Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Виктор ГОЛКОВ, Тель-Авив

Виктор Голков


Поэт, писатель, литературный критик. Родился в Кишинёве в 1954 году. В эмиграции с 1992 года. Печатался в журналах "22", "Алеф", "Кодры", "Крещатик", "Интерпоэзия" и др.; альманахах "Евреи и Россия в современной поэзии","Всемирный день поэзии". Автор шести сборников стихов и повести-сказки в соавторстве с О. Минкиным.

2011-Голков, Виктор

                        *  *  *
Мы живем в муравьиной общине,
 каждый каждому – брат или сын.
  И царит в молчаливой гордыне
   надо всеми закон-властелин.

   Роем мы подземелья и ходы,
    а над нами не светят огни,
     и ужасное бремя свободы
безысходности нашей сродни.

   Но люблю я ненужное дело,
 что вершится столетья подряд,
    и несу свое грешное тело,
    а огни надо мной не горят.




                  *  *  *
 Как будто заперты в чулан,
   и матово белеют лица.
Мы – беженцы из разных стран,
   нам не дано договориться.

 Из пеплом затканных эпох
сошлись во имя и во слово.
 Спеши, народ-чертополох,
взойти из мертвого былого.

Лишь боль поди утихомирь,
в душе растущую некстати,
как заключeнная в квадрате
   нули глотающая ширь.







                 *  *  *
   Палестинцы у костра
в клочьях сизого тумана.
   Ни цыганского шатра,
    ни залeтного цыгана,

 ни молдавской толкотни
в Кишинeве возле рынка.
   У костра стоят они –
на одном из них косынка.

Вот такой судьбы каприз,
 так на свете происходит:
  вместо клeна кипарис,
  а вокруг убийца ходит.

      Только пекло много лет
вместо льда, что въелся в глину,
      только выветрился след
 тех, кто звал нас в Палестину.

Словно в пошленьком кино –
     бедняки и кровососы,
     и в глазах моих темно
     от арабского вопроса.
 Исподволь на них взгляну:
   вот комиссия, создатель!
    Чувствуешь свою вину?
нет, не чувствую, приятель.

      Знаю, я тебе не люб,
   ненавистен до зарезу.
   Но ведь я не душегуб
и в автобус твой не лезу.




                 *  *  *
 За полночь проснешься ты
в темной комнате однажды,
    но не утоляет жажды
   жаркий воздух темноты.

   Это старость все вокруг
выжгла напрочь огнеметом.
  И в ответ на сердца стук
бормотать не стоит: кто там?

    Словно было не с тобой,
всплеск любовного томленья
    и, размеченный судьбой,
  жесткий вывих поколенья.

      А финал уже вблизи –
здесь, на расстоянье вздоха.
 В дневнике твоем, эпоха,
 черный росчерк жалюзи.




                              *  *  *
Хоть зарплата регулярно приходит в банк,
          Не становится на душе легко.
  Скоро мы услышим, как стреляет танк:
                        Это недалеко.

    И лёжа в кровати, горячей как печь,
    Взором хрипящий телевизор долбя,
    Как свою принимаешь чужую речь,
                 Льющуюся в тебя.







                            *  *  *
   Я слежу за стрелками будильника:
           Бесконечна эта беготня.
Каждый час, как ненависть насильника,
           Выжигает время из меня,

   Что пускай и до изжоги скверное,
    Но в конце захочешь удержать.
     А оно едва ли безразмерное,
     Оттого судьбы не избежать.

Оттого-то тяжелее дышится,
Даже если выйти ночью в сад.
И на пальме ветка не колышется
Как на липе сорок лет назад.



                  *  *  *
     Тени сходятся косые
там, где черная кровать.
  За окном кусты босые
  перестали волхвовать.

Эта пальма, как сиротка,
 на земле взошла святой,
и вливается мне в глотку
   кипарисовый настой.

  В форму новую отлился,
к древней истине прильни,
 чтоб в песке зашевелился
прах таинственной родни.