*  *  * 

            Только душу ломит, и слышно там, в глубине,

            Ф. Достоевский, «Бедные люди», т.1, стр. 94

                                                         (Собр. соч. в 30 т.)

Ещё шевелится душа,

Как червь подземный,

Ещё трепещет, задышав,

Как лист наземный.

Ещё дрожит темно слеза

При виде близкого страданья –

И открываются глаза –

На просветлённость состраданья.

И душу ломит – и томит

Её состав подвижно-тонкий,

Не оттого, что ты – забыт, –

Что сердце, ослабевши, – тонет.

14 января 2000 г.

                    

                        *  *  * 

Расплатиться забвением близких, чужих,

Перестать быть партнёром

В игре словопрений – своих – не своих,

Отбросить упрёки, укоры,

Исчезнуть на время – длиною в века,

Как дни, отшумевшие глухо,

Уносит бесследно река.

Остаться без взгляда, без слуха,

Без мысли о мысли – что мир без тебя –

Такой или разно-другой,

И кто тебя помнит, любя и скорбя –

Совсем неизвестный, иной –

Возможно бессмертие так получить –

Нас учит философ.

Но, Боже, как хочется смертным побыть –

К тебе обращённых вопросов.

Среди отцов-церковников, наставников Матфея

Я вижу мальчика в холодном доме.

Ночь входит. Третий час из рук её, немея,

Вдруг падает на пол, уже стоит в проёме 

Фигура Зла, меняя облик, образ.

Я вижу мальчика, без имени, слугу,

Заснувшего беспамятно в углу.

Проснись, проснись, – душа узнает возраст!

Душа растёт, к минуте приближаясь

Страшной. Голос глух, как в яму опускаясь:

Подай мне плащ, свечу, пойдёшь со мной.

Сказал так, словно хоронить кого-то собираясь,

И комнаты, где шли, крестил свечой.

Портфель из шкафа принеси. Подай!

Когда же связка из бумаги показалась,

Всё существо ребёнка догадалось –

Сейчас умрут и книги, и года.

И, на колени пав, просил и плакал,

И плакал и молил, как если бы Россия.

Кто вырос из него? Ещё один Акакий?

Иль унесла безвестности стихия?

Но он – единственный свидетель катастрофы –

Унёс с собой последний в мире взгляд,

С таким художник провожает на Голгофу

Родное детище своё... Листы горят...

«Сожёг! Сожёг!» И тут же воротился,

Откуда вышел, – но с одним лишь телом –

Пустою оболочкой. Белым мелом

Очерчен круг. Но кто в нём проявился?

Он – жертва духа ль адского, незримо

Живущего меж нас без образа и тени,

Терзающего нас, судьбы помимо,

В минуты самых чистых помышлений?

Иль он в руках тщеславных фарисеев

Козырный туз и, разыграв его пред Богом,

Они сожгут, наследники Матфея,

Священный дар – и назовут Набоковым.

О нет! Я вижу в действе заблуждений

Души его – невиданных творений

Блеск красоты, не барин он и не

Церковник был, – художник свыше:

Несовершенное сожёг – и вышел.

Он мальчика целует и к стене

Лицом ложится, чтоб никто не слышал:

В незатихающем от плача плачет сне.

Всё кончилось: фонарь не умирает,

И лампа в комнате отныне не блистает,

Как в голубой излучине сонаты.

И страшная рука, поднявшись въявь, карает

Не смертью, нет, – но виденным когда-то.

                         *  *  * 

Ночной или дневной он звался человек,

Холодный, тёплый; врач или больной.

Не важно более: всё тот же крупный снег

Валится влево и ленивою волной

Сейчас накроет крыши и прохожих...

Он создал мир, где миг и сердце схожи.

В Москве – зима, как сотни лет назад.

Две утки в Яузе с захламленной водой

Торчат, покуда не устанет взгляд.

Мир ждёт терпенья и не ждёт наград.

Пока на небе согласуется парад

Светил ночных и засияет Веспер,

Как избежать нам ложной славы блеска, 

Не искажёнными – совпасть с судьбой?

Вот человек простой фамилии идёт

Под светом фонарей. Он Гусев или Дымов,

Но в поединке с жизнью Дон-Кихот,

И вечный образ примеряет имя.

А пленник безнадёжный Крыма,

Как он мечтал увидеть крупный снег,

Смех в сумерках – и умереть зимою

В России, где проходит век

Тщетой бессмысленной, тщетой земною.

                     *  *  * 

На невидимой стороне жизни

Со мной не остался никто, даже сестра.

Даже мёртвые ушли с того места,

Где были вчера.

На невидимой стороне жизни.

Смотри, – там в ряд деревья старых вишен,

И ты стоишь ребёнком, в белой нише;

Смола стекает, и янтарная слеза,

Как стрекоза, дрожит под детским пальцем.

Глаза закрою, помолчу – и назову Картину:

Прошлый век. Деревня Зазерки

(За озером, где школа, сад и бусел). 

Год сорок первый. Не хватает кальция.

Извёстка белый осыпает цвет.

И распадающийся узел

Из веток вишнёвых, из будущих иллюзий, –

Горчайший запах над завесой лет...

И грустно Чехов смотрит нам вослед,

Несбывшийся поэт...

      2 февраля 2001 г. 

РОСТОВЦЕВА, Инна Ивановна, Москва. Литературовед, поэт и переводчик. Членен Союза российских писателей. Автор книг: «Сокровенное в человеке» (1968 г.), «Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания» (1984), «Между словом и молчанием. О современной поэзии» (1984), «Стихи частного человека» (1999.), «Ночь. Продолжение» (2013). Составитель книги писем Алексея Прасолова «Я встретил ночь твою» (2003). Автор более 300 статей по проблемам русской классической и современной поэзии. Читала лекции о русской поэзии в Зальцбургском и Венском университетах. Доцент кафедры творчества Литературного института им. М.Горького. В 2006 – 2016 гг. – руководитель творческого семинара поэзии.