«МОЯ УЗКАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ – ВОЗВЫШАТЬ ЛЮДЕЙ»

Ирина Чайковская. Дорогая Соня, знаю, что вы познакомились с Львом Озеровым, когда он был уже немолод. Вы работали у него секретарем. Как произошло ваше знакомство?

София Кугель. Да, познакомилась я с Л.А. на «последнем перегоне» его жизни – ему было 78 лет. Но старым его тогда назвать никто бы не решился: он был в полной форме – неутомимо деятелен, подтянут и бодр. В работе сразу несколько книг, статьи, рецензии, преподавание в Литературном институте, активная общественная жизнь – литературные вечера, симпозиумы, встречи. И многочисленные замыслы – еще на одну творческую жизнь. А возраст, по Озерову, не в счет: «Нет возраста у человека. Есть/ Лишь жизнь и смерть. И – ничего иного». Главное: «Не думать, сколько осталось, / А жить, как в начале дней, /Только еще полней».  

     Знакомство мое с Озеровым случилось, можно сказать, «по наследству». С ним в дружеских отношениях была моя сестра. Покидая страну, она оставила мне номер его телефона – ей показалось, что он нуждается в помощи, и я смогу быть ему чем-нибудь полезной. Оказалось, она была права, и спустя какое-то время после нашего знакомства (а потом и с его замечательными близкими – дочерью, женой, несколько позднее с внучкой) я, действительно, с радостью и благодарностью за доверие – надо сказать, он был человеком весьма недоверчивым – подключилась к его творческим делам, взяв на себя некоторую посильную работу, в том числе черновую: считка с машинки, проверка цитат, уточнение дат и прочее. Дело в том, что я тогда (и уже много лет) работала в редакции технического журнала и для меня всё, что выходило из-под пера Озерова, было во сто крат интереснее сухих и изрядно надоевших научных статей. Его секретарем я не была, просто в свободное от редакционных и семейных обязанностей время делала то, что могла, как говорится, из любви к искусству. Большим стимулом служила его востребованность – всё тут же, «с колес», шло в печать. И еще я подготовила к печати сборник его стихов последних лет, который Л.А. смог увидеть за два с половиной месяца до своей кончины. Этот сборник, название которого «Бездна жизни», был подарком Елены Львовны Озеровой отцу. Изданный очень небольшим тиражом, он стал и для всех нас прощальным подарком.

И.Ч.: Все эти бостонские годы я слышала от вас о Льве Адольфовиче, вы собирали любителей поэзии для рассказа о нем, показывали фильм, читали стихи. Не уходит он из вашего сознания. Почему? Чем он так вас привлек?

С.К.: Вы правы, я всегда охотно рассказываю об Озерове, мне кажется, что о нем хорошо бы знать всем. Высоко оцененный в литературных кругах, он не входил в обойму тех, чьи имена были на слуху у читающей публики – широкая известность не всегда приходит по заслугам, тому примеров много. Согласно своим принципам, он был далек от деловых людей, прокладывающих путь к известности с помощью «свинцовых локтей», никогда «в кадр не лез», всегда хотел быть «не столько ярким, сколько полезным». У меня хранится свой небольшой озеровский архив: подаренные книги – стихи и проза, фотографии, несколько дисков с выступлениями, есть статьи о нем и его творчестве, некрологи, напечатанные после его кончины практически во всех центральных газетах... 

Чем привлек меня Озеров? Вернее, поразил... По мере узнавания – масштабом личности. Его называли Титаном Возрождения: поэт, создавший свой лирический мир; ученый, обладающий энциклопедическими знаниями; историк литературы, рецензент и критик; бессменный на протяжении десятилетий преподаватель. «К каждому виду деятельности Озерова обязателен эпитет “талантливый”» (Семен Липкин). 

     Сам Лев Адольфович, прежде всего, считал себя поэтом: «Живу стихом, через стих познаю мир и себя.... Стихи внепланово, как санитарные и пожарные машины, идут на красный свет. Впереди статей, переводов, работы педагога». В течение трех с лишним лет я была тому свидетелем: при любой занятости – два-три, а то и четыре стихотворения ежедневно. «Стихи, что лава. Пусть течет она. / Не дай остыть ей! Пусть течет в избытке, / Когда придут другие времена, / Ее на равные нарежут плитки». Слагать стихи ему было так же естественно, как дышать, как ходить. Они возникали из всего, что касалось его глаз и души. В наружном кармане пиджака – всегда блокнот и карандаш. Чтобы узнать, что за человек был Озеров, надо читать не только его стихи, но и книги, и статьи о других: за строками повествования стоит образ самого автора. 

     Каким он остался в моей памяти?

     Светлый ум, обаяние, четкая память. Потрясающая работоспособность: «Я понимаю, что не могу избыть свою энергию целиком, но хочу – хоть в какой-то степени». Искреннее расположение к людям: «Моя узкая специальность – внушать ощущение значимости, возвышать людей». Уважение к ним: «Я сужу о людях не по ботинкам, а по макушке», т.е. по тому, чего данный человек способен достичь, это ведь из его стихотворения строка: «Серости на белом свете нет...» Умение не только прекрасно рассказывать, но слушать и вникать в чужие беды – «человеку нельзя отказать в хлебе и беседе». Постоянная готовность прийти на помощь. Редкостная обязательность: «Если я обещал прийти, но не пришел, значит – я в реанимации». Простите, что много цитирую, но что поделать – лучше его самого не скажешь. 

     Удивительно доброжелательное отношение к собратьям по перу, проявлявшееся не только в предисловиях к их стихотворным сборникам, но и на всех поэтических вечерах, которые он вел. «Вечер можно считать удачным, если он похож на того человека, которому посвящен».  Я помню, к примеру, что поэт В. Субботин после своего творческого вечера несколько раз звонил Озерову и спрашивал: неужели он действительно такой, как Л.А. о нем говорил?

И.Ч.:  Субботин, стало быть, усомнился в том портрете, который возник на его творческом вечере, благодаря Озерову.  Наверняка  Лев Озеров, когда вел поэтические вечера, делал своих собратьев-поэтов лучше, интереснее,  значительнее...

С. К.: Да, конечно! Это как раз пример провозглашенного Озеровым принципа – возвышать людей. И еще в данном случае следует учесть скромность Василия Субботина.

И.Ч.: Вы не знаете, почему Лев Адольфович (его настоящая фамилия Гольдберг) взял себе именно такой псевдоним – "Озеров"? Он что-нибудь говорил об этом? Фамилия Озеров в истории литературы известна, был в ХVIII веке автор исторических трагедий Владислав Озеров, Пушкин упоминает его в "Евгении Онегине". Были у ЛА какие-то ассоциации, связанные с "носителем фамилии" или с "озером" как таковым? Или она была взята произвольно? Наум Коржавин, чья настоящая фамилия Мандель, рассказывал, что его псевдоним родился случайно. Для его первого выступления перед аудиторией «Московского комсомольца» ему предложили придумать себе псевдоним. Он вышел на улицу и повстречал знакомого, Елизара Мальцева, тот спросил о его делах. – Да вот – ищу себе псевдоним.  – Хочешь, я тебе предложу? Очень хороший – Коржавин.   Так поэт обрел себе новое имя, ставшее впоследствии знаменитым.  А как было у Озерова?

С.К.: Выбирая псевдоним, Л.А. искал что-то, связанное с природой (это его тематика). Михаил Светлов вспомнил о поэтах "озерной школы". Так и закрепилось за ним с тех пор имя: Лев Озеров.   

И.Ч.:  Соня, вы мне показывали книги с дарственными надписями Озерова. У вас таких книг много.   Автографы Озерова просто поражают. Он исписывал целые страницы, посвящая вам ту или иную книгу. Такая у него была манера? Или только к вам он был так щедр на посвящения?

С.К.: Лев Адольфович считал дарственную надпись на книге особым жанром. Полагаю, что обладатели подаренных им книг могут это подтвердить. Некоторые надписи на моих книгах занимают всё свободное от текста пространство после первой и перед последней сторонами обложки. Очень ценные для меня, они содержат информацию, которая, возможно, интересна для всех читателей этих книг. 

     Как пример, приведу лишь небольшие выдержки из нескольких дарственных надписей. 

     На книге «Услышать будущего зов» Бориса Пастернака: «... В 30-40-е годы невозможно было думать о том, чтобы Борис Пастернак вошел в школьную программу. Сейчас молодой любитель поэзии считает, что это реальность. И мы это считаем, но для нас (я говорю о себе и своих погодках) всё это – итог длительной борьбы за поэта. Длительной и тяжелой. И важный, серьезный период моей жизни. Большой кусок жизни, вся жизнь... Было время, когда я жил по принципу: “скажи мне, как ты относишься к Пастернаку и я скажу тебе, кто ты”. Такое отношение к окружающим длилось долго. Пока шла борьба за поэта, за его имя. Это было неизбежно. И об этом надо было бы рассказать. Если успею, расскажу. А пока хочу вам внушить: за человека, которого любишь (в данном случае речь идет о Пастернаке), надо молиться. Но этого недостаточно. За него надо уметь бороться. В борьбе за его имя и дело есть и моя доля. И я хочу, чтобы Вы это знали». 

На книге «Сохрани мою речь» Осипа Мандельштама: «...Работа моя над предисловием к этой книге шла в ту пору, когда мы с Вами были уже знакомы. И Вы могли наблюдать за ходом моей работы...У меня накопилось немало заметок об этом сильном мастере, так трагически и в конечном счете победоносно вошедшем в историю русской поэзии. Люди спросят: “Где его могила?” /И отвечу я:” Могилы нет”. /Разуму неведомая сила /Держит прах его среди планет».

     Из книги «Сказочная эра» М. Зенкевича: «... Эта книга задумывалась и готовилась очень давно, она – попытка восстановить справедливость в отношении этого поэта, так называемого четвертого акмеиста (после Гумилева, Ахматовой, Мандельштама) ... Сколько горькой иронии в этом названии, взятом у Зенкевича и подсказанном мной!»

 

И.Ч.: О Льве Озерове доброжелательно отзываются все его коллеги-писатели, начиная с Ахматовой.  Он вел многочисленные литературные вечера, писал предисловия к чужим книгам. С чем это связано? Он был «общественный человек»? В каких отношениях он был с властью? Приходилось ли ему идти на сделки с совестью? 

С.К.: На счету Озерова много добрых дел. Мне довелось читать и слышать только благожелательные и даже восторженные слова о нем. Так, о Льве Адольфовиче хорошо отзывалась в своих «Записных книжках» Ахматова, в дневниках – Антокольский, Чуковский и даже Нагибин, который очень жестко писал практически обо всех своих соратниках. О Льве Озерове в превосходной степени вспоминают его ученики и единомышленники.

    Судьба подарила Л.А. расположение и дружбу Ахматовой, Пастернака, Асеева, Сельвинского, Светлова, Зенкевича, Заболоцкого – их он считал своими наставниками по 20-му веку и сохранил к ним привязанность до конца своих дней. Писал о них книги, статьи, стихи.

     В 1959 году он опубликовал в «Литературной газете» статью «Стихотворения Анны Ахматовой», рецензия на книгу, изданную в 1958 году. Это был первый за долгие годы отзыв на ее поэзию, нарушивший заговор молчания вокруг ее имени. Приведу запись из дневника Л.А.: «4 июня 1959: написал статью об Ахматовой для "Литературки". Трудно было выбрать тон. Хотел посоветоваться с Липкиным. И вот он звонит:

– Она так хороша, – сказала А.А., – что ее, пожалуй, и не напечатают».

     Но с разрешения тогдашнего министра культуры Фурцевой напечатали. «Прорывом блокады» назвала статью сама Анна Андреевна.

     Сразу после смерти Пастернака Лев Адольфович по собственной инициативе три года посвятил подготовке и осуществлению первого научного издания стихов тогда еще опального поэта; в дневнике Корнея Чуковского есть такая запись: «Был у меня Озеров – редактор стихотворений Пастернака, замученный Пастернаком. Слишком уж это тяжелая ноша». В 1990 году Л.А. опубликовал стихи Ильи Сельвинского из заветной «синей папки», которые писались в стол и были для поэта «отдушиной, необходимостью души, ее криком». Ему пришлось приложить немало усилий, а порой вести изнурительную борьбу, чтобы мы узнали Д.Кедрина, М.Зенкевича, П.Семынина, Г.Оболдуева, А.Кочеткова... 

     Озеров, безусловно, был «общественным человеком»: подготавливал и вел многочисленные литературные встречи и написал предисловия ко множеству стихотворных сборников советских поэтов, был автором увлекательных радиопередач. Организовал уникальную «Устную библиотеку поэта» при Доме актера и в течение почти тридцати лет провел триста вечеров, дав возможность тремстам авторам, многих из которых в те времена не печатали, донести свое слово до любителей поэзии.  В своей замечательной статье в посвященном памяти Озерова выпуске газеты «Русский язык» знаток и большой ценитель его творчества С.И. Гиндин написал: «После Валерия Брюсова и Павла Антокольского никто из поэтов минувшего столетия, кроме Озерова, не сделал столько для того, чтобы чужое, не им сказанное поэтическое слово пришло к читателям и дошло до них».

     На долю Озерова выпали все тяготы существования в тоталитарном государстве: «жизнь обжигала бедой, морозом, ненавистью, жутью». Три войны, два голода. Страшные тридцатые, «когда шаги на лестнице и не знаешь, в какую дверь постучат...Но ты жив и ты должен что-то делать». За приверженность к фольклору его трижды объявляли буржуазным националистом – русским, еврейским, украинским. Были времена, когда его не печатали. Я спросила однажды, как ему удалось остаться в живых. Он ответил: – «Случайно». Еще сказал, что подобно Пастернаку и по его совету, «вышел из банки с пауками». 

И. Ч.: Вопрос в связи с Пастернаком, чьи произведения Лев Озеров издавал после смерти Бориса Леонидовича. Как Лев Адольфович вел себя на известном заседании 1958 года, на котором исключали Пастернака из Союза писателей СССР? Удалось ему избежать участия в голосовании? считается, что оно было «единогласным». Об этом позорном «историческом» заседании Александр Галич писал: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку».

С.К.: У О.В. Ивинской я прочла следующее: «Что же касается формулы – "единогласно" – то здесь не всё так уж гладко. Я могла бы назвать не одну фамилию тех писателей, которые, не имея мужества заступиться за Б. Л., набрались мужества выйти во время голосования из зала в буфет, в туалет, к черту, к дьяволу – лишь бы не участвовать в этом постыдном судилище невежественных чинуш от литературы».  Я не знаю, как удалось избежать Озерову голосования, только точно знаю, что в числе голосовавших его не было.

И.Ч.: Известно, что на заседание не пришли Маршак, Эренбург, Твардовский, Лавренев, Леонов, Шолохов; может быть, и Озерова тоже не было в зале? 

С.К.: Вполне возможно. Сделки с совестью – это не про Озерова, прошлое его, по свидетельству ближнего круга, безупречно. Он был бескомпромиссным прямым человеком. Неприятие существовавших порядков он выражал по-своему. Не числился ни в «диссидентах», ни в «подписантах». Отдавая должное внешнему проявлению смелости, предпочитал глубинную просветительскую работу, кропотливое восстановление истины. Умел взвешивать свои слова – 

это помогло ему выжить, хотя и без заграничных командировок, но и без заключения в ГУЛАГ. Он верил в одну партию – литературу и служил одной власти – культуре. Не примыкал ни к каким литературным группировкам. Именно поэтому на его 80-летний юбилей в Дом литераторов с поздравительными адресами пришли представители обоих отделений расколовшегося писательского Союза. 

И.Ч.: Лев Озеров написал воспоминания о Борисе Пастернаке, Анне Ахматовой, Николае Заболоцком. В 1996 году они вышли в книге «Дверь в мастерскую».  А вообще публикации Озерова легко выходили? Были у него «непроходимые» материалы? Как к нему относилась цензура?

С.К.: Книга «Дверь в мастерскую», в которой вместе с рассказом о судьбе и творчестве трех поэтов Озеров привел записи о своих встречах с ними, была выпущена издательством «Третья волна» (его основал А. Глезер, вынужденный после «бульдозерной» выставки – он был одним из ее организаторов – уехать на Запад). Л.А. получил эту книгу за две недели до своей кончины. В надписи на подаренном мне экземпляре есть такие слова: «Достало бы сил порадоваться, но сейчас для меня трудное время». Книжка замечательная, но, к великому сожалению, подготовлена она была без редактора и корректора, а потому в ней допущены досадные ошибки и опечатки – судьба большинства книг, если нарушен устоявшийся издательский процесс.

     Думаю, отношения у Озерова с цензурой были напряженные. Знаю, что ему самому пришлось добиваться у цензора подписания в печать подготовленной им книги Пастернака.  Некоторые из его книг смогли выйти в свет только в послеперестроечное время, когда цензура уже была отменена – об этом свидетельствуют и его дарственные надписи. Многое из того, что было написано давно, вышло в свет лишь в последние годы его жизни.  

И.Ч.: Лев Озеров, судя по его рукописям, рисовал, есть у него серия графических портретов друзей-современников, о которых он писал. Не расскажете ли об этом? 

С.К.: Я видела много хороших рисунков Льва Адольфовича, ему замечательно удавались шаржи, в том числе на себя – его визитная карточка...Он создал целую галерею очень удачных графических портретов своих примечательных друзей-современников. В книге «Портреты без рам», выпущенных родными Озерова к его 85-летию, этими графическими портретами дополнены словесные, написанные в новом литературном жанре – документального поэтического портрета. «Свободный стих или разрозненные записи в упорядоченном ритме? В конце концов это не так важно», – так сказано у поэта в предисловии. И.Бабель, Ю.Олеша, М.Светлов, В.Шаламов, Л.Квитко, К.Паустовский, Н.Заболоцкий, А.Фадеев, Д.Шостакович, С.Прокофьев, А. Коонен – писатели, поэты, художники, музыканты, артисты... Пятьдесят портретов, в основу каждого из которых положен наиболее драматический эпизод в жизни героя. Это не мемуары, это книга свидетельств, своеобразный памятник эпохи. Грустная книга.

И. Ч.: Соня, вы рассказывали, что Лев Адольфович был одним из авторов составленной Эренбургом и Гроссманом «Черной книги», посвященной судьбам еврейства в период гитлеризма. Книга после войны была частично напечатана в Советском Союзе, однако не издана – набор рассыпали, а рукопись забрали. Впервые на русском языке «Черная книга» вышла в Иерусалиме в 1980, а затем в Киеве в 1991. Лев Озеров первый, еще до евтушенковского «Бабьего Яра», коснулся темы уничтожения евреев фашистами на этом клочке украинской земли (не забудем, что сам поэт родом из Киева). Не дополните эти сведения?

С.К.:  Озеров, по просьбе Эренбурга, поехал в только что освобожденный Киев, чтобы написать о Бабьем Яре. Там погибло много его родственников и друзей. Очерк, основанный «на кричащих документах», был напечатан в «Черной книге», которую собирали и составляли русские писатели разных возрастов и направлений. «Рассказ о мытарствах, связанных с изданием этой книги, потребовал бы тоже книги». В ноябре 1995 года уже тяжело больной Озеров был приглашен и поехал во Францию, где было выпущено новое издание «Черной книги». После его выступлений – а он оказался последним из живых ее авторов – тираж книги был увеличен. 

     Вслед за очерком, в 1944 году, Л.А. написал небольшую поэму «Бабий Яр», которая начинается так:

Я пришел к тебе, Бабий Яр.

Если возраст у горя есть,

Значит, я немыслимо стар.

На столетья считать – не счесть.

     Евгений Евтушенко поместил эту поэму в своей «Антологии». И позднее отметил, что впервые узнал о Бабьем Яре именно из нее: «Не было бы озеровского стихотворения, не было бы и моего».

  

И.Ч.: "Женское начало" играло важную роль в жизни Льва Озерова, это ясно из его стихов.  А как это проявлялось в жизни?

С.К.: Действительно, Л.А. утверждал, что женское начало лежит в основе всякого творчества. Преклонение перед Женщиной – с большой буквы – он пронес через всю жизнь. Однажды сказал, что поэту свойственен поиск «вечно женственного» в блоковском понимании...Во всех его стихотворных сборниках – искренние, восторженные, вдохновляющие, звонкие, порой тревожные и даже отчаянные – стихи о любви. Кому они посвящены? Можно только гадать – он никогда инициалов над стихами не ставил, от личных вопросов интервьюеров уклонялся: в лирике «сказано и недосказано то, что следовало бы знать о поэте и его современниках». Разыскивать имена адресатов, видимо, дело будущих биографов поэта.

     Но один адресат нам точно известен. Это – Наталья Николаевна Барто, спутница последних семи лет жизни Л.А. Ей он посвятил прекрасные стихи, целый большой цикл стихов, который назвал «Твоя Светлость». «У каждого поэта должна быть своя Наталья Николаевна», – говорил Л.А., быть может, не совсем в шутку. После его кончины она, немка по происхождению, уехала в Германию. И в 2006 году, к десятилетней годовщине со дня смерти Л.А., издала сборник «На расстоянии души» – стихи на русском языке с переводом на немецкий. Составителем и редактором текстов стала внучка поэта – Анна Озерова. В этот сборник включена часть цикла стихов, написанных для Натальи Николаевны. Стихов трогательных романтических: 

  Чаровница, мастерица, скромница.

    Дай тобою насладиться, дай опомнится.

Я таился, я бесился – оплошал.

Заглянул в глаза. Смутился – хороша.

Слов не помню – на колени: «Будь со мной!»

Помолчала и кивнула – рай земной.

Наглядеться, насладиться, не опомниться.

Чаровница. Мастерица. Скромница.

И еще:

Боюсь быть счастливым. Не сглазу, 

Не зависти, не клеветы

Боюсь я.  Боюсь, что ни разу 

Не знал я такой высоты.

     Игорь Непомнящий – автор глубоких и умных статей о творчестве Льва Озерова, анализируя книгу «На расстоянии души», отметил, что «перед нами редчайший в большой лирике сюжет о взаимной, счастливой любви». Евгений Евтушенко, познакомившись со стихами позднего Озерова, написал, что они опровергают мнение тех, «кто исповедует сомнительную теорию о том, что лучшие стихи пишутся в юности».    

     «До сих пор, верьте мне, женское начало – вдохновляющая сила». Это слова из последнего интервью с Л.А., сказанные «у бездны на краю, за миг до Хиросимы».

 И.Ч.: Соня, какими двумя-тремя словами вы могли бы охарактеризовать Льва Озерова? Что значила для вас дружба с ним?

С.К.: Двумя-тремя словами? Какие из множества выбрать? Может быть, главные: мудрость, ответственность, бескорыстие. 

А дружба с ним была для меня не иначе как щедрым подарком судьбы, так я думаю.