ИЗ
СТОКГОЛЬМА С ЛЮБОВЬЮ

Бенгт Янгфельдт. Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском. – М.: Астрель: CORPUS, 2012. – 368 с.

    Лет
десять назад мне довелось присутствовать на обсуждении диссертации, посвященной
творчеству Иосифа Бродского, в крупнейшем российском университете.
Профессора-филологи недоуменно спрашивали тогда соискателя высокой степени: вы
действительно думаете, что Бродский имеет отношение к поэзии? А вы уверены, что он имеет отношение к русской поэзии? В вопросах не было подвоха: давно канонизированный
интеллигентской средой, нобелевский лауреат далек еще от признания как
массовым, так и профессиональным сознанием, – при всех волнах моды на это имя.

И всё же книг об Иосифе Александровиче выходит – и,
видимо, покупается – немало. Их можно условно разделить на две категории:
мемуарно-биографические издания (и здесь вне конкуренции самоотверженная
деятельность Валентины Полухиной) – и исследования поэзии монографического
типа, в связи с чем хочется упомянуть имя филолога Андрея Ранчина. В первом
случае в центре внимания – человек Иосиф Бродский, во втором – тексты этого
человека. И редко когда предметом разговора становится их неразрывное единство,
олицетворенная связь между личностью и его творением – собственно Автор,
созидающий свои тексты – и сам созидаемый ими.

    По-видимому, к
подобному ракурсу в свое время стремился Лев Лосев. Но, будучи литературоведом,
он был чересчур академичен, а как пожизненный друг-мемуарист – слишком влюблен
в своего героя. И то, и другое искажает оптику, взаимно усиливая близорукость и
дальнозоркость. Без его трудов об Иосифе Бродском невозможно себе представить
книжных полок тех немногих избранных читателей, что продолжают следить за
русской поэзией. И всё же его книги воспринимаются скорее как ценный архив –
наблюдений и размышлений, фрагментарных и бережно собранных. Деликатнейший Лев
Лосев не считал себя вправе давать собственное осмысление грандиозной фигуры
Иосифа Бродского, его миссией было предельно точно описать, разъяснить,
сохранить. Воистину, удивительный пример самоотречения одного большого поэта во
имя другого.

    На этом фоне
особенно ценной выглядит новая книга Бенгта Янгфельдта, известного шведского
литератора, исследователя, переводчика, товарища и издателя Иосифа
Александровича. Изначально написанная по-шведски и для шведской же аудитории,
самим автором переведенная на русский язык, эта книга представляет собой тот
редкий случай, когда из биографических и текстологических штудий рождается
единый целостный образ Поэта.        Не
просто человека со своими нравственными взлетами и падениями, не омнибуса текстов,
обезличенного и обескровленного, – а именно того творящего начала, думающего и
чувствующего, которому суждено было реализоваться в судьбе человека и fata libelli.

    По-видимому,
ключевым здесь является чувство меры. Нужно много лет общаться со своим героем
– но не слишком интимно. Нужно хорошо чувствовать его мировоззрение – но не
разделять его полностью. Нужно самому быть поэтом – но на другом языке, в
другой традиции – и способным к поэтическому переводу. Думается, что именно
правильно выбранный фокус дает предельно точный портрет. И кому как не Бенгту
Янгфельдту, автору лучших – «кошачьих» – фотографий Бродского, об этом не
знать.

    В заглавие
вынесено credo Бродского – символ веры, без понимания которого невозможен осмысленный
разговор о нем. В книге воспроизводится бродский катехизис: Язык есть бог, он
больше времени; время больше пространства; поэзия выше прозы; эстетика выше
этики; из современных поэтов первый – Оден; из русских – Марина Цветаева.
Разговор идет о религиозности Бродского и особенностях его еврейства, о его
нелюбви к исламской культуре и подозрительности в отношении Православия и
дальневосточной мистики. Открыто говорится о невротичности, противоречивости,
двойственности характера поэта – что, по сути, создает особое обаяние его
образа.

    Помимо
воспоминаний и размышлений, книга содержит краткий биографический экскурс с
понятным акцентом на шведской – в частности, нобелевской – истории Бродского.
Здесь проявляется специфика издания: читателю может показаться, что Швеция
более любима Бродским, нежели Венеция.

    Внимательность
и внятность, трезвость оценок, сдержанность интонаций и доброжелательность,
искренняя заинтересованность и желание заинтересовать своим героем – все эти
черты, видимо, свойственные самому шведскому слависту, делают книгу достаточно
объективной, хотя и с явным присутствием личностного авторского начала,
оживляющего повествование.

    Эта книга не
является узкоспециальной и будет интересна широкой аудитории: она будто
специально написана для тех, кто не может понять, откуда такой шум вокруг имени
Иосифа Бродского, – и искренне хочет разобраться и составить свое независимое
мнение. Однако и профессиональные читатели, освоившие существующий корпус
текстов о Бродском, найдут здесь немало любопытной фактуры. Например, мало кто
знает, как выглядели рукописи Бродского: оказывается, он склеивал машинописные
листы в длинную ленту и сворачивал ее в толстые свитки. Или примечателен тот
факт, что прямо перед смертью он прочитал резко критический отзыв Джона Кутзее
на свой последний сборник эссе «Скорбь и разум».

    И уж точно
книгу Янгфельдта стоит прочитать той университетской профессуре, что всё еще
испытывает сомнения по поводу дарования Иосифа Бродского и его идентичности.

Андрей
НОВИКОВ-ЛАНСКОЙ, Москва