К 60-летию со дня рождения

*  *  *

               Там, где падает снег, паровозы идут по воде…

                                                                                                                        

                                 Б.П.

Поезда в Поронайске идут по холодной воде,

Проводник поднимает глаза к синеватой звезде,

Машет ручкой составу зимой, а весною поёт,

На любой остановке написано прописью: «Nord».

Твой двойник до сих пор засыпает в зелёном купе:

Сновиденье цветёт, и архангел сидит на гербе

Незнакомого места, и курит чертовский табак,

И мальчишка стоит, точно некий из прошлого знак.

Поронайский состав до Парнаса дотянет навряд:

Отгадать парадиз стало трудно, а выглянуть в ад —

Много проще, чем жизнь чешуёй зарифмованной скрыть,

И архангел вверху продолжает в затяжку курить.

Остановка. Вагон проводник открывает. Душа

Вышла в мятом своём и куда-то идёт не спеша

По воде ли, по суше… Ты выпустил слово. Ты сам              

Что-то плёл о таком полуночникам и поездам.

Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,

Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук…

Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,

Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.

*  *  *

Настроенье у местного автора — заросли мглы,

Он рассеянно смотрит на выходки бабьего лета,   

На лице его — «пофиг»… Заляпаны красным дворы,

К лазуриту небес прилепилась янтарная мета…

Вот и бродит один, облака оплетая в стихи,                      

Постаревшим кустам завещает дары писанины,

Зависая в тени, в депрессняк загружая мозги,

Там открытые файлы: задвиги, нюансы, картины,

И размытые сны, и бессмысленность тайн и забот,

Обернись — не узнаешь сестру, превратишься в дракона,

В дауншифтера, что отпускает свой маленький плот, 

Забирается в хостел Европы, твердыш экономя.

Тут бы выручил нас старый кольт или, скажем, ружьё,

Что висит на стене, а точнее, когда-то висело…

Затуманенный взгляд. Вперемешку с листвой вороньё,

Дерева в золотом, в старом свитере мятое тело

Незабывшего мать (скоро восемь, как в землю её…),                                 

Незабывшего, как ослепительны буквы в когорте

Налетающих рифм, я кому говорю, дурачьё?

… Фантомасы бабла прокатили в коричневом «Форде».

*  *  *

«…Вчера я жил и только позже умер», —

Он говорит, терзается во сне.

Ночь в чёрной форме, как бригаденфюрер,

Да в змейках света, да в плохой луне,

Которой он выбалтывает душу,

На полуслове обнимает ад

И падает, как ветвь сирени в лужу,

За всё, в чём был и не был виноват.

Воображает, что могло быть хуже,

Да разве может без неё дурней?                

Когда миры, как сутинские туши,

Поджарены на медленном огне

Воображенья, будь оно неладно.

На бок перевернулся и вздохнул.

…Зелёную отраву муза жадно

Курила сбоку. Заливал абсурд

Его мозги, и призраки стояли,                                 

Переминаясь на пустых ногах,

Как будто смерть от жизни охраняли,

Передавая по цепочке Страх…

Вчера ты спал, и был белее мела:                  

Размытый кадр, в сиреневом она,                  

Над нею вилась в нимбе подземелья 

Смерть выходного солнечного дня.

На закате осень мерцала красным,

Кучевые стих сочиняли белый,                                                                                                                 

Говорило облачко на прекрасном,                                                     

И чернели башенки цитадели,

О которой столько легенд не книжных,

Только скажешь «ведьма» в пределах башни —

И темнеет сразу тенями пришлых

Организмов мерзких, крутивших шашни

То ли с принцем, то ли с принцессой места,

Не слыхал, за что её зарубили?

Не вдавайся в частности, ибо — бездна 

Караулит тут. Не таких валили

Эти башни Аспида и Виверны.

В них давно никто не живёт. Боятся.

Слишком много крови и всякой скверны

То ли снились ранее, то ли снятся 

Автохтонам, их — ну совсем немного,

Доживают жизнь, прислонившись к Богу

На старинной мызе (зовётся Blokko),

Старичьё, не склонное к диалогу…

С белладонной в колбе — везде Геката,

(Мертвецы в могилах ей шлют сигналы)

Возникает в воздухе в масть распада:                          

Ритуалы, призраки с чашей Мары —

Напустила нечисть Старуха мрака,

Как руками машет крутой из кодлы!

На закате осени всё де-факто —

Натуральный мир и его повторы.

И над башней три возникают цифры,                  

И нетвёрдый смех различаю будто.

Вот пролаял чёрт: «Покупаю рифмы»,

Но даёт, собака, по курсу скудно.

Испариться бы, но мешает что-то…

Одуреешь от… Постарела мыза.

Да сверкают фиксы во рту урода,

На плече богини наколка — крыса.

*  *  *

Не спрашивай, откуда осень и

Блуждает кто по жёлто-лисьим листьям,

Дублирует холодные слои,

Читает жизнь по выдуманным письмам…

Вот дерево, что хочет улететь 

За птицами в Габон и занзибары.

Слепилась осень — золотая смерть, 

Всё шире открывают двери бары,

В них одиноких глаз не разглядеть,

Когда они клоня́тся над бокалом,

В котором «Баллантайнс» уже на треть…

И кто тогда не выглядит усталым?                                         

Такое вот повторное кино.

А фосфор фонарей — намёк, собака,                                                                          

Что вышла на болота заодно

С библиотекой сумерек и страха.

«Не подходи к болотам торфяным», —

И мне писал Джеймс Мортимер когда-то…

Теперь лишь космос, то есть аноним

Космический с записками формата

Не финиша. С насмешками в окне

О трёх башках Геката и собака,

В огромном фосфорическом огне

Горят-горят все знаки Зодиака.

*  *  *

В июле тридцать третьего числа,

Когда и сновиденья от тепла

Сбежали бы, но кто-то выше против,

Входило солнце с головою Ра,                          

От счастья задыхалась детвора

И нищий пел (прекрасен и уродлив).

А вечером мрачнели облака,               

Тянулась к жизни мальчика рука,

Что жил как будто никого на свете…

В том мире безотцовщины, где нить,

Едва родился, а уже не сшить:

Глотай грозу, купай в ладонях ветер,

Когда ночами кубовый колдун

Выносит тело из таких лакун,

Что вспомнишь с длинным носом человека.         

Сработает инстинкт: захлопнешь том,

Карпатский чёрт на молнии верхом…

…На простыне застиранной прореха.

Всё прочее виднеется едва,

Синеют травы, падает сова                                                  

Воображенья. На подушке метки

От зловидений остаются. Тьма —  

Дотронешься, но не сойдёшь с ума     

В зашторенной не ведьмаками клетке.

«В октябре и демоны пьют глинтвейн», —

Повторял старик, точно это мантра,

Не сумевший выучить «Журавлей…»,

Улетевших в Африку. Саламандра

Одевает тёплое: шкуру-мех

Бестиарий-маркет подкинул твари,

Положи в огонь и — услышишь смех

Мастерской глубин, где плетут кошмары.                            

Прикоснись слегка — изо рта зверька

Молоко пойдёт неизвестной силы,

И твоё лицо, и твоя рука

Переменит цвет, как в кино вампиры.

Это цирк? Не цирк. Наливай в бокал,                         

Осуши огонь под оттенки света

Постаревшей лампы, и сам ты стар, 

Ничего не слышишь помимо ветра…

В октябре и ангелы пьют вино,

Эликсир небес заливают в глотки.

Молодой старик, будто видит дно

Демонизма, а, перерывши шмотки,

Посреди находит очки: вот-вот —

И гляделки тоже деталь у Босха;

Помнишь триптих, где сатанинский крот?..

Что-то, видно, есть в закромах у мозга,

А вернее бы написать — в мозгах,

Спорадически не в ладах со словом…

Всё же осень — это ещё и страх:

Будь к приходу бабы с косой готовым.                              

Ржавый цвет луны. Рыжий цвет листвы.

Осень жизни и — сорок капель в рюмке.

За окном дома, словно бы мертвы

От покатых крыш до пастушьей сумки.

Призрак осени спит беспробудно,

Ветер тянет туземную весть,

Облетает с кустов поминутно

Цвета сангрии нежная шерсть.

Прямо в море пикирует жёлтый,

Постаревший востоком дракон,

В лапах зверя живой или мёртвый? 

В мертвецах я совсем не силён. 

Пасть раскроет и щёлкнет клыками —   

Желтоликих накроет лафа,

И проявится над головами

Белый заяц в сетях колдовства.

В ступе зайца бессмертия травы,

Чай Сун Ши, макадамия в пыль

Перемешаны соком агавы,

А над ним облаков монастырь.

…Прямо в море спикировал жёлтый,

Может, синий, как яйца дрозда,

Левый глаз, будто воском натёртый,

В правом ворон кричит: «Никогда!»

…Есть лекарство? Ну есть, но — стащила

Всё бессмертье воровка Чан Э,

В ней расширилась тёмная сила,

Мозг пылал в лазуритном огне.

Превратившись в небесную жабу, 

В Лунной Башне пришлась ко двору…

Призрак осени лунную лампу

Просит выдать бессмертье к утру.

…Баклан надрывается в крике тоски,

Трёх малых в долблёнке качают потёмки:

Расставили сети в местах рыбаки,

Всё море Охотское в лакомой сёмге.

Здесь тянутся абрисы тучных равнин

И спит визави колоритный Хоккайдо.

Здесь сопки вбивают в созвездия клин,

Луна закрутила неспешное сальто,

Лучом зацепившись за каменных баб

С японских времён отдыхающих возле

Пернатых, сложивших воде дифирамб,

Бамбука, что слушает шумное море, 

Всю азбуку Морзе, циклоны, шторма

И, видимо, потусторонние души…

В лучах маяка островистая тьма,

Вдоль неба расплылись астральные лужи.

Там крутится жёлтых людей колесо,

И тянется в воздухе что-то паучье…

Там с ложечки кормит Мацу́о Басё

Луну, чтобы стало в блужданиях лучше.   

Смотри: зима в личине декабря

Опять детей зацапала с утра

И одарила сахарною пудрой. 

Вот так проснёшься, выглянешь в окно —

А жизнь прошла, иллюзии на дно

Легли, как то прославленное судно*,

Где жизнь спадала с каждого лица,

И музыку играли до конца,

И альбатросу не хватало неба.

Так говорю, и — блазнится, что та

Костлявая с косой из-за куста

На автора глядит совсем без гнева:

Скорей индифферентно в смене дней,

А жизнь светлей играющих детей,  

И Снежной королеве что тут делать?

А если тролли в воздухе парят

И зеркало одушевляет ад —

Пошли на три ублюдочную челядь.

Всё как-то легче обмануть себя,

Когда в бокале градус декабря

И день уже как точка невозврата.                    

Заглянет демон — угощу его,

Не зря смешали это волшебство:

Для привкуса четыре капли яда,

Зато во сне проснёшься молодым,

Захваченный волнением чудным,

И что-то там покажется в природе,

И ты опять в летающем пальто      

Идёшь к любви на праздник или до…

Чтоб выпить утро на волшебной ноте.

_____________

* Титаник.

С гранатовых деревьев я руками срывал плоды в медлительной стране,

Пил газировку жадными глотками в пустыне, разогретой на огне

Туземных джиннов, — не припомню верно. Вино легко тажином заедал.

Приятель здешний в качестве эксперта меня, как мог, неплохо развлекал,

Водил в музей Бардо, где от мозаик свихнуться можно — римские дела.

Крутился жизни африканский шарик. Я думал: ты кому-нибудь дала?

Пока я «прохлаждался» по пустыням, дразнил верблюдов, уплетал гранат,  

Губами прикасался к сочным дыням, которые немного холодят.

Я жил в Тунисе. И столица тоже Тунисом называется. Аллах —        

Аллахом. (Вот законный ёжик!) Мечеть. Верблюды. Люди на ослах…

По-местному «бухло» несложно — «буха». Я выпивал под золотой орех,

Сплетался век воздушным замком юга, летал в кофейне непонятный смех…

И Сиди-Бу-Саид дарил подарки: дышал ребабом, развлекал гамбри,

И приставали бойкие гадалки. И к бухтам прижимались корабли.   

  

И марабут звенел ключами рая, ссыпая жизнь в мешочек для песка,

И солнце, над Сахарой умирая, огнём последним грело облака…

И с толстой мглою, с духами Востока — я стёр тебя под пение муллы,

Когда молчал под куполом пророка и уплывал в гашишные миры.

Евгений Чигрин — поэт, эссеист, автор 6 книг стихотворений. Публиковался во многих литературных журналах, в европейских и российских антологиях. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Лауреат премии Центрального федерального округа России в области  литературы и искусства» (2012), Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013), Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой Дельвиг» (2016) и Оренбургской областной премии имени Сергея Аксакова (2017).  Является участником многих российских и международных литературных фестивалей и книжных ярмарок: в том числе в Канаде, Польше, Индии, Украине, Армении, Чехии, Сербии, Македонии, России.  На иностранных языках книги Е. Чигрина выходили в Польше, Украине, Сербии. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.