Skip navigation.
Home

Навигация

Валерий Черешня

2011-Черешня, Валерий

                      ДВЕ ЭЛЕГИИ 

                                1
Сегодня день – за все не дни награда.  
Всё так совпало: редкой тишиной 
души, и тихим местом у окна 
я награжден за месяцы бездушья.  
                             Тихий ангел  
спокойно направляет трезвый взгляд 
на вымерзший пустырь, где два скелета 
больших деревьев связаны веревкой, 
и простыни дубеют на ветру, 
старуха бьется с мокрым полотенцем, 
а мальчики затеяли игру, 
беззвучную отсюда. 
                         Светлый контур  
многоэтажной ряби новостроек 
виднеется вдали на горизонте.
Всё видимое только подтвержденье, 
наружная судьба моей души, 
но странным образом и вправду существует... 
Я медленно живу. Свет угасает. 
Сначала исчезают новостройки. 
Старуха возвращается домой. 
Деревья проступают черным знаком. 
Я вспоминаю строки из стиха, 
написанного раньше: «Бог дарует 
обитель тихую...»  
              И повторяю: «Бог дарует». 

                              2
...и я хочу, чтоб то была попытка
такого утра, что Лоррен увидел:
залив спокоен, солнце мутноватой
медузой поднимается из моря,
с него еще стекают сгустки света,
поющие на водах.
                         Длинной тенью
отчеркнуты холмы и акведуки,
в провалы небывающих руин
просвечивает небо.
                                 Два матроса
на пирсе устанавливают сходни,
сидят три дамы – что они сидят?
На первом плане дерево, оно
растет во всю картину, затмевая
полнеба мощной кроной, все листы
угнетены еще ночным дурманом
и утренней росой.
                             Всё сиротливо,
чуть пусто и прохладно до озноба.

Так, путешествуя среди воспоминаний,
наткнешься на садовую скамейку
с облупленной зеленой краской, на
две липы у трамвайной остановки, –  
всё то невыразимое, чему
реальность придает лишь расставанье,
и поразишься благородной простоте,
с каким мгновенье, плавая в свободе
«быть» и «не быть», смиряется на «быть».
И потому, здесь вовсе нет матросов,
залива, дерева – есть просто колебанье
мгновенья, прежде, чем собою стать,
и тут же уступить себя другому...

Совсем другому Мастеру дано
в нас сотворять живую непрерывность,
чтоб кто-нибудь, положим, Клод Лоррен,
не удивившись чуду говоренья,  
вас тронул за рукав, сказав: смотрите,
как, всё же, им легко существовать – 
заливу, дереву, холмам, матросам.

      ДВА ГОРОДА
                    
                1
Город спускается к балке, 
прыгает в темень ночную 
и выбирается жалкой 
горстью домишек, вслепую. 

Свет, проплутавший, как сыщик, 
в путаном лепете листьев, 
тонкими струйками прыщет 
на кукурузный булыжник. 

Тепло. И спиною жмется 
тень в закромах подворотен. 
Городу что-то неймется, 
он, как потерянный, бродит,  

нервно сжимает запястья
ветвей и тасует листья, 
город – свидетель несчастья 
и сатанинского свиста. 

И, находившись до лая 
псов дворовых, затихает,
в светлеющих пальцах сжимая
окраину, белые хаты.

                                2
Этот запах сырости и медный вкус прощания,
кухня с капающим краном, полусветом
окон, чуть слезящихся от вечного отчаяния, – 
видеть в полуметре лицо соседа.

Этих желтостенных провалов близость
с диким эхом всплеска голубиных крыльев,
с натюрмортом банок на жестяных карнизах, –
это сердцесжатие городского тыла

в двух шагах от улицы с перспективой выверенной,
чешуйчатой Фонтанки со стасовским собором,
всего, что в снах сворачивается благословенной сывороткой,
всего, чем ослепляет этот город.

Это всё, что со словами никогда не встретится,
всё живое и влажное, как детская простуда,
вечно рядом, вечно еле теплится,
словно у неверующего надежда на чудо.