Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Анатолий Фомин

Анатолий Аркадьевич ФОМИН, Екатеринбург. Родился в Екатеринбурге в 1960 году. Выпускник филологического факультета Уральского госуниверситета. По окончании университета работает на кафедре общего языкознания; специалист по латинскому и болгарскому языкам, литературной ономастике. Стихи А.А. Фомина печатались в антологии уральской поэзии, коллективных сборниках и альманахах.

2012-Фомин, Анатолий

ЖИЗНЬ  И  БОЛЬ  ВПЕРЕХЛЕСТ
*   *   *
                        Н.
Говорили о ветре,
О ночных поездах,
О нечаянной смерти
С серебром на губах.

Ничего не успели:
Ни сказать, ни понять –
Под протяжное пенье
Ледяного огня.

Жизни сладкий остаток,
Словно яблока плоть
Из запретного сада, –
Раздробить, размолоть.

И проститься без слова –
Жизнь и боль вперехлест –
Ровно в четверть второго –
У деревьев и звезд.

*   *   *
Ты уходишь в туман, ты бормочешь какую-то темень
И, зажав сигарету, стоишь над глубокой водой,
Ты пока еще жив, ты звучишь, как созвездье, пустой,
Жизнь составив, как стих, по созвездьям, словам и по теням.

Ты уходишь в туман, и тебе не досталось огня
Городского, ручного от женщины этого мира,
Ты идешь, исчезая, трамваи проносятся мимо,
Голубым и летучим огнем зажигая тебя.

Ты уходишь в туман, и она остается в уме
И живет там, до черного края раскинув свои отраженья,
Всё на свете туман, и неловкое птичье движенье
Не увидит никто, и никто не заплачет во тьме.

Ты уходишь в туман и кружишь, от портвейна не пьяный,
Совершается жизнь среди тусклых огней и воды.
И уже далеко от земли твоей, мерзлой и пряной,
И еще далеко до твоей безымянной звезды.

 «СОЛЯРИС»
Какая зелень под водой!
Какое золото у дома!
Блестя, шатался дождь хромой,
Роняя закорюки грома.
Дождь лился в чашку на столе,
И рядом яблоко блестело –
Всё это было в долгой мгле,
И птица в солнце просвистела,
И было мокрое крыльцо,
И книгу женщина листала,
А день заглядывал в лицо –
Всё это музыкою стало.
Всё это музыка вела –
Прозрачный плач, ладонь пустая –
А за спиной стояла мгла,
Слова неясно повторяя.
Миры построит строгий Бах
Из темной музыки столетий –
И снова горечь на губах,
И никого в просторном свете.

*   *   *
Я по берегу ночи дойду до широкой реки,
Где нагая вода постигает закон Гераклита, 
Небо брошено в воду, и звезды подробней петита,
И не ставятся в ряд, и в пространство бегут от руки.

Я костер разложу, напевая сквозь воздух густой,
И потянет огонь к небесам свое дымное жало.
Загорится в реке отражения глаз золотой –
Как роскошен и пуст этот город прозрачного жара!

Этот город цыганский у неба, текущего в ночь,
Долго будет держать меня пристальной, пламенной речью…
В белых звездах лететь или красные угли толочь –
Той же самой душою платить – так ему я отвечу.

А когда эти строчки совсем от души улетят,
Породнятся с бумагой, врастут в ее крепкую землю,
У ночного костра я поверю в космический взгляд,
Проходящий почти наобум между смыслом и темью.

*   *   *
На твоем языке говорить, дождевая вода,
я не мог, не умел – и сбивался на речь человечью.
Длинный шорох дождя в темноте называется речью, 
как сказал бы поэт – ну а я не скажу никогда.

Как сказал бы прохожий, листая осенний альбом,
где на каждой странице блестит заштрихованный ветер
и предсказанный снег притаился за дальним углом
и в затылок глядит, словно меланхолический Вертер
(оставляем в уме бедных рифм захолустный апломб).

Не следи за извивом строки, ни к чему, этот кросс –
по окалине смыслов, по колкому сору свободы –
прихотливая память, персидская вязь папирос,
а в конечном итоге – подробная сводка погоды.

Современный поэт выбирает по сердцу страну,
нам достались ржавеющий слог и осенние дрязги,
нервный лепет дождя, средоточье узорчатой грязи
и Эол, подпевающий нам в расписную зурну
(здесь кавказский акцент и античных богов передряги).
Впрочем, я не о том – о сегодняшнем ветреном дне,
о реестре погоды, истертом до азбучных гитик,
может быть, о душе, догорающей в бледном огне, –
обойдись без цитат, потерпи, уважаемый критик.

Цеппелины зимы, запинаясь о землю, плывут на восток,
и предутренний шлак переплавлен в хрустящей обертке,
и на радужном дне потемнел золотой волосок,
и в кулисах ночных неприкаянный воздух продрог,
как уснувший вахтер на давно опустевшей галерке.