Выпуск 2017-го года

Выпуск 2016-го года

Специальный выпуск - к 90-летию Валентины Синкевич

Выпуск 2015-го года

Выпуск 2014-го года

Выпуск 2013-го года

Выпуск 2012-го года

Выпуск 2011-го года

Выпуск 2010-го года

Выпуск 2009-го года

2015-Лиана АЛАВЕРДОВА

ХУДОЖНИК

Саттару Бахлулзаде посвящается

Здравствуй, художник, здравствуй!

Краски твои чисты.

Ты нам принес как праздник

шествие красоты.

Бродит сказочник старый,

тревожа пыльный уют,

и серые тротуары

маками зацветут,

и птицы взметнутся к небу,

и запоют холсты,

станет нужнее хлеба

шествие красоты.

В нашем постыдном быте,

в нашей постылой нужде,

где ты ее увидел?

Может, в своей мечте?

Мечта голубеет ложно.

Светла голубая грусть.

А я до холста осторожно

дотронусь и обожгусь...

Сорок дней душа всё

мечется,

не найдет, святая,

выхода.

Сорок дней ей всё

мерещится

что-то странное,

великое.

Всё влечет ее

околица –

улететь в просторы

райские,

и хранят уста

безмолвие –

обезвожены

страданием.

Горбоносый мальчик

маленький,

как столетие

кровавое,

на распутье бредом

мается,

то ли гибелью,

то ль славою.

Знахари ломают

головы,

губы сведены

молитвами:

дай, Аллах, дыханье

отроку,

силы дай словечко

вымолвить.

А ему внезапно

грезится:

в белоснежном

одеянии

сам имам рукой

провидческой

кисти дал

для рисования.

А ему внезапно

чудится

голос матери

рыдающей,

и гортанью

пересушенной

он прошепчет:

“Пить...”

Голос бабки: “Пить?

Значит, будет жить!”

Будешь жить,

но помни,

что на долгий срок.

В этом мире темном

будешь одинок.

Что душа видала

в голубом раю

принесешь отдаром

в живопись свою.

Рыжие деревья,

красные луга,

гейзеры, кочевья,

чудо-берега.

Вырастешь ребенком,

значит, без семьи.

Будут за потомство

лишь холсты твои.

Ты услышишь голос

молчаливых трав.

Для тебя не будет

в этом мире тайн.

А когда решишься

отдых дать рукам,

то нагой и нищий

возвратишься к нам.

Руки мастера, пальцы-лучи,

как смогли вы мир приручить?

Вы, рассеивающие зло ночи

с обреченным упрямством свечи.

Пальцы тоньше кистей рисовальных,

пляс ветвей под ударами ветра –

кто вас только не рисовал?

И скажу (не сочтите нахальством):

для меня вы – десница Поэта,

кто однажды мир создавал.

Я люблю вашу хваткую силу,

руки йога – ни капельки жиру –

солнцелюбые длани лозы,

создающие радость и диво,

равнодушные к бреду наживы,

мост-тире между “живопись – жизнь”.

Как случилось, что не чинуше,

не торговцу, не мяснику –

вы достались в дар кому нужно,

то есть Мастеру самому?

Перепачканы красками,

в синих жилах,

такие страшные,

такие красивые...

В Монреале выставка.

Ждут работ Саттара.

Приглашают гения

проехаться задаром.

Одному художнику

на десять чинуш

мудрено протиснуться

меж бумажных душ.

Горе-благодетели

сладенько журчат

и вливают в уши

липкий шоколад:

что-то там о долге,

о солидном виде,

о костюме, галстуке,

хоть кричи: “Изыди!”

Ваши указания –

во где, опостылели.

Вы меня удавками

всего перекрутили.

На веревку-галстук

вовсе наплевал.

Bəsdir, gеtmirəm

Моntreala!*

Я хаживал частенько в чайхану,

где с радостью ребяческой без фальши

наполнил armudu** и не одну

почтительно-догадливый чайханщик.

Я пристрастился к тишине бесед.

Напоминали эти разговоры

скорее мотыльковый перелет,

чем строгий смысл коврового узора.

И в память знатных мэхмэри-чаев***,

и в благодарной искренности сердца

не помню сколько – много я холстов

передарил чайханщику в наследство.

Я умер, я давно уж погребен.

Чайханщик слеп, но все ж холсты лелеет.

Их вечерами нежно гладит он

и заклинает, чтобы уцелели.

На торжествах, где духа моего

присутствие отыщите вы вряд ли,

он, чинен и молитвенно смирен,

глотает, что ни наплетет рассказчик.

Он заявил, что не продаст холсты,

что после смерти, может, но и то лишь...

О, тем бы, кто со мною был на “ты”,

его неискушаемую совесть!

А то распродавали даром, зря,

уплыли караванами полотна.

На этом свете правду говорят:

лишь после смерти дружба познается.

Не подходит гений к обоям,

к гардеробу он не подходит.

Что за странное своеволье

в голове его колобродит?

Он смеется над ритуалом

чинных встреч и застолий важных,

выше мудрости аксаккалов

почитает он дух бродяжий.

Ветер сильный, стальной, свирепый,

надувай же тугие щеки,

уноси меня божьей щепой

в мир прекрасный и мир широкий

и оставь в травяных ложбинах

отдыхать замутненный разум,

чтоб глаза прочищали ливни,

упадая с вершин кяпазов****.

1991

*Хватит, не поеду в Монреаль!

** Грушевидный стаканчик, в котором подают чай в Азербайджане.

*** Крепко заваренный.

**** Кяпаз – гора в Азербайджане.

Навигация