Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2015-Надя ДЕЛАЛАНД

                    *  *  *
Яблоки на ветке – подойдешь
вспыхнут молчаливым и осенним,
надо воздух каплями просеять.
Обнимаю. Скоро буду. Дождь.
Пахнет пылью, синим, и гроза
смотрит, запрокинувшись, и водит
по воде рукою и травою
вздрагивает, закатив глаза.
Не дыши. Губами пробуй лоб.
Я вот-вот. Темнеет над обрывом.
Ахнет оземь, грянет, это ливень,
ливень, ливень, никакой не дождь,
повезло. И памятник в слезах.
Вот и всё, теперь терпи убытки –
яблоки лежат в воде убиты
ливнем. Ливень, ливень, я гроза.
В воздухе снаряды и разряды,
на земле в траве в воде лежат,
каждое в руках бы подержать,
полежать бы с каждым рядом.

                  *  *  *
Снятся лестницы без перил,
этажи в незнакомом ДК, 
ты откуда-то издалека 
со спины вон того старика 
между женщин, и я изнутри.
Я хожу (этажи, этажи) 
почему-то в халате таком,
как был в детстве, давно, с пояском, 
где бы снять его, чтобы тайком,
всё несносно, особенно жизнь.
Расскажи мне рецепт разлюбви,
я записываю. Надо взбить
полстакана сухих разлюбить 
с чайной ложкой не может же быть, 
пить всё время, травить и травить 
до тех пор, как не станет легко 
презирать и себя, и того, 
кто еще непотребно живой.
Напои же отравой его, 
капни в утреннее молоко.

                       *  *  *
Тело мое, состоящее из стрекоз,
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет всё праздничнее и крепче,
медленнее поднимаются в полный рост.

Не прикасайся – всё это улетит
в сонную синеву и оставит тяжесть
бедного остова, грусть, ощущенье кражи,
старость и смерть, и всякий такой утиль.

Эту музейную редкость – прикосновенье
и фотовспышка испортят и повредят.
Можно использовать только печальный взгляд
долгий и откровенный.

                                      *  *  *
Вознесение. Дождь. Сын за руку приводит отца,
тот с улыбкой, бочком, мелко шаркая, входит, и кафель
отражает его водянисто, и несколько капель
принимает с одежды, и вовсе немного с лица
растворяет в воде, и тому, кто идет по воде,
прижимая подошвы, уже непонятно, кто рядом,
он скользит, улыбаясь, в нелепом телесном наряде
старика, собираясь себя поскорее раздеть,
раздеваясь, роняя, то руку, то ухо, то око,
распадаясь на ногу, на лего, на грустный набор
суповой, оставаясь лежать под собой
насекомым цыпленком, взлетая по ленте широкой
эскалатора – вверх, в освещение, в воздух, в проток
светового канала, смеясь, понимая, прощая
старый панцирь, еще прицепившийся зябко клешнями
к незнакомому сыну, ведущему в церковь пальто.


                    *  *  *
                                Марине Гарбер
По голой ветке гладит дерево
стремительно и тянет в облако,
закрой глаза, тут много серого,
закатного, так пахнет обморок.
Кругами зябкими простуженно
шагает – длинный и невидимый,
теряю женственность и мужество,
сморкаюсь, пробую обидеться, 
смеюсь. Над озером склоняются
несуществующие ветрено
и отражаются из жалости,
перебирают дробно ветками,
живые, маленькие, сонные
молчат мне в воду незначительно,
на ручки просятся и, собственно,
усыновляются. Молчи теперь
об этом озере с сиротами,
раздетыми и монолитными,
о тех тропинках с поворотами
на юг под выцветшими липами,
под выпившими и поющими,
качающимися и стаей
летящими, поправ имущество,
листвы недвижимость оставив.


                        *  *  *
в оба жаберных сердца качая утренний
сыро-копченый осенний воздух
несется октябрь восьминого

чернильный такой или к пиву

заканчивается

застыв на пуанте
качаясь что тополь
под солнечной бездной
над водною гладью
и неуловимо

в дыханье и пульсе 
во всей худобе своего красноречья
(лопатки и плечи там)
снимает с себя ожерелья и шали
роняет и плачет

                       *  *  *
Туман спадает…я его надеваю, а он спадает…
Не мешайте мне спать…
Что же дальше?

В детстве я протягивала лицо
маме и говорила: «Поцелуй
старую птицу».
Мама смеялась: «Какая ж ты старая?»
И целовала.

Теперь я иду, бормоча себе:
«Старая птица»
И отвечая: «Какая ж ты птица?»

Никто меня не поцелует.

                        *  *  *
Багульник зацвел фиолетовым светом
и вот иномирен теперь и лучист
кварцует всю кухню и пахнет бессмертно
весенним осенним дрожаньем свечи
багульник какой ты багульник какой ты
багульник багульник (как ты щегловит)
цвести очень больно ужасно спокойно
и ваза прозрачна и тоже болит
ведь ты не багульник конечно ты выход
сквозь это свечение в самую глубь
роение атомов собственный выдох
цветущими ветками взорвана грудь
                         *  *  *
Бог не старик, он – лялечка, малыш,
он так старался, сочиняя пчелок.
Смотри, как хвойный ежик непричесан,
как черноглаза крошечная мышь…

Но взрослые скучны, нетерпеливы,
рассеянны и злы, им невдомек,
какое счастье этот мотылек,
кружащийся над зреющею сливой.

И почему он должен слушать их,
когда его за облако не хвалят?
…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?
всех вас троих…

                     *  *  *
Слава Тебе, показавшему мне свет,
воду, траву, сороку, луну, снег,
небо любого цвета, детей, дни
оны, трамвай, который идет в них,

книги, дороги, парки, листву, смех
мамы, кота и рыжий его мех,
гулкий колодец, поезд, стихи, дверь,
чтобы одна я, чтобы меня не две,

осень, весну, рожденье и, да, смерть,
радость дышать, наважденье вообще – петь,
вишню в цвету, Пастернака, латынь, мох
северной стороны, росомах, блох,

шторы, камин и танец его огня,
старость, носок на спицах, покой, меня.