БАРОЧНЫЙ ПРАЗДНИК          

                   ПРЕДНОВОГОДНЕЕ

          Зима слоится корочками льда

          И тянется неровными снегами.

          Змеиным светом вспыхнула звезда 

          И скрылась за кирпичными церквями. 

          Прожилось как? – совсем не в молоке:

          Надули щёки Парки над вязаньем…

          Светильник. Стол. По локоть жизнь в стихе –

          До петухов с таким иносказаньем. 

          Случилось что? – какой-то сложный звук?

          В тарелке хлеб и красным телом рыба.

          Всё больше заморочен бредом слух

          В тональности Борея, без просыпа

          Свистящего заботливо в ушах

          Пугающих задворок и проездов…

          Другим бы стать в рифмованных словах

          Под музыку таинственных оркестров,

          Которые приносят волшебство…

          Два призрака прилипли к антресоли,

          Стоит декабрь в потрёпанном пальто,

          Луна в суставах ощущает боли,

          Которые бы морфием… Зачем

          Так мало жить?.. Обещано – ненастье

          И Новый год, и старый Вифлеем,       

          И плюшевое заячье ушастье.

                                                 *  *  *

…Подкармливаю музыку стишками, в мозгах – музей от мамы до любви,

  Которая краснела коготками и смешивалась с запахом айвы,

Мешалась с поцелуями до света, и жизнь пила, и пела петухом,

Стихотвореньем офицера Фета нас на заре не мучила… Кругом

Цвели цветы в роскошных опереньях: я вру сейчас, а кто не врал вчера?

Шептала ты о мыслящих растеньях, цвели мозги до самого утра.

…Подкармливаю музыку и снова бросаю взгляд в прошедшие миры:

Я – космонавт постпушкинского слова, я – огонёк постблоковской поры.

…Включаю свет… и снова выключаю, и музыка стоит над головой.

К исходу дня, к бутылочному чаю стекает жизнь рифмованной игрой.

Цветёт апрель и – вспыхивает к маю: мне с китаянкой было хорошо

Царапать ад, притискиваться к раю, шептать на ухо дьяволу: ещё…

...В мозгах – музей вчерашнего… кладовка: фрагменты, сновидения, дары,

 Билет в кино, от счастья упаковка и лёгкий свет, и яркие шары… 

                         МЯКИНИНО: БЕЛЫЙ МОСТ

                                                        Мой дар убог, и голос мой не громок…                                                                                                                           

                                                                                     Евгений Баратынский                                        

Мой голос так себе, мой дар убог: навряд ли это может называться    

Талантом. Сочинил немного строк, которые кому-нибудь приснятся

По случаю? По музыке души? Я ставлю вопросительные знаки,

Как в космосе плыву себе в тиши… Живу себе. Рисую на бумаге

Кириллицу, которую давно нам выдумали умные мужчины: 

Смотрю в окно, равно гляжу кино, там белый мост, там огненные джинны  

Рекламы, охмурительный яхт-клуб, Москва-река и ширится, и длится,

Текучий мир в любом раскладе люб, там море пароходу «Крокус» снится…

Мой голос так… Две рифмочки, глагол, конечно, прилагательных немного,

Как Рейн учил! Борисович вколол наркотики от греческого бога.

Но что-то, как сновидец, знаю я… Смеркается. Туманится. Я вижу

То сновиденье бога-муравья, то парадиза призрачную крышу,

То некого приятеля, ему мой голос так себе сгодится крайне,

Я это понимаю по всему: в Мякинино, в Дамаске, в Самарканде…

               МУЗЫКА 1599 ГОДА

        С музыкой Холборна* в небо,

        В госпиталь ангелов, где

        Справа – внимательный Некто,

        Слева в немой череде

        Те, за которыми музы

        Смотрят: шагай на укол,

        Кушай небесные мюсли,

        С братом веди разговор.

        Лютня, продольная флейта –

        Лучших микстур не найти.

        Космосом лечат поэта,

        Звёздные дышат пути.

        Марсы, Сатурны, кометы,                                       

        Жизнь на Венере близка.

        От алкоголя – «торпеды»,

        От наркоты – облака…

        Доктор астрального мира    

        Вылечит музыкой, чтоб

        Баба с косой отпустила

        На межпланетный флэшмоб…

        Этим подлечимся, Женя,

        Чтобы ещё на земле,

        Словно в порядке обмена,

        В прежней квартире-норе

        Стихотворенья всходили

        В незаморочных мозгах,                    

        Золото жизни ловили,

        Как поцелуи впотьмах.

        Я в марсианской больнице –

        Связан? Заколот? Забыт?

        Мутная родина снится,

        Чистая родина спит.

         _________

         * Энтони Холборн (1545-1602), английский композитор и музыкант.

          

                        БАЛКАНСКОЕ

          Вдоль набережной призраки и те, 

          Что быть могли бы призраками места.

          Оплот того, кто спасся на кресте, –

          За крепостной… Как спелая невеста

          Белеет яхта, лодки, катера,                                        

          И тянет светом мусорных окраин,

          Ворота в гавань музыка прожгла,

          Свалившись из трактира местным раем.

          И не с кем ежевичного вина

          Мне накатить до первых аллегорий:

          Смотреть Софоклом до хмельного дна?

          Быть кораблём локальных акваторий.

          Тут афинянин что-то сочинял –

          Убойный трагик! Что сказать об этом?

          Садовник пел и мирный грек канал

          С кифарою таким же потным летом.

          Я мастер фраз, в которых жизнь встаёт,

          Но падает, хотя стоять должна бы…

          Прибрежный мир захватывает йод, 

          Как мальчика анапесты и ямбы,

          Как музыка, которая – вот-вот –

          Могла бы стать воздушными стихами.

          Всё море, как свинцовый кашалот,

          Цветы и мгла, которую руками

          Сорвать нельзя, и некому сказать

          Спасибо за полночное объятье,      

          И что-то под словами понимать

          В рифмующемся с небом променаде.

          Уже случилась эта жизнь во мне,

          В которой Серафим и дети смерти –

          Перемешались в европейской мгле

          И расплатились по библейской смете.

                                  ПЕРА́СТ

          Всё сильнее размах Адриатики, бьющей хвостом

               Переливчатой рыбы – стихами колеблется море…

          Я живу между смертью и солнечным нежным огнём,

               Где смятенье стиха и греха неизменно в повторе

          Ожиданья тебя в колокольной деревне Пераст,

               Непонятная жизнь перемешана с музыкой лета,

          Побледневшей волной этот мир повернулся в анфас

               И смеётся зверьком в окруженье прозрачного света.

          Это море опять я вышёптывал, чтобы шептать

               Твои плечи и звук амфибрахия, дактиля, ямба

          В почерневшую быстро от буковок верных тетрадь,

               Понимая любовь как весёлое лёгкое пламя.

          И, как праздник, вода Адриатики пела вокруг,

               И барочная скрипка откуда-то слева звучала,

          Забирая в себя, вынимая изысканный звук,

               И бемольного света и в паузах было немало…

          И глаза голубых гребешков голубели в воде –

               Говорили тебя, все моллюски тебя говорили,

          Этот бухтовый свет возникал и стелился везде,

              И задабривал жизнь, и подбадривал водные мили.

          Этот праздник воды говорил на моём языке,

              Растекался строфой и чернел в черногорской тетради,

          И глаза голубых гребешков голубели в строке, 

              И барочная нежность стояла на скрипках Амати…

          И, как праздник воды, я вышёптывал жизнь без тебя,

               Вспоминая тебя, натыкаясь на древние стены

          Заблудившимся взглядом (стихала стиха ворожба),

               Говорящей на русском, молчавшей на местном Камены.

          И хотелось молчать, и за облачком взглядом блуждать,

               И на лодочке плыть за каким-то ребячьим секретом…

          Всё по рифмочке букв эту музыку копит тетрадь,

               И последнее солнце блазнится последним поэтом.

Мы встретимся в Тре́бине или Треби́не, где ангел почтовый завис  

С молитвой боснийской о брошенном сыне, где в зелени всякий карниз

 И призрак поэта шатается рядом, кивая на свой монумент.

Мы свидимся за незапамятным садом, где воздух – боснийский акцент,

И выпустим музу в боснийское небо, которое лепится за…

Пока нас ведут на верёвочке Феба и Вышний нам смотрит в глаза… 

Протянет к нам руки не мёртвая Лета, а ветки душистой айвы…  

Прочти многоточья, как знаки респекта, значение в них улови.

…Кофейня. Контора. Обшарпанный домик и дворик такой же, как все,

Которому нужен заботливый дворник. Фонарик в сплошной бирюзе.

Зачем это вижу? Откуда всё знаю? От Дучича*? От Самого?

На лютне боснийской втихую играю не музыку, не колдовство…

Мы встретимся в Тре́бине или Треби́не, где ангел почтовый завис

С молитвой боснийской о брошенном сыне, где в сумерках каждый карниз,

Где мы голубиную почту отметим: строенье австрийских веков,

Простой эсэмэской любимым ответим в саду, где орда светлячков.

…Я сам почтальон одиночества, в город смотрящий, равно в естество,

Из дальней страны, чья отметина – холод, где муза приходит в пальто.       

Мы встретимся только в метафоре Бога? В платановом летнем кафе?

Под занавес речи иллюзий не много, не больше, чем страсти в строфе.  

_____________

* Йован Дучич (1971-1943), сербский боснийский поэт, родился в Требине.

                              

                                 *  *  *