ПОЭТ ЛАРИСА МИЛЛЕР

Л а р и с а М и л л е р. Четверг пока необитаем. М., Время, 2012.

    Прочитав эту книгу,    вдруг поняла,  что за поэт Лариса Миллер. Не то чтобы раньше не понимала, просто  сейчас  высветилась некая сердцевина. Попробую передать свои мысли читателям. 

    Все мы в определенном возрасте, чаще всего в детстве и юности, задаемся вопросом, зачем мы пришли в этот мир. Что нас сюда привело? Для чего жизнь и почему смерть? И так ли она, смерть, неотвратима в нашем, индивидуальном случае? Может, удастся избежать? А если смерть неотвратима, то что ей противопоставить? Философы и великие писатели, уровня Льва Толстого, задаются этими вопросами всю жизнь, но обычный человек, находящийся в зрелом возрасте, как правило, стремится от них убежать, интуитивно понимая всю горькую бесплодность таковых раздумий и найдя прибежище от мыслей о смерти в семье или работе, в воспитании детей или делании карьеры, в зарабатывании денег или собирании марок, в путешествиях, в любовных приключениях, в игре в бридж или на гитаре. 

    Но есть несчастные – одержимые этими вопросами, денно и нощно не дающими наслаждаться жизнью, спать, ласкать ребенка. Их преследуют эти ужасные зачем? и что дальше? Своеобразный невроз, свойственный именно человеку, полагаю, что животные им не страдают. Среди поэтов этим «недугом» был одержим Омар Хайям. Кто не помнит его страстные вопрошания, его четверостишия-рубаи в чеканном переводе О. Румера: 

Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?

В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.

Как много чистых душ под колесом лазурным

Сгорают в пепел, прах, а где, скажите, дым?

Там, где Хайям, живший на рубеже ХI-ХII веков, говорит о гончаре, который лепит свои горшки из царских черепов и из пастушьих ног, поэт становится подозрительно похож на одного датского принца, свихнувшегося на загадках бытия, рожденного гением совсем другой страны и эпохи. Нет у меня сомнений, что Шекспир сам болел этими вопросами, иначе не прозвучали бы так трагически исповедально, на такой высокой ноте, ни сцена с могильщиком, ни знаменитый монолог «Быть или не быть?» Из русских стихотворцев, озабоченных «вечными вопросами», бьющихся над их разрешением, назову Тютчева и Баратынского, а также Арсения Тарковского, старшего друга Ларисы Миллер, считавшего, что писанию стихов  научить нельзя. Знаю, что Лариса Миллер не любит, когда ее называют «ученицей» Тарковского, об этом она говорила в интервью, которое я брала у нее несколько лет тому назад для американского журнала «Чайка» («Стих, побеждающий трагедию». Чайка. № 23, 2008.)

    К числу тех, для кого обдумывание «вечных» вопросов становится делом жизни, отношу поэта Ларису Миллер.

    Теперь такой простой вопрос: как и чем жить, если каждый твой шаг отравлен мыслью о неумолимом и могущем прийти каждую минуту? Для поэта Ларисы Миллер, как  кажется, стихи являются тем земным якорем, той волшебной палочкой, что не дает отчаяться и скатиться в бездну.

 

Заклинаю, стихи мои, вы не бросайте меня,

Вы ведь мой оберег, мой спасательный плотик, броня...

Или такое: 

Чуть не забыла, что умру.

Когда я всё же спохватилась,

Сейчас же за перо схватилась,

Нетленку гнать веля перу.

Ведь без нетленки мне – труба.

Я гнать обязана нетленку,

Пока меня через коленку

Ломает шалая судьба,

Стремясь разрушить, вызвать шок.

Ну как могу я быть инертной?

Ну как мне, маленькой и смертной,

Бессмертный не строчить стишок?

    Тема обретения бессмертия с помощью стихов, с одной стороны, иронична («гнать нетленку»), с другой, – вполне конкретна: чтобы уйти от судьбы, нужно «строчить стишок». 

Музыка, мелодия, гармония, стих – всё это нужно поэту, как опора, чтобы не быть одиноким и несчастным.

Над головой такая синь.

Ты не покинешь? Не покинь

Меня, мелодия родная.

Мне надо знать, что не одна я,

Что музыка звучит во мне, 

Чтоб после зазвучать вовне.

    Омар Хайям, как помним, в питии вина нашел единственный способ заглушить ужас перед неизбежным. Способ для мусульманина, прямо скажем, крамольный, осуждаемый Кораном. Вино в хайямовском контексте – в прямом и переносном смысле – наркотик, утишитель боли, заставляющий забыть про «непостижимость жизни» и неизбежность конца.  

Пей, луноликая, как часто будет месяц 

Всходить на небосвод, уже не видя нас.

                                                                 Перевод  О. Румера

    В философии вина у Хайяма мне видится различие с девизом «лови мгновение» у Анакреона и его последователей, те призывали к наслаждению вином и любовью, Хайям же хочет забыться, уйти от терзающих вопросов.

    У Ларисы Миллер есть эта хайямовская безнадежность. (Приходится цитировать целиком, в стихах Ларисы Миллер строчки не вычленяются...) 

Как всё же печально дела обстоят!

Те дни, что стояли, уже не стоят,

И улиц тех нет, по которым кружила,

И многих из тех, кем я так дорожила,

Не стало. И время сечет, как картечь,

И не понимаю, как это пресечь.

    Пресечь это невозможно, можно только думать на эту тему, варьировать ее на разные лады, договариваться с жизнью и смертью, по-взрослому понимая, что все это «понарошку».

Я-то знаю, что я не умру.

Ведь меня пригласили в игру, 

Что не знает конца и предела.

И неважно, что я поседела,

Я-то знаю: я буду всегда,

Раз однажды попала сюда.

    Утверждение «буду всегда» – осознанный самообман, некоторый «извив темы». Таких извивов, говорящих то об «ожидании чуда», то об уходе в мир детства, полный «гармонии незнания», в книге много. Но при всем при том из стихотворения в стихотворение переходит крик отчаяния, крик бунтующей человечьей души, крик, за который мы, читатели, должны быть благодарны поэту – это наша общая боль, это наше общее отчаяние: не хочу уходить, позвольте мне остаться!

Хоть и делали больно порой, 

всё равно как щенка, приручили.

Дали имя и в списки свои занесли.

В общем жить приучили.

Эту бедную землю топтать стало необоримой привычкой.

Не хочу, чтобы имя мое вдруг однажды пометили птичкой...

    В русской поэзии есть поэт со схожим трагическим мироощущением – Евгений Баратынский. И вот если взять одно из безнадежнейших стихотворений Баратынского «На что вы, дни!», легко увидеть разницу позиций – его и Ларисы Миллер. 

У Баратынского:

На что вы, дни! Юдольный мир явленья

Свои не изменит!

Все ведомы, и только повторенья

Грядущее сулит...

    По Баратынскому, и душа уже дремлет «под веяньем возвратных сновидений», и тело обречено на бессмыслицу повторенья утра, вечера и ночи. Жизнь оказывается пустой и бесплодной, дни –привычными, надоевшими, что вызывает отчаянный вопрос-утверждение: «На что вы, дни!». Не то у Ларисы Миллер. Ее календарь обжит и любовно обласкан с первого до самого последнего дня. И если сборник ее стихов называется «Четверг пока необитаем», будьте уверены, что даже и этот «необитаемый» день недели будет ею обжит и даже возведен в перл создания – как, впрочем, и любой прочий день жизни.

Как интересно: белки, птицы,

По преимуществу синицы,

Поляна, снежная гора

И на ледянках детвора.

Ура, еще один денечек

Я проведу с тобой, сыночек,

Средь птиц и белок и детей,

Их упоительных затей.

    Обращение к сыну здесь не случайно, у всех нас на памяти классическая строка, обращенная к младенцу: «мне время тлеть – тебе цвести», и с этим природным законом, спокойно принятым Пушкиным, нам, сегодняшним, так трудно, так невозможно согласиться, что хочется кричать ура и благодарить Провидение за каждый подаренный денечек. К тому же, мир детства для поэта Ларисы Миллер притягателен, он открыт для нее, как область святого незнания и уголок собственного детства – с мамой, домашним теплом, неомраченной радостью. И даже если мама ушла, связь с ней продолжается, ей, находящейся там, дочь рассказывает, как хорошо, как сладко здесь.

Я от нежности таю, как тает на солнце Снегурка.

Я от нежности таю к любому мгновению дня.

Мама, видишь оттуда, во что превратилась дочурка?

Я от нежности таю. Почти не осталось меня.

Да и день со мной нежен. К губам прикоснулся снежинкой,

Легким тельцем небесным, веселым своим светлячком.

Мама, видишь оттуда, как таю над дивной картинкой,

Той, что сотворена на едином дыханье, молчком?

    Под стихами нет дат, но и без того понятно, что каждое время года, каждый день просятся в стихотворение, дабы поэт мог запечатлеть их неповторимость, уникальность, красоту. По стихам  мы можем наблюдать, как проходит зима, как за ней следует весна, потом июнь, июль, август... Летние месяцы удостаиваются поэтичнейших признаний в любви. 

    В стихах Ларисы Миллер живет скромная подмосковная природа. Здесь нет чужих краев, с их чужими красотами, нет музеев и галерей, нет путешествий, необычных героев, жестоких страстей,  есть книги и фильмы, но их немного, главное содержание ее 

стихов – я и природа: луч, ветка, синички, сойка, лопух... 

    И поскольку рождаются стихи каждый день – как необходимое условие выживания, – то какой нужен свежий, незамыленный глаз, какая привязанность к месту, чтобы увидеть  всё там же и всё в том же – новые черты, новые краски, новое очарование.

    Когда-то Пушкин, размышляя о жизни и о ее конце, писал: «О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню? – поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические – семья, любовь, религия, смерть». Почти все эти составляющие находим в стихах Ларисы Миллер: природа, семья, любовь.   Есть у нее все эти опоры, чтобы удержаться на плаву.  Нет – религии.  Впрочем, ее нет у большинства из нас (говорю о религии, не о Боге) тех, кто был взращен в Советской стране. А потому так страшна, так ненавистна нам смерть, та, о которой Евгений Баратынский писал с непонятным восхищением: «ты всех загадок разрешенье,/ Ты разрешенье всех цепей». Разговор с Творцом на «щекотливую тему» ведется у Ларисы Миллер напрямую, без посредников.

А потом, после всех этих лет, Ты куда меня денешь?

Где поселишь меня и во что меня, Боже, оденешь?

Разве может так быть, чтобы стала я вдруг беспризорной

После дивной зимы со счастливой снежинкой узорной,

После свежей листвы, дружно брызнувшей в мае из почек,

После стольких Тобой в тишине продиктованных строчек?

    Но Творец, если следовать той же Ларисе Миллер, не философ, он поэт – потому ответов не дает, обрекая людей на жизнь Между облаком и Ямой (название одного из сборников ее стихов), между Раем и Адом (один из постоянных ее образов). Это «между» становится навязчивой мечтой, местом, где нет ни времени, ни календаря, где тебя не подгоняют в спину новые поколения...

Зарыться бы лицом в горячую подушку

И выпасть хоть на миг из дорогих сетей, 

Покинуть хоть на миг незримую ловушку

И отдохнуть от всех. От всех земных затей.

И еще на ту же тему: 

Нащупала тапочки, встала, оделась,

Но день начинать мне совсем не хотелось.

Хотелось остаться нигде и ни с чем,

Застрять между временем этим и тем...

    Мечта поэта – оказаться без и вне времени, освободить себя от груза обязанностей и знания, пожить «ротозеем, зевакой, разиней».   

   Отчасти такое состояние совпадает с ощущениями раннего детства, когда ты безотчетно рад и счастлив, оглядывая и постигая внешний мир. Недаром детство для Ларисы Миллер – Золотой век человека, куда она хотела бы вернуться...

    К слову сказать, образ «между облаком и ямой» легко возвести к традиции Омара Хайяма, замкнувшего человека между   «супостатом» – «небесным сводом»  и землей, с ее «кладом» из прошлых поколений. Та же оппозиция враждебных человеку земли и неба встречается у Федора Тютчева: «Небесный   свод, горящий славой звездной,/ Таинственно глядит из глубины, –/ И мы плывем, пылающей бездной / Со всех сторон окружены». («Как океан объемлет шар земной»)

    Лев Толстой, читая стихи Тютчева, оставлял на полях книги буквы К, Г, Т ,  что означало: Красота, Гармония, Тютчев... Против многих стихов Ларисы Миллер тоже можно поставить эти знаки (заменив «Т» на «М»), настолько они исполнены Красоты и Гармонии и настолько они написаны именно этим поэтом, Ларисой Миллер. Ни с чем не спутаешь эти светлые – несмотря на горечь, – эти небанальные строки, эти рифмующиеся двустишия с безукоризненно точной рифмой, из которых часто сопрягаются ее миниатюры, эти живые простодушные разговоры с Природой и Богом. 

    Гимны? Молитвы? Трудно определить их жанр. В чем-то они похожи друг на друга, как птенцы одного гнезда, но у каждого есть свой поворот, свой извив, своя главная мысль и свое главное слово. Меня удивляло и удивляет, что среди стихов Ларисы Миллер нет откровенно плохих. Некоторые считают это недостатком. Всем бы нам такие недостатки! Не пишет поэм? Не переводит чужих стихов? Ну и прекрасно, значит, такова природа ее дарования.

    Среди хороших стихов выделяются очень хорошие. Одним из таких стихотворений я и закончу свою статью.

Не договаривают все:

И старцы мудрые, и дети,

Речушка в средней полосе,

Ромашка в поле и в букете.

И скрытен день, и ночь темнит,

И утро тихой тайне радо.

Сама судьба секрет хранит.

Не договаривай. Не надо.

           Ирина ЧАЙКОВСКАЯ, Бостон