Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Светлана Кекова

Светлана Васильевна КЕКОВА, Саратов. Родилась в 1951 году на Сахалине. Окончила Саратовский университет в 1973 году. По образованию филолог (в 2010 году защитила докторскую диссертацию). Автор нескольких поэтических сборников и литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи Светланы Кековой переводились на многие европейские языки. Лауреат нескольких литературных премий.

2011-Кекова, Светлана

              УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ


                        1
Если тронуть за горло бутылочку,
заглянуть в аккуратную дырочку
и пытаться смотреть сквозь нее,
то становится нежно, расплывчато, 
перламутрово и переливчато
во дворе на веревках белье.
А Вселенная знай себе рушится…
Лишь белье безнаказанно сушится,
Задевая дощатый забор.
И в классическом жанре элегии
Зацветают в саду аквилегии
Или, проще сказать, водосбор.
Ты становишься к старости бдительным,
С телескопом своим удивительным
Наблюдаешь движенье планет.
Сквозь стекло голубое, зеленое,
Видишь воздуха море соленое,
В нем плывущие Мальт и Ранет.

Ах, бутылочка, рюмочка, вилочка,
В небе облачко в виде обмылочка,
Глаз кузнечика, бабочки лоб.
И – предложный, творительный, дательный –
Смотрит полдень, как ангел внимательный
На тебя сквозь иной микроскоп.


                      2
       Лицо к пустому небу обратив,
       Любовь застыла, как инфинитив.
       Глагол «забыть» стоит в возвратной форме.
       Печется ворон о насущном корме. 


Сей вран живет на нырище. Кумран.
Курбан-байрам. Но пасаран. Айран.
Бей залпом по окрестным букварям,
По океанам, словарям, морям!

Господь нас создал без черновика
И окружил любовью безвозмездной.
Но мы, как испаренья языка, 
Уже висим над бессловесной бездной.

                      3
Грач летит, озирая окрестности,
Жизнь лежит под могильной плитой.
Что ж ты плачешь, учитель словесности,
Над последней своей запятой?

Падежом откупаешься дательным
От торговцев, барыг и менял
И выходишь в залоге страдательном
К тем, кто молча тебя обвинял.

Говоришь: «Да, виновен отчасти я 
В том, что мир безобразен и гол,
Но уже я не в силах причастие
превратить в переходный глагол».

Льются листья кленовые красные,
Созревают мускат и миндаль,
А в корнях чередуются гласные
И светло улыбается Даль.


                      4
   Под деревом с листвою красной
 Сидят, глядят на дождик дробный
 Какой-то зверь волкообразный,
 Какой-то жук птицеподобный.


 На дереве с листвою желтой,
 Как на забытом клавесине,
 Марш исполняет дятел твердый,
 Увязнув клювом в древесине.
          Могучий дуб с листвой зеленой
 Вдоль пышной кроны гонит волны,
 Чтоб каждый – пеший он иль конный –
 Плясал в лесу под звук валторны.

 И человек  в солдатской каске,
 В очках и черной водолазке
 Вдруг видит: лишь жуки и слизни
 Спокойно спят на древе жизни.



                         5
 Ворон – рупор народного мнения –
 В золоченую дует дуду:
 «В сослагательном жить наклонении
 Много проще, чем в здешнем аду

 Там для  жаждущих мук очистительных
 Открывается призрачный фронт,
 Где полки молчаливых числительных
 За последний идут горизонт».


                      6
 Я забыла, как на отцовский китель
 слез солено-горьких лилась река,
 только помню, чему нас учил учитель
 на уроках русского языка.

 Он спрягал глагол, ничего не слыша,
 он склонял правительство, осмелев,
 а ему внимал Виницковский Миша,
 Милошевич Слава и Друскин Лев.

На второй этаж дорогих угодий
он взлетал, не касаясь рукой перил.
И, конечно, звали его –  Мефодий.
Был любимый брат у него – Кирилл.

Жизнь летела – сказочна, одинока,
но сложила крылья, попав в сачок.
И сквозь слово  «млеко» сияло око,
голубой, славянский горел зрачок.

И кого-то тихо звала обитель,
а кого-то – звезды и облака,
потому что всех нас любил учитель,
тайнозритель русского языка…



                       7
Грубой лепки кувшин, бельевая корзина,
за немытым стеклом – облака…
Что бормочешь ты, как ты живешь, Мнемозина,
в бесконечном аду языка?

Пожилой табурет или кресло-качалка,
или вытертый клетчатый плед…
Жить вещам в языке неуютно и жалко:
там пространства и времени нет.

Там лишь шаг небольшой от любви до разлуки,
от сверла до степного орла.
  Вещь состарилась в слове и съежилась  в звуке,
разболелась, слегла, умерла.

Так давай, Мнемозина, мы выбросим ветошь,
дорогие сожжем словари.
Ах, подруга неверная, что же ты медлишь?
Отвечай, не молчи, говори…



                        8
 Были римляне добрыми. Злыми
 были скиф, и сармат, и монгол.
 Держит имя рукою за вымя
 бородатый и бодрый глагол.

 Имя сделалось бедным скитальцем,
 но до смерти ему далеко,
 и течет у глагола по пальцам 
 голубое, как сон, молоко.


                      9
 Страшны в вагонах люди спящие,
 их сны – как игры ролевые,
 их сны – взрывные и шипящие,
 сонорные и щелевые.

 Их сны – мучительно-подробные,
 как жизнь согласных в райских кущах,
 где и язычные, и нёбные
 слились в потоке слез текущих.

 И вот опять на поле бранное
 выходит лютый змий ли, волк ли…
 Что – фрикативные, гортанные,
 вы притаились и умолкли?

 Чтоб муки не терпеть напрасные
 и грех не предавать огласке,
 звучат сегодня только гласные,
 дрожат голосовые связки.