***
Ангел-хранитель! Храни меня в дождь и стужу!
Господи, что абсурдней твоих затей?
Как ты послал охранять наши злые души
Самых наивных, нежных своих детей!

Им, эфемерно чистым, почти крахмальным,
В грязные груды нестираного белья.
Ангел мой плачет, когда я дышу нормально.
Как же он выживет там, где заплачу я?

Остроугольно-праведный, он не знает
Сколько навоза нужно для пышных роз.
И технология счастья у нас иная.
Нужно уметь крутиться, чтоб жить без слёз.

Что ему мерить небесным своим аршином?
Как уберечь стерильность в потоках лжи?
Я-то срослась с эпохой – стальной машиной,
Жадно сосущей соки моей души.

Трудно придётся, – я зубы оскалю, взвою,
Но не позволю жизнь оборвать, как нить.
Ангел-хранитель плачет над головою.
Ангел-хранитель! Как мне тебя хранить?

               АНТУАНЕТТА

По вощёным дощечкам паркета
Блики света и дробь каблуков.
Как танцуется, Антуанетта,
На изломе кровавых веков?

Кринолины роскошны сверх меры.
Элегантно-остры каблучки.
У лощёных твоих кавалеров
Маслянисто-покорны зрачки.

Неужели в их жестах картинных
Ты не чувствуешь кровью живой: 
Символ равенства – нож гильотины 
Занесён над твоей головой!

Завтра смерть. А над смертью не властен
Ни король, ни святой, ни Христос.
Так танцуй же! Выдумывай страсти! 
Пей взахлёб и целуйся взасос!

Что там нынче орут голодранцы?
И свобода, и счастье – слова. 
Голова закружилась от танца.
Неотрубленная голова!

                           ***

Ты хочешь покоя, уставший философ, поэт,
Оставивший трон для раздумий пера и лопаты?
Но в шорох созвездий врываются строчки газет,
А в дом твой заходит сменивший тебя император.

И мир твой не мир, а лоскутик огромной земли,
Кусочек планеты, где жгут, убивают и давят;
И мимо ограды кого-то недавно вели,
Bозможно к бесславью, а может к бессмертью и славе.

И кем бы он ни был, – простой человек или Бог, –
Разбитые ноги, оплывший заплёванный профиль, –
Он шёл по одной из земных каменистых дорог,
А эти дороги обычно приводят к Голгофе.

                               ***
Мария? Какая по счёту? И что вам о ней известно?
Сын? Погиб в катастрофе? А может быть, в Бухенвальде?
Воскресший? Матери верят, что их сыновья воскреснут,
Даже когда в лепёшку на спёкшемся в кровь асфальте.

Почерк чужой эпохи. Арабская вязь. Орнамент.
Молитвы по телевизору. Наивная чья-то сказка.
Свечи в тёмных ладонях, скукоженных, как пергамент.
Молись обо мне, Мария! Мне хочется выжить. Пасха…

Мне хочется выжить, мама, в озлобленном, склочном мире,
Где лица – чугун застывший, глаза, как пустые стёкла.
Как вечное наваждение, – беспомощный плач Марии.
Второе тысячелетие, а кровь ещё не просохла.

                           ***

Игры в счастье – жуткая беспечность.
Я в такое больше не играю.
Равлик-Павлик, подари мне вечность
В трубочке, закрученной спиралью!

При запасе мудрого терпенья
Домик-вечность – верная твердыня.
Я хочу глубокого забвенья,
Ирреального, как гул латыни.

Потому что лишь за партой школьной
Верится бравурной звонкой песне.
Потому что счастье – это больно.
Очень больно, и вот-вот исчезнет!

                       ***
То, что они не допели, нам не допеть.
То, что они не достроили, нам не достроить.
Где-то к бессмертию-смерти шагают герои
Под колокольную, под непреклонную медь.

Господи, будь! Ради умерших мальчиков, будь!
Небытие ощеряется чёрным оскалом.
Господи, дай бесшабашную удаль Валгаллы
Тем, кто когда-то сосал материнскую грудь.

Пусть веселятся в неясном, заоблачном «там».
Пусть под сумятицу труб и небесных свирелей
Напрочь забудут и песни, – они их не спели.
И неживые глаза их живых ещё мам…

                        ***
Ко мне опять пришла издалека
Божественная лёгкость мотылька
Под беспощадно-жёстким птичьим взглядом.
Да, рядом смерть, и старость тоже рядом,
И безразличны серые дома,
И холодно, и мир сошёл с ума,
И нет приюта в беспокойном мире.
И даже крылья тяжелы, как гири,
И будущее нечем обольстить…
Но разве этот лёгкий трепет даром?
И чем, неужто трубочкой с нектаром,
Тоску унять и память подсластить?
Какой нектар, какой пьянящий мёд,
Заменит этот радостный полёт,
Который сам и цель, и воплощенье,
И наважденье, и вознагражденье
За боль, в которой некого винить…
Да, ничего уже не изменить
Своим покорным сумрачным усердьем,
Но невесомо кружатся века,
И бесконечен танец мотылька
Под жёстким взглядом беспощадной смерти.