живущих за рубежом, и для истории литературы русской эмиграции. Во «Встречах» публиковались почти все поэты послевоенной эмиграции и многие из еще здравствовавших поэтов послеоктябрьской эмиграции. А с 90-х годов в издании печатались стихи поэтов из России. О том, какую роль альманах сыграл в литературной жизни, поэтесса написала в стихотворении «Юбилейное», посвященном 30 выпуску:

Замолчат ли когда-нибудь эти страницы?

Нет, не смолкнут, коль даже уйду.

У порога какой-нибудь дальней столицы, станицы

всё равно их услышат. Найдут!

       В конце 90-х годов мы познакомились лично: я приехал в США. В Сан-Франциско встретился с 70-летним потомком харбинских эмигрантов Володей (как он любил себя называть) Шкуркиным, с исследовательницей русской поэзии О.П.Раевской-Хьюз, посетил в Монтерее Николая Моршена. И куда бы я ни приезжал, мне говорили: «Звонила Валентина: интересовалась вашими делами, просила вам помочь». 

Всё это повторилось и в мой второй приезд в США, когда благодаря Синкевич я не только познакомился с поэтессой и вдовой Л.Д. Ржевского, но и получил разрешение на издание в России однотомника писателя. Несмотря на некоторые старые споры с И.А. Буркиным, Валентина Алексеевна организовала мне встречу с этим поэтом, тоже завершившуюся изданием сборника стихов Буркина в России.  Сильные впечатления остались от встреч с другом Валентины Алексеевны поэтом И.Капланом.

       А результатом первой поездки стала книга «Поэтессы русского зарубежья» (Л. Алексеева, О. Анстей, В. Синкевич). В сборник вошли лучшие стихи Валентины Алексеевны. В 2004 году в том же издательстве вышел сборник поздних стихов поэтессы «На этой красивой и страшной земле».

       В своем поэтическом творчестве В. Синкевич проделала путь из одиночества (среди поэтических образов ее первой книги туман, медленно плывущая река, «топкая гладь души», «души бетонная гладь», «задохнувшаяся улица», и лишь телефон связывает лирическую героиню с людьми) к приятию мира и утверждению, что нельзя жить, «не заметив узорчатость платья / мотыльков, и зверей, и деревьев, / Всей земли нашей крепкое братство: / шерсть, и листья, и травы, и перья – /золотое наше богатство!»  («Прохожему»).   Если в ранних стихах поэтессы звучал «плач по зверю», то в позднем своем творчестве она утверждает возможность «сплава зверей с людьми». 

       Всему живому В. Синкевич противопоставляет цивилизацию городов-мегаполисов («Город – каменным бременем…», «Я брожу по нью-йоркским улицам», «А я боюсь Нью-Йорка». «Боюсь…»). 

В поздней поэзии Синкевич преобладают оптимистические ноты. «Нам заказано нé быть / Нам – быть!» – пишет она в стихотворении «Быть». Историософский взгляд на ХХ столетие выражен в стихотворении «Пора принять нам свой жребий…»: по мнению автора, мы живем «на этой красивой и страшной земле», и единственный выход из ужаса бытия к торжеству жизни – творчество:

Тоска? Что бывает нелепей! 

Не лучше ль покорно поплыть 

к единственной видимой цели – 

к перу и к бумаге в столе. 

 Когда-то нас вспомнят: мы пели… 

       Вера в Слово придает лирической героине Синкевич пушкинскую умиротворенность в трагическом XX столетии:

<…> нас чужим давило бытом, 

сбивало с речи, и с пути, и с ног.

Но карта – нет, еще не бита, 

и Слово не покинуло порог

пустого, старенького дома –

он обречен уже на слом.

Но мы стоим, как будто нету слома, –

во всем отчаяньи своем!

            (Вокруг чужая речь, своя ли…)

       Сквозные образы ранней поэзии Синкевич – костер, звезда и книги (поэзия). Именно они придают ее стихам суровый оптимизм и глубину: «Пусть горит огонь костра и камина. / И страна, и земля эта уже не чужбина… / Только время бежит, очень быстро бежит время. / И горит огонь…» («Огонь»).

Поздние стихи Синкевич пронизывает чувство сопричастности поэта ко всему происходящему («Может, в этом есть нечто странное…»).  В первую очередь к России («Стихи о России»). А затем и к остальному миру тоже. Ее волнуют и войны на Ближнем и Дальнем Востоке, и Африка, и трагедия 11 сентября. 

       Событием стала книга воспоминаний поэтессы «…с благодарностию: были». Впервые российский читатель получил яркие представления о личностях Лилии Алексеевой, Ирины Сабуровой, Ивана Елагина, Ольги Анстей, Ивана Савина, Вячеслава Завалишина и других писателей, с кем дружила Валентина Алексеевна. Каждый очерк раскрывает неповторимое своеобразие портретируемого писателя, особенности его художественного мира. Не скрывая человеческих слабостей своих героев, мемуаристка удивительно доброжелательна к ним. Слово «самый» едва ли не наиболее употребимое в ее лексиконе: «Елагин – первый поэт второй эмиграции», «Анстей – самая русская поэтесса», «Б. Филиппов – самый разносторонний литератор». Даже о сложном характере Татьяны Фесенко, известном всем, знавшим эту женщину, В. Синкевич умудряется сказать мягко и доброжелательно.

Еще одна особенность воспоминаний в том, что, в отличие от многих мемуаристов, автор не выпячивает себя. Личные воспоминания и оценки даны в той мере, в какой они помогают раскрыть характер описываемого человека. Не более.

Вторая часть книги – рассказы об американских писателях, чье творчество наиболее близко русской душе Валентины Синкевич. Наряду с широко популярными в России именами Э.По, Ф. Купера, Д. Лондона, М. Митчелл соседствуют рассказы о менее известных у нас мастерах слова: Луизе Мэй Алькотг, Натаниэле Готорне. Очерки эти – неравноценны. Одни содержат интереснейшие наблюдения над творчеством американских прозаиков и поэтов. Другие больше похожи на путеводитель по литературным местам. Но даже и они имеют свою ценность: далеко не каждый русский сможет пройтись по улицам Филадельфии и посетить дом братьев Розенбах или увидеть подлинные рукописи Джона Китса.

       «В себя открываю я двери» образно скажет В.Синкевич о своей способности чувствовать духовное родство с американскими поэтами и прозаиками. Позднее это чувство родства воплотится в лекциях о русской литературе, которые уже много лет читала американцам в таком необычном учебном заведении как мэйнлайновская Школа для людей разных возрастов и профессий. 

     Я люблю стихи и прозу Валентины Синкевич. Но не меньше – ее саму. Есть что-то знаменательное, что ее день рождения совпал с днем рождения моей мамы. Думаю, их объединяет любящая русская натура. И даже ее стандартное завершение официальных писем «Ваша Валентина Синкевич», для меня звучит как наша Валентина Синкевич.

                                                                                                      В. Агеносов, Москва