|
2022-2023-ЛЕВИНЗОН, Рина (1939-2022)
Рина Левинзон (1939 – 2022) и Александр Воловик (1931 – 2003)
СУЛАМИФЬ
Но ты позвал, и я отозвалась.
Струится серебро над черной почвой.
Любовь слепит и лепит нас из нас,
Отпаивая влагою молочной.
Но ты позвал, и я к тебе пришла.
Так из ручья спешат напиться кони.
Какая влага теплая текла,
Тебя пою и пью с твоей ладони.
О, эта тяжесть, этот сладкий груз –
Плодов созревших и волны ленивой
Но ты пришел, и я к тебе тянусь,
И сонный ветер кружит над оливой.
* * *
Берегла – не сберегла,
Расступились берега.
Собирала воду в сито,
Из любви пирог пекла.
И до самого светла
Раскаляло добела,
Как все длилось – явно, скрыто…
Нас одна судьба свела.
Из руки твоей пила,
Ничего не пролила.
А теперь – навеки слито,
Даже смерть не развела.
* * *
Это солнце так снижалось,
время длилось,
это жимолость и жалость,
Божья милость.
Это сердце колотилось –
так ли бьётся
серебристое ведро
о дно колодца?
Это жаворонок, музыка-жалейка,
воронёнок большеглазый,
грудь и шейка.
Цвет вороний, воздух жаркий,
рук дрожанье,
это милого встречанье-провожанье.
Это воздух еле видимый над нами.
Что мне с этими желаньями и снами,
что мне делать с ними,
милостивый Боже,
что мне делать с этой нежностью и дрожью...
* * *
Любовь моя – ныряльщица за жемчугом,
Что в этой глуби – радость или смерть?
Как мне легко желать, смеяться, сметь,
И больше ничего – быть только женщиной!
Не разрывать кольца, да и к тому ж,
Чем больше доброты, тем больше силы,
И кто мне ты? Ребёнок или муж?
Такая нежность, Господи, помилуй.
* * *
Совсем нежданный и совсем непрошенный,
Как тайный ангел, между двух планет,
Такой далёкий и такой хороший мой,
Держу в ладони что-то, чего нет.
Похоже на хрустальную горошину,
На льдинку, что не тает под лучом...
Нежданный мой, несуженый, хороший мой,
Как ветер, прилетевший ни на чём...
* * *
Волшебник мой, дружок, чудак
Невидимый, почти неслышный...
Всё было... Так или не так,
Светился в полночи чердак,
И к лету поспевали вишни.
Прошло ли, будет ли ещё,
Дай руку мне, подставь плечо,
Пусть снова зимний ветер свищет,
Но ты останься, светом стань,
Пока сиреневая рань
Колдует над моим жилищем.
* * *
Жалей меня, веди меня, вели,
я так легко себя тебе вверяю,
веди меня по острию, по краю,
по шпалам ошалевшей колеи.
По твоему полночному молчанью,
по космосу касанья твоего.
Молочный ветер, сонных звёзд качанье,
и тишина. И больше ничего.
* * *
Толпа стоит у черного перрона –
над ней огонь и пепел, кровь и дым...
Наш путь –
в Освенцим
от холмов Хеврона,
и нынче снова возвращенье к ним.
Но Бог не оставляет нас одних,
какая бы ни выпала планида.
Мы – сироты Освенцимских портных,
но мы – навеки – правнуки Давида!
ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
Что Бог задумал, языки смешав,
И тем разъединив родные души?
Я милому скажу: "Постой, послушай!"
А он уйдет, ни слова не поняв.
И Бог мне тот, который соберет
Всех вместе нас и под единым кровом,
И наградит нас всех единым словом,
И это слово каждый разберет.
* * *
Там солнца золотое блюдце,
На дне земли.
Когда два облака сойдутся,
Сойдемся мы.
Когда два облака, два света,
Два заполошных сна,
Пересекутся где-то, где-то,
Где жизнь ясна.
Где слышен теплый крик олений,
Где дом – река,
Где ляжет на мои колени
Твоя рука.
Пусть все осколки солнца льются,
Как звук зимы...
Когда два облака сойдутся,
Сойдемся мы.
* * *
Я забуду тебя, я забуду,
Я кружение лун прекращу,
И озноб свой, и жар, и простуду
Всё, что было – легко отпущу.
Растворение солнечной тени,
И горение злого огня
Я забуду.
Печаль и смятенье
Наконец-то оставят меня.
И в пространстве, очерченном мелом,
Две свечи над любовью одной...
Только, Господи, что же мне делать
С долгожданной моей тишиной?
* * *
На серебряной лодочке нашей,
Ветер южный – нам с ним по пути.
Уплываем всё дальше и дальше,
помоги нам, луна, посвети.
Снова вместе – судьбе неподвластны,
лишь бы лунная речка текла
И не важно совсем, и не ясно –
ты ли жив, или я умерла.
* * *
Я держусь за лесенку,
Я на ней стою.
Я держусь за песенку,
Песенку твою.
Я держусь за память –
В ней – твое тепло.
Судеб не исправить,
Что ушло – ушло.
Голубые звезды
В темени сплошной.
Я держусь за воздух,
Что исчез с тобой.
* * *
О, Боже, не испытывай меня!
Я не боюсь ни ветра, ни огня,
ни слова и ни горестного знака...
Но так же, как спасал Ты Исаака,
как нож отвел Ты от груди его,
так защити и сына моего.
МОНОЛОГ ЦАРЯ ДАВИДА
Чем виноват я, Господи, и в чем,
что сын родной мой на меня с мечом?
Все камни мира, злое торжество
не так страшны, как темный взгляд его.
Но каждый вздох мой, каждый мой псалом –
всё о тебе, мой сын Авессалом.
Публикация Раисы РЕЗНИК
|
|
2022-2023-ВОЛОВИК, Александр (1931-2003)
ДЕТСТВО
Я – дитя военного порядка,
Хлебных карточек, очередей.
И осталась лишь седая прядка
Мне в наследство от судьбы моей.
Ветер дунет, и в пространстве сиром
Стынет в непогоду естество.
И летит себе над лёгким миром
Одуванчик детства моего.
* * *
Вот чувства. Нельзя отрицать их,
Понять их – уходят года…
Сентиментальные песни тридцатых.
А я был ребёнком тогда.
Пластинка, слова повторяя,
Кружилась, круша матерьял.
Спешил я, наивность теряя.
Да, видно, не всю потерял.
Я – из довоенного теста,
Из тех незабвенных рассей…
И плачу над глупостью текста.
А, может, над жизнью своей.
* * *
Все причины перечисли,
Не пора ли нам?.. Пора:
Начинаем игры птичьи –
Пробу горла и пера.
Это ремесло сурово,
И возвысит нас всегда
Не возвышенное слово,
А простое – из гнезда.
Потому-то к поднебесью
На единственном крыле
Нас вздымает только песня,
Что сложили на земле.
МОЛЕНИЕ О ПОСЛЕДНЕЙ КНИГЕ
С первого вдоха к последнему вздоху –
В этих границах, в обложках моих
Я проживаю сквозь сердце эпоху,
Словно дорогу, и нету других.
С первого мига до смертного мига –
Жить и любить, умирать и спасать.
Каждая книга – последняя книга,
Просто иначе не стоит писать.
Всё, что не комкаясь, терпит бумага...
(Боже, молю: поддержи на краю!)
С первого шага – до горького шага:
В пропасть упасть, словно в книгу свою.
МОЛЕНИЕ О ИЕРУСАЛИМЕ
Молю Тебя о городе моем.
Омой его,
наполни водоем
прозрачной влагой,
скопленной веками.
Молю Тебя –
верни ему его,
очисти от придумок торжество
и от надстроек –
заповедный камень.
Молю Тебя о городе,
ему
не могут подсчитать точнее годы,
и путают, и льстят, и потому
его так алчут жадные народы.
Ты знаешь правду вечную мою,
о городе моем Тебя молю!
МОЛЕНИЕ О ПРОЩЕНИИ
Прости меня, Господь,
Молю, не обессудь.
Плоть проникает в плоть,
Суть отвергает суть.
День упадает в ночь,
Ночь иссякает в день.
И кто придет помочь,
Хоть руки в твердь воздень.
Из множества неволь
Свободы не явить.
Но боль рождает боль,
Нить переходит в нить.
И нечего решить,
И некому решать.
Я так спешил грешить,
Так медлил совершать.
МОЛЕНИЕ О ПОЭТАХ
Молю, Господь, поэтов охрани
От пустоты души и постаренья плоти.
Поэтам наслаждение в работе
Вострит перо, но Ты повремени
И не решай судеб их, в щедрости шутя.
Поэт – он простодушное дитя.
Дай хлеба им, дай вдохновенья им,
Отсрочки дай в ежесекундной пытке.
Пусть булочник не менее раним,
Но у него хотя бы хлеб в избытке.
А у поэтов времени в обрез,
И топит с головой непониманье...
Молю, Господь, яви им интерес!
Прости, Господь, мое напоминанье!
МОЛЕНИЕ О ЖЕНЕ
Мне повезло однажды, слава Богу!
Я выстрадал, или пришла пора –
Я сделал точный выбор на дорогу,
И выиграл в любовь. Такая есть игра!
Молю, Господь, моей жене прелестной,
Чей нежный дар небесного верней,
Дай доли и удачи. Нам ли вместе,
А, если по отдельности, то ей.
И если сердце биться перестанет,
Что тяжба душ, что перевес в борьбе...
Дай счастья ей, когда меня не станет,
Пока я здесь, я помогу Тебе!
МОЛЕНИЕ О ХЛЕБЕ
Над пропастью этой бездонной,
Где твой воссияет Престол,
Придвинем скамью поудобней,
И локти поставим на стол.
Молю, чтобы время настало,
Чтоб срок неизбежный настал,
Чтоб каждому хлеба хватало,
И чтобы никто не хватал.
За сытое это здоровье,
Печенное в жаркой золе,
Уплачено плачем и кровью
На грешной невинной земле.
Чтоб чинно, не скоро, и честно
Делили по-братски ломоть.
Чтоб каждому было не тесно
В застолии этом, Господь!
МОЛЕНИЕ О ТИШИНЕ
Ночь небо наполняет тишиной.
В нем ни звезды, ни звука, ни кометы.
И счет иной, и разговор иной,
Иные предсказанья и приметы.
Мне полог этот надо мной насущ,
Необходим, подарен, одинаков.
Он – обещание блаженства райских кущ.
Он – весть благая и даренье знаков.
Молю Тебя, Господь, о тишине,
О темноте, скрывающей огрехи,
Молю не позабыть и обо мне,
Всё подсчитать, не пропуская вехи.
Молю пощады слуху и уму,
Дурачиться, пожалуй, поздновато.
Пополню обещаньями суму,
Мольбами отложить чуть-чуть расплату.
Чем успокоить плачущих ко сну,
И не утешу их и не утишу...
Позволь мне, Бог, услышать тишину!
И, может, наконец, себя услышу.
НЕ СНИЖАЯСЬ
Распахнулись крыла
Наподобие твари небесной.
Ах, была – не была:
Я кружу, не снижаясь над бездной.
Понапрасну меня не кори.
Просто жизнь – это не-остановка.
Я, наверно, родился с полётом в крови,
Ну, а всё остальное – сноровка.
Словно срезали строп –
Оборвали мою пуповину.
На обломках европ
Не пророки в несчастьях повинны.
И кружу я с подобными мне
Над ущельем и кряжем,
Утешаясь вполне,
Что однажды мы всё это свяжем.
Публикация Раисы РЕЗНИК
|
|
2022-2023-ДУБРОВИНА, Елена. Маленькая тайна.
Елена ДУБРОВИНА
МАЛЕНЬКАЯ ТАЙНА
Рассказ
Солнце медленно выходило из-за облаков, стараясь растворить их в своих лучах. Наконец, устав от борьбы с упорными солнечными лучами, облака потихоньку рассеялись, и поток оранжевого солнца пролился на землю, еще слегка покрытую тающим весенним снегом. Был конец марта, и после затянувшейся зимы первый теплый день растопил грязные сугробы, оставшиеся после февральских заносов. Но дорожки парка уже были расчищены, и веселые люди в распахнутых пальто радостно вдыхали теплый, весенний воздух.
Я присела на скамейку, любуясь переливами солнечных лучей на поверхности голубого озера. Спокойно и величественно серебрилось оно почти у самых моих ног. Где-то вдалеке показалась цепочка утиного семейства, вышедшего на свою обычную прогулку. Залюбовавшись этой картиной, я не заметила, как кто-то удобно устроился на скамейке возле меня. Мои мысли прервал мужской голос, совсем близко. Голос был громкий, но очень приятный, несколько мелодичный, с какими-то извиняющимися нотками.
– I am sorry to bother you. All benches are occupied. I hope you don't mind1.
Я уловила едва заметный русский акцент и повернула голову, чтобы взглянуть на незнакомца. Рядом со мной сидел пожилой мужчина импозантной наружности. Темная куртка была расстегнута, вокруг шеи обмотан длинный серый шарф.
– It is too hot, – пожаловался он, разматывая свой длинный шарф2.
— Мне кажется, что Вы говорите по-русски. Не так ли? – поинтересовалась я, не отвечая на его вопрос.
Мужчина почему-то очень обрадовался.
– Да, русский язык мой родной. Приятно услышать русскую речь в этом захолустье. Я ведь живу в Америке давно, с начала семидесятых. А Вы?
– С конца семидесятых, – ответила я, заинтересовавшись моим неожиданным собеседником.
Так завязался наш долгий разговор. Между нами пролегла какая-то весенняя дорожка тепла и взаимопонимания. Было ему на вид лет 80, а может быть, и меньше, так как по его голосу и молодцеватой осанке было трудно определить возраст. Было в его внешности что-то отдаленно знакомое, даже как будто неуловимо родное. Я заметила, что и он внимательно смотрит на меня, как бы стараясь что-то припомнить.
Небо полностью очистилось от облаков, поднялся южный ветер, который слегка рябил так недавно еще спокойную поверхность озера. Чем-то обеспокоенная утиная семья вышла на берег и быстро засеменила вдоль озера, пока не скрылась из виду. Вдали были слышны только отрывочные и тревожные крики матери-утки, нарушающие тишину еще не пробудившейся природы.
Мое одиночество было нарушено, и недавнее чувство спокойствия сменилось неожиданным чувством разочарования и любопытства. Неожиданно для меня мой новый знакомый снова заговорил, не обращаясь ко мне, а так, будто бы разговаривал сам с собой, стараясь что-то припомнить."Может быть, именно любопытство к чужим жизням влияет на наше отношение к собственной жизни? Уметь выслушать другого, вникнуть в суть его рассказа, задать нужный вопрос – дано не многим. Слушать собеседника еще недостаточно – надо еще и услышать его» – подумала я."
– У каждого человека есть в жизни тайна, которую он прячет в самой глубине своего сознания, хоронит как пепел, в котором еще теплятся угольки памяти. Он думает, что все сгорело, ушло в небытие, но та материя, из которой состоят наши чувства, готова вспыхнуть вновь от легкого прикосновения мельчайшей искры. Иногда в бессонную ночь человек возвращается к ней, этой тайне, и она снова погружает его в прошлое, приносит боль давно пережитого. Желание разрушить старое и на его пепле построить новую жизнь преобладает, но и гложет, потому что, разрушая старое, можно навсегда убить тот лучший момент твоей жизни, который никогда не повторится. А иногда… – он на минуту задумался, – а иногда, вдруг случается, что-то знакомое промелькнет в воздухе, в пейзаже, в прошедшей мимо тебя женщине, и все прошлое вдруг поднимается на поверхность сознания, захлестывает, и ты чувствуешь, что задыхаешься. Так и сегодня…, – он снова помолчал и, внимательно посмотрев на меня, продолжал, – вы напомнили мне мое прошлое, женщину, которую я когда-то любил. Есть вещи в жизни, которые нельзя забыть. Бывают раны, которые не затягиваются. Боль, которая не утихает. Образы, которые не стираются. Встречи, которые невозможно вычеркнуть из жизни. Мечты, которые не свершились по вашей собственной вине. Знаете, есть такое прекрасное слово – «гордость». Вот эта самая «гордость» и помешала мне быть счастливым. Хотите послушать?
Он опять повернулся ко мне, и я заметила, как погрустнели его глаза, будто тень прошлого заволокла их оболочкой воспоминаний. Я не успела ответить, как он заговорил снова, будто забеспокоившись, что я могу отклонить его предложение, встать и уйти, оставив его со своей, так никогда никому и нерассказанной тайной. Он продолжал, обращаясь ко мне. Голос его стал чуть-чуть глуховатым, иногда он переходил почти на шепот, будто боялся, что кто-то еще может подслушать его тайну.
– Шел 1947 год. Я только что вернулся в Ленинград из армии и поселился у старой моей тетушки, в коммунальной квартире, как сейчас помню – Невский 88, кв. 17. Я не спросил вас, откуда вы?
– Да, да, я тоже из Питера и жила когда-то, правда всего несколько лет, в том же доме, только в квартире 13, этажом ниже.
– Странное совпадение, – сказал он задумчиво и, помолчав несколько секунд, продолжил свою историю.
– Комнатка у тети была маленькая, продолговатая, с одним окном, выходящим на большой двор. Стояли в комнате две узкие кровати, стол и два стула. Тетушка моя была старенькая, часто плакала по ночам, громко всхлипывая и что-то бормоча. Семья наша вся погибла в начале войны в Белоруссии, где жили мои родные. Всех расстреляли, до единого – только она одна и спаслась чудом. Поступил я сразу же учиться в Холодильный институт, хотя всегда мечтал о журналистике. Но дело не в этом.
В двух кварталах от нашего дома, на Невском проспекте, была студия фотографии, находилась она в подвале четырехэтажного старинного здания. Витрина студии была почти на уровне земли, но окно было большое, и в окне этом выставлялась только одна фотография. Вот от этого лица я не мог отвезти глаз. Помните биографию Александра Грина – он тоже полюбил женщину, фотографию которой увидел в витрине. Описать лицо этой женщины невозможно. Его надо было видеть – тонкие черты лица, густые, волнистые волосы и глаза, глубокие, печальные, проникающие прямо в душу. Не я один любовался этой фотографией. Она как будто притягивала к себе людей – столько было в лице этой женщины одухотворенного, неземного и трагичного. Я мечтал ее найти. Но как? Зайти в фотоателье и спросить – я стеснялся, хотя и проходил мимо почти каждый день. Наконец, я уговорил моего друга сделать это за меня. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что она работает именно в этой самой фотографической мастерской. Два дня я проходил мимо, не решаясь зайти. Мужество покинуло меня, и я превратился в настоящего труса, хоть и вернулся с войны с медалями за отвагу.
Холодные, зимние сумерки медленно вечерели. На Невском кое-где зажглись уличные старые фонари, сохранившиеся еще со старых времен. Пошел мелкий, искрящийся снежок, прилипавший к фонарям. Снежинки кружились вокруг, как маленькие светлячки, пока их не отогнал порывистый ветер. Я долго шел пешком и потому изрядно замерз в своей военной шинели. Проходя мимо студии, я заметил, что в ней еще горит свет, хотя шел уже девятый час вечера. Я сбежал по маленьким, крутым ступенькам и распахнул дверь. Свет в помещении был тусклый, и я не сразу ее увидел. Она стояла ко мне спиной, перебирая или упаковывая какие-то снимки. «Здравствуйте», – сказал я, испугавшись своего собственного взволнованного голоса. Женщина обернулась, и глаза наши встретились. Они сомкнулись только на долю секунды, но я увидел в них чистый, ясный свет и тень грусти, и какую-то глубокую печаль. Что-то больно кольнуло в сердце. Я молчал. Молчала и она, все еще удивленно смотря на меня, такого позднего и неожиданного посетителя. Я хотел что-то сказать, но не знал, что нужно говорить в таких случаях. «Извините», – произнес я и без всякого объяснения, открыл дверь и, взбежав по крутым ступенькам, вышел на улицу. Глупо, не правда ли? Но я был тогда еще очень молод и не опытен. Я остановился возле витрины, задумавшись. К моему удивлению, я вскоре услышал стук закрывающейся двери. Подняв голову, я увидел, что она стоит возле меня и улыбается.
– Чем же я вас так напугала?
Я растерялся и тут же выпалил:
– Я просто познакомиться хотел. Можно?
– Можно, – сказала она просто и протянула руку, –Марина.
Вот так мы и познакомились. В этот первый наш вечер мы долго гуляли по Невскому проспекту, потом повернули на Литейный, обошли круг и снова вышли на Невский. Расставаться не хотелось, но стало уже темно и холодно. Редкие прохожие торопились укрыться от пронизывающего, зимнего ветра. Она жила недалеко от меня, в Поварском переулке, и я проводил ее домой. Казалось бы простая, банальная история любви двух одиноких людей, переживших войну и потери. Но не торопитесь с выводами. Ведь любые чувства и обстоятельства имеют разные оттенки. Обстоятельства…. Какое ужасное слово.… В нем содержится столько всяких оттенков и значений, – он долго молчал, устремив взгляд на гаснущую поверхность озера. Наконец, собравшись с мыслями, продолжал.
– Марина была замужем. Сейчас, вспоминая каждую деталь наших встреч, я думаю, что недостаточно понимал ее, не пытался понять. Муж ее в то время работал директором какого-то военного завода в Минске, и виделись они очень редко. Она вышла замуж не по любви, еще до войны, когда не было ей и 18 лет. Отец настоял – или он, или уходи, я, мол, тебе больше не отец. Во время войны родился сын, родился мертвым. Мы встречались уже почти год. Последнее время я заметил, что Марина часто глухо покашливала, на все мои просьбы обратиться к врачу, только отмалчивалась. Я умолял ее разойтись с мужем. Она обещала, только не говорила когда. Как-то зайдя к ней в студию, я увидел его – невысокого роста, немного лысоватый, с хорошей доброй улыбкой и пухлыми, как у ребенка губами. Если бы вы только видели, какими глазами смотрел он на Марину. Меня охватило дикое чувство ревности. Я понял в эту самую секунду, что женщина, которую я любил, не принадлежала мне. Она могла исчезнуть из моей жизни в любую минуту. Больше всего было обидно, почему она не сказала мне о приезде мужа, почему скрыла? Я повернулся и выбежал из студии. Всю бессонную ночь я думал о Марине, о наших отношениях, и решил не видеть ее, пока она сама меня не позовет или расстанется с мужем. Я данное себе слово сдержал и целую неделю выдерживал характер, неся с достоинством свою, так называемую «гордость». Но выдержать больше недели я не смог. Возвращаясь в пятницу вечером с занятий, я увидел в ее лаборатории тот же едва мерцающий свет. Постояв несколько минут в раздумье, я сбежал по крутым ступенькам и распахнул дверь, столкнувшись в дверях с незнакомым мужчиной в больших, толстых очках. Я был ошеломлен.
– А где Марина? – почти прокричал я, разочарованно глядя на этого толстого, незнакомого человека с желчной ухмылкой.
– Она здесь больше не работает. «Я вместо нее», –сказал он неприятным, как мне показалось, даже писклявым голосом, глядя на меня через толстые стекла очков.
Я был раздосадован.
– А как я могу ее найти? – почти прохрипел я.
– Помочь не могу, молодой человек, — ответил он уже более дружелюбно, — если адрес знаете, попытайтесь найти ее дома.
Я выбежал из студии расстроенный. Неужели она уехала с мужем? На звонок в ее квартире долго никто не открывал, пока, наконец, не выползла маленькая, сгорбленная старушка.
– Нет здесь такой, не живет, – сообщила старушка недовольным, разбуженным голосом и захлопнула дверь.
Прошел месяц, я метался, я ждал…. Я надеялся, что она вернется.… И, наконец, только через два месяца я получил от нее письмо в конверте без обратного адреса. Она писала, что была больна, почти при смерти, что у нее нашли туберкулез, и муж увез ее на лечение в Крым. Просила не искать… забыть. Писала, что будет всегда помнить и любить…. Я перечитывал ее письмо каждый день, пытаясь найти между строк ответ.… Если любила, почему уехала, почему не сказала, что тяжело больна. Тетушка моя видела мои страдания и, не выдержав, села как-то рядом, взяла за руку, я и рассказал ей все. Она долго молчала, а потом, вытерев рукой вдруг скатившуюся слезу, сказала:
– Я ведь тоже потеряла любимого человека. Расстрелян он был немцами еще в 42-м. Понимаю, как тяжело терять. А почему потерял ее – отвечу – оба вы были слишком гордые. Не хотела она говорить тебе о своей болезни, боялась, что не поймешь и бросишь, а мужу доверилась, вот он ее и увез лечиться. Спас он ее, и потому она с ним и осталась. Видно, человек был хороший. Да, ведь и ты, увидев ее с ним, исчез. Гордость и ревность победили любовь. Может быть, она ждала…. Кто теперь знает…
Он замолчал. Молчала и я.… Почему-то вспомнилась мама, всегда молчаливая, сосредоточенная и грустная. Уже десять лет, как не стало ее… угасла она медленно… было больное сердце.
– Я ведь так никогда и не женился. Все ее искал…
Он неожиданно достал толстый бумажник, вытащил старую, потертую фотографию и протянул мне. На этом выцветшем, коричневом снимке он стоял под высоким деревом в форме военного летчика, лицо серьезное, задумчивое. А рядом стояла тоненькая девушка в длинном, цветном сарафане, счастливая и улыбающаяся. Летчик смотрел прямо в камеру, обнимая ее одной рукой за талию. На другой стороне была надпись «Ленинград, 1947 год».
Я узнала ее сразу…. Мама всегда бережно хранила этот снимок в альбоме с другими, дорогими ее сердцу старыми фотографиями. Здесь была другая мама – веселая, молодая, святящаяся изнутри счастьем. Мужчина мало изменился – то же благородство в лице, глубина взгляда и доброта.
Я думала о маме, о ее судьбе. Почему я так мало знала о ее прошлом? Наверное, потому, что мама никогда ничего о себе не рассказывала. Она редко улыбалась, и на ее прекрасном и загадочном лице лежала печать постоянной грусти. Была она не только красива, но и талантлива. После ее смерти я нашла в ящике письменного стола тетрадку ее неопубликованных стихов. На обложке стояло посвящение – всего две буквы «А. П.». Я перебрала в голове всех наших знакомых, но никого с такими инициалами найти не могла. Помню, что на все мои вопросы мама отвечала: «Не спрашивай… это мой секрет.… У каждого человека должна быть в жизни своя маленькая тайна».
Я задумалась, а когда снова обернулась к незнакомцу, его уже не было рядом…. Он медленно спускался по тропинке к озеру – высокий, прямой, он шел, опустив голову, видимо, о чем-то думая. Солнце почти опустилось за горизонт, высвечивая на поверхности воды розовыми и желтыми лучами длинную, узкую дорожку. Заходящее солнце слепило глаза, и мне казалось, что он идет по этой странно освещенной дороге куда-то за горизонт, в бесконечность, унося с собой ту маленькую тайну, которую так глубоко хранил все эти годы…
Елена ДУБРОВИНА, Филадельфия
Примечания:
1 Извините за беспокойство. Все скамейки уже заняты. Надеюсь, что вы не возражаете.
2 Слишком жарко.
|
|
2022-2023-ДУБРОВИНА, Елена. Маленькая тайна.
Ирина ЧАЙКОВСКАЯ
Предположения
Рассказ
А вот я интересуюсь, вы чужую судьбу никогда не придумывали? В смысле, чтобы высказать предположение...Ну, хоть судьбу ваших соседей? Таких, чтобы не очень близких, скажем, через три дома? Не предполагали, что у них случилось, скажем, что-то не совсем хорошее? Вроде бы женщина одна, и на коляске, а его, мужа то есть, нет и детей не видно… не случилось ли чего? Ну, предположим, нечто вполне житейское, – ссора, она на него обиделась, хлопнула дверью и на своей коляске отбыла к себе, в наши края, а он с детьми, остался у ее родителей, в Вирджинии… а как иначе?
Что еще можно предположить, если мы увидели ее, одну и на коляске, в промозглую январскую ночь, когда совершали свой вечерний прогулочный круг до станции и обратно? Я ещё сказала мужу – какой ветрило, давай вернёмся.
И тут увидели ее на дороге, видно, она ехала из магазина – коляска вся была обвешана сумками. Наверное, покупала провизию, дома-то ничего не было, они примерно за месяц до того, уезжали надолго, к ее родителям, в Вирджинию, я даже видела большую машину, настоящий автобус, в который они погружались и погружали всякую всячину.
Она со своей коляской и двое прелестных ангелят, девочка-помельче, и мальчик, покрупнее и посерьёзнее. А девчушка – настоящая егоза. Ну и он, муж ее, – на руле. Он на вид такой славный парень, с маленькой чёрной бородкой, похож на еврея. Может, и еврей. Зовут Давид. Да вообще вся семья чудесная.
Я их помаленьку узнала и очень к ним прониклась. Она на коляске. Но такая улыбчивая, милая, словно и не переживает.
И дети… дети просто ангелы, наверное, близнецы или погодки, мальчик постарше. Но, может, и близнецы. Трудно представить, что она два раза мучилась, все же выносить ребёнка и родить – дело тяжелое. Ну, двоих сразу – еще туда-сюда. Но не по отдельности. Да и погодков. Нет, на это не всякая решится, даже и здоровая. Скорей всего, двойня, мальчик и девочка, близнецы. Ангелята настоящие. Нет у меня самой внуков, вот я на чужих и радуюсь.
Так о чем я? Ну да. Увидели ночью темной, холодной и ветреной, в январе месяце. Едет по дороге на своей коляске. Я даже не сразу сообразила, что это она. А она нам издалека улыбается. Улыбчивая. Мы уже года три как знакомы. Я как-то увидела, летом было дело, едет молодая женщина на коляске, а с одного и с другого боку девочка и мальчик, ангелята. Я даже руками всплеснула. Говорю, естественно, по-английски. Вот у вас какое счастье, двойное. Как же ваших деток зовут?
Детишки промолчали. А она с улыбкой такой хорошей мне их представила. Это, говорит, Синди, а это Натан. А меня, говорит, зовут Сара. Ну точно еврейская семья по именам. Мужа я после узнала, черненький, симпатичный из себя, и тоже с еврейским имечком – Давид.
Но я про первую встречу. Вот она мне всех представила, ну и я назвалась. Найс, говорю, ту мит ю, меня зовут Алина, по-вашему, Элин. И будем знакомы. Я тут неподалёку живу, мы с вами соседи через три дома. Подождите меня минуточку, пожалуйста. И побежала к себе, благо они мне встретились прямо возле нашего дома.
А мы как раз в то утро, как сейчас помню, хорошее было июльское утро, не жаркое, так вот, мы тем утром на ферму ездили – и привезли целую корзину персиков. Очень я их люблю. И как только поспевают, мы сразу по воскресеньям начинаем ездить на эту персиковую ферму. И вот вынесла я три персика, им всем троим по персику. Мужа ее я тогда ещё не знала. Они так застенчиво их взяли. Меня потом все муж ругал, что я американцам персики вынесла. Не принято у них, говорит. Они, говорит, выбросят твои персики, у них такое, чтоб незнакомый что-то давал из еды, не принято, да хоть и знакомый. Не принято и все. А я не верю, не то, чтобы совсем не верю, но сомневаюсь. Ну почему бы персик не взять, хотя бы и из чужих рук?
Короче, так мы познакомились. А там уж и вовсю стали здороваться. Увижу ее, на коляске едущую – здравствуй, Сара.
Она мне в ответ улыбнётся – улыбка такая у неё светлая – и в ответ: здравствуй, Элин! Я ей – хороший сегодня день. Она – прекрасный! А я ей на это: гуд вишес твоей семье, Синдечке, Натанчику и Давиду. Хорошо общались, по-соседски, по-человечески.
Ну вот, я к тому веду, что как увидела ее ночью, одну, в коляске, увешанной сумками с провизией, сердце у меня торкнулось. Да, ещё такой момент. Она нам прокричала – ветер был сильный – приходилось кричать, чтобы тебя услышали, так вот, прокричала она, что дети остались в Вирджинии, а она вернулась… Про Давида ничего не сказала.
А на следующий день я специально сбегала посмотреть на ихний дом. Машины во дворе нет. Небось, она на специальной машине вернулась, которая для инвалидов… тьфу, слово какое поганое, не для неё, хотя она и на коляске… в общем поняла я, что одна она вернулась, без мужа и без деток. И представила себе, как это могло получиться. Как он мог одну ее отпустить? В пустой дом, без корки хлеба и, чтоб зимой без них дни и ночи коротать. Это что же получается? Женщину на коляске одну бросить? Может ли такое быть?
И вот я подумала: значит, она в такой кондиции была, что не могла остаться. Обиделась. Вы думаете, что я стерплю? Что инвалид, значит, можете издеваться сколь хотите? Ан нет, уеду, даже от своих родителей, от детишек-ангелят, а главное – от тебя, дурень ты стоеросовый, дубина. Можно ли женщину до такого доводить? И вот она ему сказала, даже крикнула – не ездий со мной, ты мне не нужен, никто мне не нужен, сама без вас обойдусь. Вызвала инвалидную машину – и была такова. А, каково?
Я когда мужу этот поворот рассказала, он посмеялся. Все ты придумываешь, говорит, у тебя всегда мужья во всем виноваты. А чтобы своё объяснение дать – кишка тонка, не способен на долгое размышление. Все делает по команде, хоть начальника, хоть моей.
Чтобы задуматься о судьбе человеческой – это ни-ни. Вот и войну украинскую оправдывает. Говорит – там наверху лучше нас все знают. Эх, ну да ладно... по этому поводу я тоже много чего предполагаю. Короче, муж мой говорит – это, говорит, твои женские домыслы. А как же ты иначе объяснишь, что человек, женщина на коляске, неделю целую одна живет? Я проследила. Мы теперь когда с прогулки вечерней возвращаемся, – муж сразу домой, а я специально на три дома дальше иду, к их домику. И вижу – огонь в окне горит. Сидит там, бедняжка, одна. И машины ихней нет во дворе. Значит, Давид не с ней, а где-то там, в Вирджинии.
А через неделю – утром дело было – вижу: стоит ихняя машина, вернулся. Ну, думаю, авось помирятся. Выдержала она характер, да и он дурачок, нет, чтобы воспротивиться такому ее решению, успокоить, уладить конфликт, а он, дурень – смирно сидел, только через неделю пожаловал. Это какой же характер должен быть у человека. Или какая жестокость. Жена сидит одна- одинешенька, беспомощная на коляске. А ты отдыхаешь в Вирджинии. Все они, мужики, такие.
Вот и на этой проклятой войне, нет, чтобы головой подумать, зачем грабить, убивать мирное население? Что вам эти украинцы такого сделали, что вы как фашисты? Но нет, они на шаг от команды не отойдут. Велено убивать – они и убивают. А что самих могут убить – почему-то в дурную голову не приходит. Ну да ладно. Я на эту тему еще много могу распространяться, сейчас о другом.
Дня через два вижу – и деток привёз. Утречком, когда я мимо пробегала – не было на месте машины, а ближе к вечеру – погода такая отличная, дай думаю, прошвырнусь, – вышла прошвырнуться – и прямиком к ихнему домику.
Смотрю: возле ихнего дома стоит коляска, а Сара-то наша подле коляски на своих ножках, за коляску только руками держится. А слева и справа – ангелята – Синдечка и Натанчик, бегают как угорелые, того и гляди мамку с ног собьют. Она меня увидела, улыбнулась по-своему, светло, и рукой мне помахала.
Пожалела я тогда, что не было у меня с собой для них гостинчика. В следующий раз нужно с собой носить, апельсинчиков-мандаринчиков-яблочек, хоть и не с фермы, все же зима, но органического производства, мужу-то все равно, а я за этим слежу.
И вот я по новой стала думать: может, она ту неделю, что одна была, упражнялась, как с коляски вставать? Чтобы не мешал никто? Уехала для упражнений. А ещё может быть, средство какое-то испытывала, типа лекарства. Чтобы, когда семья вернется, – им продемонстрировать: вот я уже на ногах стою. А? Насчет лекарства я не случайно подумала. У них перед домом табличка висит: «Мы верим в науку».
Мне раньше-то казалось, к чему эта табличка, что в ней, в этой науке, какая польза для человека? Но в разрезе моих новых предположений… польза есть.
Очень большая польза. Человек, можно сказать, для жизни возродился. Вы-то хотя бы мне верите? А то муж все одно твердит: все это твои женские штучки. Все ты придумываешь. Была-дескать она не одна все это время, а с мужем, просто он рано уезжал на работу – вот ты и не видела его машины. Хорошо. А к вечеру куда машина могла деваться? Если он с работы возвращался? Вот у мужчин всегда так: никогда мысль до конца не доведут. А считают себя нас, женщин, умнее. Ну что ты, говорит, каждый час туда бегаешь? Чего ты там потеряла? Ну разве объяснишь, если человек бессердечный, или даже не бессердечный, а просто бесчувственный, разучился чужой беде сострадать? Разве втолкуешь ему? А я... ну да, бегаю туда на ихний домик взглянуть. Машина на месте, все в порядке. Она не одна, Давид при ней, и ангелята.
Я словно вторую жизнь живу – с этой Сарой. Все жду, когда она ногами своими начнет ходить...
Загадала – и Богу молюсь, честное слово. Сначала за наших ребят и за украинских, тех, что пали в этой войне проклятой, и чтоб она поскорее кончилась. А потом и за нее, за Сару, чтобы Господь дал ей излечение. А вы говорите, предположения...
Ирина ЧАЙКОВСКАЯ, шт. Мэриленд
|
|
2022-2023-ЧАЙКОВСКАЯ, Ирина. Предположения.
Ирина ЧАЙКОВСКАЯ
Предположения
Рассказ
А вот я интересуюсь, вы чужую судьбу никогда не придумывали? В смысле, чтобы высказать предположение...Ну, хоть судьбу ваших соседей? Таких, чтобы не очень близких, скажем, через три дома? Не предполагали, что у них случилось, скажем, что-то не совсем хорошее? Вроде бы женщина одна, и на коляске, а его, мужа то есть, нет и детей не видно… не случилось ли чего? Ну, предположим, нечто вполне житейское, – ссора, она на него обиделась, хлопнула дверью и на своей коляске отбыла к себе, в наши края, а он с детьми, остался у ее родителей, в Вирджинии… а как иначе?
Что еще можно предположить, если мы увидели ее, одну и на коляске, в промозглую январскую ночь, когда совершали свой вечерний прогулочный круг до станции и обратно? Я ещё сказала мужу – какой ветрило, давай вернёмся.
И тут увидели ее на дороге, видно, она ехала из магазина – коляска вся была обвешана сумками. Наверное, покупала провизию, дома-то ничего не было, они примерно за месяц до того, уезжали надолго, к ее родителям, в Вирджинию, я даже видела большую машину, настоящий автобус, в который они погружались и погружали всякую всячину.
Она со своей коляской и двое прелестных ангелят, девочка-помельче, и мальчик, покрупнее и посерьёзнее. А девчушка – настоящая егоза. Ну и он, муж ее, – на руле. Он на вид такой славный парень, с маленькой чёрной бородкой, похож на еврея. Может, и еврей. Зовут Давид. Да вообще вся семья чудесная.
Я их помаленьку узнала и очень к ним прониклась. Она на коляске. Но такая улыбчивая, милая, словно и не переживает.
И дети… дети просто ангелы, наверное, близнецы или погодки, мальчик постарше. Но, может, и близнецы. Трудно представить, что она два раза мучилась, все же выносить ребёнка и родить – дело тяжелое. Ну, двоих сразу – еще туда-сюда. Но не по отдельности. Да и погодков. Нет, на это не всякая решится, даже и здоровая. Скорей всего, двойня, мальчик и девочка, близнецы. Ангелята настоящие. Нет у меня самой внуков, вот я на чужих и радуюсь.
Так о чем я? Ну да. Увидели ночью темной, холодной и ветреной, в январе месяце. Едет по дороге на своей коляске. Я даже не сразу сообразила, что это она. А она нам издалека улыбается. Улыбчивая. Мы уже года три как знакомы. Я как-то увидела, летом было дело, едет молодая женщина на коляске, а с одного и с другого боку девочка и мальчик, ангелята. Я даже руками всплеснула. Говорю, естественно, по-английски. Вот у вас какое счастье, двойное. Как же ваших деток зовут?
Детишки промолчали. А она с улыбкой такой хорошей мне их представила. Это, говорит, Синди, а это Натан. А меня, говорит, зовут Сара. Ну точно еврейская семья по именам. Мужа я после узнала, черненький, симпатичный из себя, и тоже с еврейским имечком – Давид.
Но я про первую встречу. Вот она мне всех представила, ну и я назвалась. Найс, говорю, ту мит ю, меня зовут Алина, по-вашему, Элин. И будем знакомы. Я тут неподалёку живу, мы с вами соседи через три дома. Подождите меня минуточку, пожалуйста. И побежала к себе, благо они мне встретились прямо возле нашего дома.
А мы как раз в то утро, как сейчас помню, хорошее было июльское утро, не жаркое, так вот, мы тем утром на ферму ездили – и привезли целую корзину персиков. Очень я их люблю. И как только поспевают, мы сразу по воскресеньям начинаем ездить на эту персиковую ферму. И вот вынесла я три персика, им всем троим по персику. Мужа ее я тогда ещё не знала. Они так застенчиво их взяли. Меня потом все муж ругал, что я американцам персики вынесла. Не принято у них, говорит. Они, говорит, выбросят твои персики, у них такое, чтоб незнакомый что-то давал из еды, не принято, да хоть и знакомый. Не принято и все. А я не верю, не то, чтобы совсем не верю, но сомневаюсь. Ну почему бы персик не взять, хотя бы и из чужих рук?
Короче, так мы познакомились. А там уж и вовсю стали здороваться. Увижу ее, на коляске едущую – здравствуй, Сара.
Она мне в ответ улыбнётся – улыбка такая у неё светлая – и в ответ: здравствуй, Элин! Я ей – хороший сегодня день. Она – прекрасный! А я ей на это: гуд вишес твоей семье, Синдечке, Натанчику и Давиду. Хорошо общались, по-соседски, по-человечески.
Ну вот, я к тому веду, что как увидела ее ночью, одну, в коляске, увешанной сумками с провизией, сердце у меня торкнулось. Да, ещё такой момент. Она нам прокричала – ветер был сильный – приходилось кричать, чтобы тебя услышали, так вот, прокричала она, что дети остались в Вирджинии, а она вернулась… Про Давида ничего не сказала.
А на следующий день я специально сбегала посмотреть на ихний дом. Машины во дворе нет. Небось, она на специальной машине вернулась, которая для инвалидов… тьфу, слово какое поганое, не для неё, хотя она и на коляске… в общем поняла я, что одна она вернулась, без мужа и без деток. И представила себе, как это могло получиться. Как он мог одну ее отпустить? В пустой дом, без корки хлеба и, чтоб зимой без них дни и ночи коротать. Это что же получается? Женщину на коляске одну бросить? Может ли такое быть?
И вот я подумала: значит, она в такой кондиции была, что не могла остаться. Обиделась. Вы думаете, что я стерплю? Что инвалид, значит, можете издеваться сколь хотите? Ан нет, уеду, даже от своих родителей, от детишек-ангелят, а главное – от тебя, дурень ты стоеросовый, дубина. Можно ли женщину до такого доводить? И вот она ему сказала, даже крикнула – не ездий со мной, ты мне не нужен, никто мне не нужен, сама без вас обойдусь. Вызвала инвалидную машину – и была такова. А, каково?
Я когда мужу этот поворот рассказала, он посмеялся. Все ты придумываешь, говорит, у тебя всегда мужья во всем виноваты. А чтобы своё объяснение дать – кишка тонка, не способен на долгое размышление. Все делает по команде, хоть начальника, хоть моей.
Чтобы задуматься о судьбе человеческой – это ни-ни. Вот и войну украинскую оправдывает. Говорит – там наверху лучше нас все знают. Эх, ну да ладно... по этому поводу я тоже много чего предполагаю. Короче, муж мой говорит – это, говорит, твои женские домыслы. А как же ты иначе объяснишь, что человек, женщина на коляске, неделю целую одна живет? Я проследила. Мы теперь когда с прогулки вечерней возвращаемся, – муж сразу домой, а я специально на три дома дальше иду, к их домику. И вижу – огонь в окне горит. Сидит там, бедняжка, одна. И машины ихней нет во дворе. Значит, Давид не с ней, а где-то там, в Вирджинии.
А через неделю – утром дело было – вижу: стоит ихняя машина, вернулся. Ну, думаю, авось помирятся. Выдержала она характер, да и он дурачок, нет, чтобы воспротивиться такому ее решению, успокоить, уладить конфликт, а он, дурень – смирно сидел, только через неделю пожаловал. Это какой же характер должен быть у человека. Или какая жестокость. Жена сидит одна- одинешенька, беспомощная на коляске. А ты отдыхаешь в Вирджинии. Все они, мужики, такие.
Вот и на этой проклятой войне, нет, чтобы головой подумать, зачем грабить, убивать мирное население? Что вам эти украинцы такого сделали, что вы как фашисты? Но нет, они на шаг от команды не отойдут. Велено убивать – они и убивают. А что самих могут убить – почему-то в дурную голову не приходит. Ну да ладно. Я на эту тему еще много могу распространяться, сейчас о другом.
Дня через два вижу – и деток привёз. Утречком, когда я мимо пробегала – не было на месте машины, а ближе к вечеру – погода такая отличная, дай думаю, прошвырнусь, – вышла прошвырнуться – и прямиком к ихнему домику.
Смотрю: возле ихнего дома стоит коляска, а Сара-то наша подле коляски на своих ножках, за коляску только руками держится. А слева и справа – ангелята – Синдечка и Натанчик, бегают как угорелые, того и гляди мамку с ног собьют. Она меня увидела, улыбнулась по-своему, светло, и рукой мне помахала.
Пожалела я тогда, что не было у меня с собой для них гостинчика. В следующий раз нужно с собой носить, апельсинчиков-мандаринчиков-яблочек, хоть и не с фермы, все же зима, но органического производства, мужу-то все равно, а я за этим слежу.
И вот я по новой стала думать: может, она ту неделю, что одна была, упражнялась, как с коляски вставать? Чтобы не мешал никто? Уехала для упражнений. А ещё может быть, средство какое-то испытывала, типа лекарства. Чтобы, когда семья вернется, – им продемонстрировать: вот я уже на ногах стою. А? Насчет лекарства я не случайно подумала. У них перед домом табличка висит: «Мы верим в науку».
Мне раньше-то казалось, к чему эта табличка, что в ней, в этой науке, какая польза для человека? Но в разрезе моих новых предположений… польза есть.
Очень большая польза. Человек, можно сказать, для жизни возродился. Вы-то хотя бы мне верите? А то муж все одно твердит: все это твои женские штучки. Все ты придумываешь. Была-дескать она не одна все это время, а с мужем, просто он рано уезжал на работу – вот ты и не видела его машины. Хорошо. А к вечеру куда машина могла деваться? Если он с работы возвращался? Вот у мужчин всегда так: никогда мысль до конца не доведут. А считают себя нас, женщин, умнее. Ну что ты, говорит, каждый час туда бегаешь? Чего ты там потеряла? Ну разве объяснишь, если человек бессердечный, или даже не бессердечный, а просто бесчувственный, разучился чужой беде сострадать? Разве втолкуешь ему? А я... ну да, бегаю туда на ихний домик взглянуть. Машина на месте, все в порядке. Она не одна, Давид при ней, и ангелята.
Я словно вторую жизнь живу – с этой Сарой. Все жду, когда она ногами своими начнет ходить...
Загадала – и Богу молюсь, честное слово. Сначала за наших ребят и за украинских, тех, что пали в этой войне проклятой, и чтоб она поскорее кончилась. А потом и за нее, за Сару, чтобы Господь дал ей излечение. А вы говорите, предположения...
Ирина ЧАЙКОВСКАЯ, шт. Мэриленд
|
|
2022-2023-ВОЛОДИМЕРОВА, Лариса. Память.
Лариса ВОЛОДИМЕРОВА
ПАМЯТЬ
Рассказ
Память живет по своим законам и творит, что захочет. Я не сильно на нее полагаюсь, но невольно прислушиваюсь. С ледника мне видны пологий склон, усиженный грязными овцами, и все четыре сезона, ноги в кошках царапают снег, а солнце слепит нестерпимо и быстро сжигает ресницы. Но я мысленно вовсе не здесь, а в парикмахерской на главной площади Иерусалима – название стерлось, а снаружи так же спешат следующие поколения, я вдыхаю запахи питы и слизываю зиру, включаю сигнализацию и слышу отклик машины, поворачиваю ключ зажигания и отчетливо понимаю, что мне ехать нельзя: тело, оторванное от реальности, механически соблюдает все бывшие правила и завезет не туда. Ни дорог таких, ни развязок.
Мой приятель считает, что жизнь его удалась, ведь он судит по ближнему бою: на его столе чашка дымится, раскатов грома не слышно, у него не то что войны, а пока что нету и голода. Он ловит звоночек трамвая, сосед хлопает дверью и бежит, как всегда, на работу, потом дворник железом скребет по асфальту и сгоняет к люку листву: нужно выключить новости и застыть в своем интерьере. Но упрямая память подключает воображение, ты отмахиваешься, как от пчелы, а она не меняет маршрута и жужжит тебе в ухо. Ты трясешь головой, как собака, но репей застрял в волосах, наконец ты его отлепляешь и бросаешь на спутницу, уворачивающуюся со смехом – заодно от объятий, а чай виновато остыл и подернулся тоненькой пленкой.
Я не очень-то знаю, куда приклеить воспоминание, ведь я тебя не звала, ровно наоборот: я стою над рекой и слежу, как уносит она наших мертвых и приближает живых, лупит о сваи волной и убегает обратно. Я среди вас – оставаясь на смятой траве: вот же ползет муравей, качается стебель, увеличенный близостью, – петушок-курочка. Но меня уже нет – а они продолжаются. Самое время то ли сделать гимнастику, то ли, может быть, в баню, чтобы почувствовать кожу и вернуться на землю, но листок березы от веника прилипает к окну, и вот уже свежая поросль, танцуя, кружит от верхушки на фоне легкого облачка, пробивает голубизну и порхает от ветки к стволу, а потом тихо ластится под ноги. Я наклоняюсь и срываю под корень рубчатую сыроежку, она крошится в ладонях, но запах ее остается, а я задираю лицо и гляжу, как Баталов, на карусели вершин, представляя разлуку и гибель.
На меня смотрит рысь. Зрачки ее неподвижны, а фигура напряжена, и мы мгновенье в упор глядим друг на друга, пока я соображаю, что это знак для бушменов, и что овчарка не любит, а что если наоборот, и спиной повернуться нельзя, и что быть выше ростом – а куда тут, ведь рысь давно за мной наблюдает и сгруппировалась на ветке. Я хочу предложить ей грибы и делаю жест, но она меня упреждает, и мне остается застыть, как дети играют в «замри». И тут время берет обратный отсчет, меняется его поступь и влажная пластика, искажается и расстояние, одновременно это я и путник, и зверь, на охоте и для забавы, я – это прошлое в будущем, и я знаю, чем все это кончится. Как растает ледник, чашка чая сорвется с края стола, рога трамвая слетят с проводов и повиснут – это штанговый токоприемник, и во мне его энергетика, мое движенье заклинило, я ни туда – ни сюда, коченею ночью на улице, а снежинки молча летят мне в глаза, и они так теплы и прекрасны в ореоле фонаря где-то в сквере в заброшенном городе. Я кусаю с шарфа сосульки, дробя их зубами, и потихоньку переваливаюсь на скамейку из белых реек – сначала ползут мои варежки, затем шапка с помпоном и расхристанный воротник, и вот уж коленка в шароварах; я уменьшаюсь до размера ребенка, галошка застряла в сугробе, но валенок еще кое-как держится, и мне остается заплакать.
У нас в Америке океан дотягивается, пока ты отдыхаешь, и до крана дома на кухне, и до грибного дождя, когда бабушка тычет палкой и поднимает травинки – посмотри, какая грибница. Я ее раньше нашла и привела сюда бабушку, чтобы она удивилась и воскликнула, какая удачная осень. Паутина летает, перенося пауков, а мне снова хочется спать, забравшись на руки к папе, но, наверное, у меня папы нет – или я приемный ребенок, меня все не любят, не замечают и бросили. Бабушка трогает лоб, у меня он пылает, и я долго гляжу на огонь в открытой дверце печи, а потом улетаю.
Может быть, это Болгария. Я на параплане над морем, но меня относит встречным потоком воздуха, светлое дно сначала сменяется темнеющими островами, затем рябь набегает и становится чернильной волной, ветер злится и рвет веревки, в меня тычут пальцами с пляжа, спасатели заметались, но я вспоминаю, как в «Трех толстяках» я летала на связке шаров, поднявшись из торта, и все это мне так знакомо. Тибул где-то рядом, а Просперо уже расколол свои цепи и освободил арестантов, а мне нужно чуть-чуть подождать. Я снижаюсь на горизонт и хочу спрыгнуть на кромку, но он снова отодвигается, мальки убегают в испуге, и я погружаюсь в ту черно-зеленую зыбь, обдающую холодом, за которой кончается время.
Мне не ясно, как жить, когда в эту секунду пытают ребенка. Старик затихает от голода, и собака, свернувшись, застывает навеки от ран, и солдат бросается в бой, и всё это одновременно. Я разглядываю свои руки, и все линии жизни – мои.
Только перенаправить энергию, закачать паруса, сдвинуть снежные тучи в пустыню, напоить заключенного в карцере и прилипшую мелкую ракушку на другой стороне земного шара под микроскопом. Но я уже далеко: это память швыряет, как хочет, туда и обратно, я протягиваю к тебе руки – но оказалось, к себе.
Я беру тебя на руки и укачиваю под колыбельную, и на звуки мелодии собирается наша семья под оранжевым абажуром.
И это уже навсегда.
Лариса ВОЛОДИМЕРОВА, Амстердам, Нидерланды
|
|
2022-2023-ГОЛЛЕРБАХ, Сергей. К 100-летию со дня рождения(1923-2021)
К 100-летию со дня рождения
Сергей Голлербах за работой в художественной мастерской
Сергей Львович Голлербах (англ. Serge Hollerbach; 1 ноября 1923, Детское Село – 19 февраля 2021, Нью-Йорк) – американский живописец, график, художественный критик и литератор российского происхождения. Родился в семье инженера завода имени Козицкого Льва Фёдоровича Голлербаха (1887–1943) и учительницы Людмилы Алексеевны Голлербах (урождённой Агаповой). Отец был участником Гражданской войны, служил в Управлении инспектора радиотелеграфа Красной армии[3]. Мать создала в Детском Селе коллектив владельцев служебных собак для охраны колхозов и службы в Красной Армии, умерла в 1980 году в Нью-Йорке.
Начал брать уроки рисования в изостудии Воронежского Дома пионеров, куда в 1935 году были сосланы его родители. Семья вернулась домой в 1938 году. В январе 1941 года поступил в среднюю художественную школу при Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры.
В 1942 году был вывезен с матерью немцами из оккупированного пригорода Ленинграда на работы в Германию. В 1945 году оказался в американской оккупационной зоне и отказался вернуться в СССР].
С 1946 по 1949 год учился в Мюнхенской академии художеств вместе со многими русскими художниками.
В 1949 году получил американскую визу и переехал в США, поселился в Нью-Йорке, где с тех пор жил и работал. Работы находятся в собраниях:
Государственная Третьяковская галерея, Москва.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств, Санкт-Петербург.
Воронежский областной художественный музей
им. И. Н. Крамского, Воронеж.
Нижегородский государственный художественный музей, Нижний Новгород.
Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, Москва.
РАССКАЗЫ ИЗ НЬЮ-ЙОРКСКОГО БЛОКНОТА
РУССКИЙ БРОДВЕЙ
«Бродвей» по-русски означает «широкая улица». Она начинается в южной части острова Манхэттен и подымается на многие километры на север, продолжаясь в городке Йонкерс. Название «Бродвей» было мне известно ещё в России. Читая «Вешние воды» Тургенева, я узнал, что брошенная Саниным итальянка Джемма эмигрировала в Америку и поселилась на Бродвее. Селились и продолжают селиться там русские эмигранты всех волн. Конечно, не только на самом Бродвее, но и на прилегающих к нему улицах.
Русским Бродвеем можно было считать район, начинающийся на 60-х и заканчивающийся на 180-х улицах. В нём и насчитывались отдельные оазисы русской жизни в Нью-Йорке. Об одном таком оазисе на поперечной Бродвею улице я хочу рассказать. Там я снял свою первую квартиру.
Дом под номером 16 Вест 109 улица оказался наполовину заселенным русскими. Он был в шесть этажей, без лифта и, конечно, с пожарными лестницами по фасаду, то есть снаружи. Рядом с нашей квартирой была квартира доктора Владимира Михайловича Иляхинского из Таганрога. С супругами в квартире жили двое взрослых детей – сын Вячеслав и дочь Ира. Со Славой я быстро подружился, так как он, как и я, был начинающим художником. В отличие от нас, реалистов, его тянуло к абстрактному искусству.
Напротив, на той же площадке пятого этажа проживал священник о. Александр Киселев с матушкой Каллистой, сыном Алексеем и дочерью Милицей. Родом он был из Эстонии, после войны оказался в Мюнхене, где основал церковь св. Серафима Саровского и Дом Милосердный
самаритянин. В Нью-Йорке эта церковь находилась в доме на 108-й улице, а на верхнем этаже дома располагался Зал имени Рахманинов. Этот зал стал одним из центров культурной жизни в Нью-Йорке.
Этажом ниже проживал доктор Вира-Виссарионов, а ещё
ниже – артисты цирка, иллюзионисты по фамилии Черни. Госпожу Черни муж клал в ящик и распиливал пополам. На самом верхнем этаже некоторое время проживал молодой священник Слободской. В доме рядом, ближе к Центральному парку, поселились молодожены Алеша и Таня Ретивовы. Алеша, родившийся в Чехословакии, со стороны матери был внуком писателя Евгения Чирикова. Таня, дочь инженера Андрея Львовича Киршнера, пережила блокаду Ленинграда. Отец, получив хорошую должность в Нью-Йорке, на свои деньги поддерживал организованный здесь Русский театр.
Семья Ретивовых стала моими большими друзьями.
В их доме я познакомился с художником-сценографом Владимиром Одиноковым. Много старше нас, он стал профессионалом ещё в СССР, в Нью-Йорке заведовал впоследствии всеми сценическими мастерскими оперы Метрополитен, работал вместе с известным художником Евгением Берманом, тоже уроженцем России, и встречался с Марком Шагалом. Известные полотна Шагала, украшающие по сей день стеклянный фасад оперы Метрополитен в Манхэттене, на самом деле написаны Володей, по эскизам именитого художника. Несколько позже на этой же улице снял квартиру Юра Бобрицкий, с женой Ильзой и маленькой дочерью Аленушкой. Там я познакомился с его двоюродным братом Владимиром Бобрицким, известным художником-графиком, работавшим под именем Бобри. Он прекрасно играл на гитаре, возглавлял нью-йоркский филиал Общества классической гитары и дружил со знаменитым Андресом Сеговия. Мне рассказывали потом о трагической смерти Бобри в очень пожилом уже возрасте. В загородном доме, где он жил, случился пожар. Он с женой успел выйти, но вспомнил, что в доме осталась его любимая гитара. Он бросился ее спасать, но назад уже не вернулся…
СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ И НАБЛЮДЕНИЯ
В жизни каждого человека бывают случайные встречи, которые ни в какой мере не влияют на его судьбу, но их приятно вспомнить, в особенности если это были встречи с интересными или знаменитыми людьми. Упоминаешь их не для того чтобы «набить себе цену», а просто из радости, что в жизни ты коснулся их. Расскажу о нескольких таких встречах.
Встретил я один раз двух знаменитых актёров. У Володи Одинокова, управляющего сценическими мастерскими оперы Метрополитен, была большая квартира, где он изредка принимал гостей. В опере в тот год ставили «Кармен», и в постановщики пригласили знаменитого французского актёра и мима Жана Луи Барро. У Володи в этот вечер собралось много гостей, в большинстве своём русских. Неожиданно открылась дверь и вошёл Барро вместе с французским сценографом, имя которого вспомнить сейчас не могу.
Барро был маленького роста, с лицом, испещрённым морщинами, но живым и выразительным. По-английски он почти не говорил, мы же плохо знали французский. Это не помешало нам восторженно его приветствовать и изъясняться с ним жестами. Мне посчастливилось выпить с ним маленькую рюмочку, причём Барро сказал мне: «На здоровье!». С английским актёром Дереком Джакоби я встретился несколькими годами позже в загородном доме семьи Завойко. Актриса Ася Дубровская, родившаяся в Литве, пригласила литовского режиссёра Йонаса Юрасиса для постановки пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца». Главную роль исполнял Джакоби. Я видел этого актёра по телевидению в серии фильма «Я, Клавдий». В жизни он оказался гораздо моложе. «В фильме я носил маску», – пояснил он. Джакоби вскоре стал «душой общества», великолепно передразнивая акцент британской аристократии. Фамилия Якоби (так она пишется по-русски) была мне знакома. Со слов моей матери я знал, что до революции в Царском Селе жила семья Якоби, видного адвоката или даже сенатора. С двумя его дочерями на несколько лет старше неё, Елизаветой и Анастасией, моя мать дружила. Про них в те времена говорили: «Девушки Якоби ведут себя совершенно неприлично, они не носят корсетов и играют в теннис!».
Эти девушки, уже в преклонном возрасте, жили в Нью-Йорке, и мы с матерью часто навещали их. Анастасия Николаевна, в замужестве Армадерова, уже овдовела, Елизавета Николаевна никогда замужем не была. В советское время они работали в ленинградском Эрмитаже, и их называли «эрмитажными старушками».
Обе сестры очень гордились тем, что для фильма «Дубровский» им удалось по старым литографиям узнать, какие подтяжки мог носить герой фильма. С тёплым чувством вспоминаю этих милых, оставшихся очень старорежимными, царскоселок. Их племянница, моя добрая знакомая Людмила Сергеевна Оболенская-Флам, живущая в Вашингтоне, рассказала мне как-то, что Анастасия Николаевна, бывшая замужем, говорила: «Книгу Набокова "Лолита" Лизе читать не следует». Но Елизавета Николаевна тайком от сестры книгу всё же прочла.
Сестры Якоби похоронены на кладбище монастыря Ново-Дивеево, к северу от Нью-Йорка, где покоятся почти все старые русские жители этого города.
Упомянув фамилию Оболенских, хочу сразу же сказать, что это очень многочисленный княжеский род. Некоторые его представители говорили даже: «Мы не род, а народ». Помимо Людмилы Сергеевны Оболенской и её первого, ныне покойного мужа Валерьяна, я встретил в свое время еще двух Оболенских. С одним из них я кратко познакомился не в Нью-Йорке, а во Флоренции в 1963 году. В галерее Уффици я заметил небольшую группу русских туристов. То были еще суровые советские времена, и советских граждан можно было легко отличить по одежде и дешевым фотоаппаратам в руках. Группу вел пожилой человек, объяснявший им картины и прекрасно произносивший итальянские имена художников Возрождения. У меня возникла мысль присоединиться к группе, но я решил, что этим могу смутить их, и пошел дальше. На другой день на улице я вдруг заметил этого старого гида и решил познакомиться с ним. «Оболенский», – ответил он, когда я ему представился. Николай Алексеевич (так, кажется, звали его) оказался старым эмигрантом. «Живу в старческом доме в Турине, – сказал он мне, – но когда приезжает группа из Советского Союза, меня вызывают». Прекрасно знавший Флоренцию, Оболенский дал мне несколько ценных советов о том, что следует обязательно посмотреть в этом замечательном городе. Он сказал мне также, что его сын живет в Америке и работает в Госдепартаменте в Вашингтоне. Мне сказали потом, что он, в конце концов, переехал к сыну и скончался уже здесь, в Америке. С Флоренцией связана у меня еще одна встреча, тоже краткая. Перед тем как ехать в Италию, я провел несколько дней в Париже, где мне дали имя православного священника, у которого во Флоренции был небольшой приход.
Отец Савва Тищенко, как его звали, встретил меня очень радушно. Приход его действительно был очень маленький – две старушки и греческий мальчик. На воскресной службе я оказался четвертым в довольно большой церкви, выстроенной, кажется, в конце ХIX века, когда во Флоренции жило достаточное число русских. Я вспомнил, что мне говорили в Париже: отец Савва, образованный человек, в прошлом офицер, был «выслан» во Флоренцию за свой острый язык. В этом я быстро убедился, когда, высказав желание посетить Грецию, услышал: «Мой друг, знайте, что древних эллинов давно уже нет, вместо них там гнусная смесь турок и болгар». Узнав от меня, что недавно скончалась супруга известного профессора Федора Степуна, лекции которого о Достоевском я слушал в Мюнхене в1948 году, отец Савва, вздохнув, произнёс: «А кто ему теперь будет завивать кудри перед лекциями? Ведь супруга его всегда завивала их щипцами». Наконец, когда я сказал, что знаком с Ниной Георгиевной Федотовой, в замужестве Рожанковской, отец Савва сказал: «Федотов с его "Новым градом" и вся вообще либеральная русская интеллигенция – бомбометатели! Им взрывать все хочется!». Я не возражал и, съев несколько спелых фиг прямо с фигового дерева в садике приходского дома, отправился в Париж, откуда полетел обратно в Нью-Йорк.
За день до отлета я решил посетить Собор Парижской Богоматери. К моему удивлению, я увидел перед собором громадную толпу народа и много вооруженной охраны. Спросив, в чем дело, я узнал, что в соборе будет отслужена месса по недавно скончавшемуся Папе Павлу VI. Я увидел также людей в белых плащах с большим мальтийским крестом на них, то были мальтийские рыцари, о которых я только читал. Заметил я также у самого входа в собор голову возвышающегося над всеми человека, вернее, его большую лысину, – то был президент Франции Шарль де Голль.
Много лет спустя в Нью-Йорке я познакомился с Еленой Георгиевной и Александром Петровичем Оболенскими, уже немолодой парой. Александр Петрович, эмигрант из Франции, преподавал французский язык в Нью-Йоркском университете (NYU); Елена Георгиевна была большой любительницей балета и лично хорошо знала Рудольфа Нуреева. Именно от нее я впервые узнал, что знаменитый танцор тяжело болен. В последние годы жизни Нуреев попробовал свои силы в кино, сыграв главную роль в фильме «Рудольф Валентино». Когда-то идол американской публики, он исполнил также комический танец с Мисс Пигги, карикатурным персонажем «Свинушка», и даже взял на себя роль сиамского короля в музыкальной комедии «Король и я», пользовавшейся в свое время большим успехом в американских театрах. Роль короля исполнял тогда русско-американский актер Юл Бриннер. Новая и очень скромная постановка этой комедии состоялась в небольшом театре города Стэмфорд в штате Коннектикут, к северу от Нью-Йорка. Елена Георгиевна и я поехали туда и, конечно, зрелище было очень грустное. Рудольфу Нурееву нужно было петь, но голоса у него не было. Будучи очень музыкальным человеком, он все же справился со своей ролью, да и какой голос мог иметь сиамский король? Но глухие, сиплые звуки, им издаваемые, заставили наши сердца сжаться.
Мы пошли навестить Рудольфа в его уборной. Он встретил нас с каким-то смущенным видом. «Какие у него впалые щеки, – сказала мне Елена Георгиевна, когда мы вышли, – он тяжело болен и долго не протянет». Она оказалась права. Мне пришлось, таким образом, видеть великого артиста как в расцвете его сил, так и в период трагического их упадка.
Из книги воспоминаний «Нью-Йоркский блокнот», New York Review Publishing, 2013
Пара в кафе
Группа молодёжи
Из работ, присланных в редакцию
Силуэты
Архив «Связи времён»
|
|
2022-2023-ФРАШ, Берта. О трех поэтических сборниках.
О трёх поэтических сборниках
Владимир Батшев. «Из разных лет». – Не изданные стихи. –Литературный европеец, Франкфурт-на-Майне. 2022, 116 с.
Владимир Батшев постоянно трудится, если судить по творческим результатам. А это не только романы и стихи редактора журналов «Литературный европеец» (с 1998 года) и «Мосты» (с 2004). Но также издательская деятельность. Об этом он сообщает в самом конце, на обратной обложке. Высказывание «...пусть я без имя-отчества, нигде не знаменит. ...» (стр. 93) нужно оставить без внимания. Это же подтвердят авторы его журналов с разных континентов.
В 2005 году в «Библиотеке Литературного европейца» вышли «45 лирических стихотворений разных лет» Владимира Батшева.
В серии «Русская зарубежная поэзия» издан его новый сборник стихотворений. Русская зарубежная поэзия, Русская зарубежная проза – эти рубрики издательства являются постоянными участниками на книжной ярмарке во Франкфурте-на-Майне, где уже много лет с огромным энтузиазмом их сопровождает Владимир Батшев.
«...Поэзия всех диаспор сильней метропольных вьюг!» – заявляет Батшев в начале, в первом стихотворении сборника.
Русская зарубежная – такое восприятие творчества – результат всей его жизни, это в его крови. Он не бывший диссидент, Владимир Батшев им и остался. Бурное прошлое не осталось эпизодом в тумане. Оно с ним, оно в этих стихах «Из разных лет», посвящённых жене Гале. «Мы с тобою стояли у моря...». «История – сука, а не соловей, / ломает эпохе суставы…»
(с. 52). Стихи – диалог с ней и с читателем.
На обложке 2005 года и 2022 года его лицо почти без изменений, морщин не прибавилось (если они или седина вообще существенны для мужчины!). Но теперь другое выражение глаз. В моей интерпретации (а значит субъективно) — смесь иронии со скептицизмом. И это отражается в поэзии, этим внутренним состоянием проникнуто содержание стихотворений Владимира Батшева.
По краю квадрата стекает
попавшая капля впросак –
граненные в моде стаканы –
ограненные не так,
как помнили в Замоскворечье.
Стон стопок граненных
и стук
подреберный, вечный, зловещий,
как вещи, как хрип от простуд –
извечный.
Что ныне за гранью былого?
Приспособиться к системе, её обстоятельствам не стало «счастьем» поэта, который в семнадцать хотел драться (стр.11), а затем понял – «не за что драться». В стихотворении «Фотография 1965 года» – лаконичное, проникновенное жизнеописание не оставляет равнодушным читателя:
Нам не надо подводить итоги.
Там друзья мои живы. Я – тоже.
Неизвестен горький привкус измены.
Мне ещё не переломали ноги,
и с живого не содрали кожу,
и не вычеркнули имя из метрик. (стр. 38)
Много волнующих строк, передающих обиду, «продажные будни», ложь и невозможность забыть «обыск, арест и донос». Но есть лирические строки, в которых «страсть диким зверем рычала» (стр. 69).
Искренность своего разочарования «друзья-то становятся суками!» поэт не скрывает. Но с ним радость творческой работы, которая не предаст, радость выражения себя в стихах: «Они – слезиночка тебя, они — шальная жизнь...».
Ассоциации с эпохой в созерцании природы, увлекают страсти стихии:
...разбиться разом в зеркалах
прудов, ручьев и озера,
которых дождь не закрывал
вчера во время позднее,
где ветер проползал в окно,
где рвало небо зарево,
где птицы мокрою волной,
день начинали заново. (стр. 36)
Владимир Батшев беспощаден к прошлому, где он родился, где прошла его молодость.
Страна, которую оставил поэт, шантажирует и держит мир в страхе. То, за что он боролся, даже не мираж. Россия — не была и не является демократической страной. И теперь не имеет значения населяют ли Москву лимитчики, о которых нередко сокрушается поэт. «Возвращаться совсем не хочется в город воров и лимитчиков» (стр. 109). «Годы проходят. Сменяется власть. Только сажают по-прежнему — всласть». (стр. 26). Теперь даже диктатор постоянный.
Сбегали капли, как по лезвию –
по глади листьев дождь хлестал.
Я поутру опять порезался
о кромку чистого листа.
Я вздрогнул – гневный крик отчаянья
возник, разросся и упал.
И палец, словно знак молчания,
поднес к испуганным губам.
Лист ждал меня – не на свидание.
Он звал на жизнь, а не в кабак.
Он из меня опять выдавливал,
как Чехов говорил – раба,
раба случайности и прихоти,
канатоходца без шеста,
чтоб не выплескивался криками,
а тихие слова шептал.
Давно прошла пора рыдания,
но раз поднялся ты с колен,
то плюй на каждое предательство
друзей случайных и коллег.
О чем? Про что? Зачем мне ребусы —
я не украл и не убил!
А лист кричал, молил и требовал
моей работы и любви.
Когда он монолог заканчивал,
в висках забился ритм стиха.
Из пальца больше кровь не капала,
и дождь в кустах устал стихать.
«Из разных лет» – поэтическое описание прошлого и настоящего, предполагающее продолжение.
Виктор Фет. «Ткань памяти». Стихи августа – декабря 2022. Друкарський двiр Олега Федорова. Київ, 2022. 147 стр.
Виктор Фет – уникальный человек, профессор-биолог, которого природа щедро наградила разнообразными талантами, среди которых поэтический дар — явление настоящего и прошлого, то есть ума, сердца, памяти. Такая поверхностная классификация его творчества едва ли поможет мне передать впечатление от сборника «Ткань памяти», по определению автора, являющегося продолжением предыдущей книги стихов, «Над бездной». Книга также интеллигентно, добротно издана в Киеве, в серии «TEXTUM @RANEUM». И война продолжается, страшная война. Виктор Фет оказывает помощь Украине изданием там книг. И, как он пишет, «несказанно рад, что стихи пишутся, и что я могу своим словом издалека поддержать друзей в борющейся Украине».
«Над бездной», предыдущий сборник, произвёл на меня очень сильное впечатление. И я предполагала, что превзойти эмоциональное потрясение будет сложно. Конечно, восприятие творчества и, в частности, поэзии, субъективно (я не устаю это повторять).
В продолжении нет усталости поэта! Он по-прежнему необычайно плодотворен, его стихотворения волнуют мыслями. Подлость истории, неравнодушным свидетелем которой является Виктор Фет, не даёт покоя ни днём, ни ночью. И всем, кому понятны и близки однозначность отношения поэта к осколкам реальности, к пережидающим и заблуждающимся в понимании мира для Украины и для всех нас.
Цепляясь за сплетения корней,
в словах запутываясь и скользя,
пытаясь увернуться от камней,
мы вверх ползём; нам вниз смотреть нельзя:
там бездна. Мы соседствовали с ней
ещё давно, на дальних берегах… (стр. 35)
Не все могут передать свои переживания. «Слова текут, как боль из полости души. Их надо записать.» (стр. 33). Поэт болен творящимся злом.
...
Сейчас, я знаю, очень трудно петь
и говорить, пока событий плеть
ежесекундно падает на раны
сквозь прерывающиеся экраны.
Столетие пройдёт свой путь на треть
лет через десять. Как же уцелеть
и нам, и сыновьям и внукам?
Где им достать устойчивости к ядам? … (стр. 19)
В пасхальные дни Германию захлестнули марши мира. О каком мире говорили демонстранты, ведомые умелой режиссёрской рукой, понимают ли они свою позорную роль? О влиянии России, о её неустанной, изощрённой пропаганде (в интернете, в частности) власти официально предупреждают. И уже есть доказательства в суде, что возглавляющий «кверденкеров» (у поэта они ферштейеры) получил миллионы пожертвований для своей деятельности (официальная информация).
Но и там не все готовы или хотят покинуть «империю зла», тихо пережидая или ему сопутствуя. Своё мнение об интеллигенции повсюду поэт выразил однозначно:
Мы можем говорить, а многие из нас
умеют и писать. И где вы в этот час?
Где ваш Народный фронт и где интербригады?
Я здесь пристрастен и несправедлив,
но прекратите же извечный свой мотив
о том, что аду нет преграды! …
нет выбора в концлагере, но кто-то ж его построил, и охраны рота
питалась чем-то. Кто ж её поил,
кормил и в школе впаривал чего-то?
На ком теперь ответственность легла?
Гнилые корни погребает ил;
печаль моя темна и тяжела. (10 октября 2022, стр. 42-43)
Поэт рассказывает свои сны, которые «приобретают облик слов», доверяет их читателю.
Отогрей в замёрзшей руке
то, что выловлено в реке
сна и памяти, и в слова
собери остывшие звуки … (стр. 121)
<…>
память – орган, ненужный нам –
увязает в моём песке. <...> (стр. 125)
И в этом потоке памяти поэта, в его стихотворном восприятии года войны, различных географических мест Украины, желание словом защитить границы страны, своё, наше детство. Память подарок жизни и её проклятие.
Ткань памяти
Ткань памяти расчерчена на клетки,
для каждой существуют этикетки,
которые я тщательно храню,
как те карандаши, что я чиню
опасным лезвием — и с острия
стекают смыслы, как с конца копья.
Но гаснет факел мой в пещере змия:
Здесь девы нет; она – мечта и мрiя,
Скорей на свет, беги, лети скорее!
Вихрь наполняет белые поля,
И отрастает голова на шее
У нового хозяина кремля.
Не поддавайся дьявольскому сну!
Он чёрн, как дёготь смрадный и тягучий;
нырни в него, уйди на глубину,
где корни бед сплелись во тьме гремучей,
светящейся, как демона лицо:
сквозь тучи монстров опустись на дно,
найди источник, дёрни за кольцо,
пускай в огне расплавится оно.
Плыви теперь за нами и за мной,
спасаясь от расплавленного ада,
в который нам заглядывать не надо:
там бесы корчатся за каменной стеной. (2 декабря 2022, с. 120)
Первое стихотворение книги написано 19 сентября, последнее 16 декабря 2022 года. Всего – сто одиннадцать стихотворений, несколько написаны в один день.
Стихотворение есть форма бытия
особая, отдельной жизни род;
не мы их пишем, а наоборот,
как было сказано давно и точно;
не мы находим их: они как раз
лоцируют и выбирают нас. (стр. 40)
Не всех стихи «выбирают», но читать их могут все! Стихи Виктора Фета – поэтический пульс, стихия слов, пурга из снов и мыслей, непостижимость военного лета, краски, вихри из прошлого скукоженных кусков, намыста дней, печали вышиванка.
Ткань памяти и марля (слова лечат), и парча (знамени победы Украины!).
Евгений Терновский «MCMLXXIV (1974)». Стихотворения. Литературный европеец. Франкфурт-на-Майне, 2021. 184 с.
Новый сборник стихотворений Евгения Терновского, известного русского зарубежного поэта, прозаика, доктора философии, литературоведа, эмигрировавшего в 1974 году, начинается с обложки, выполненной самим автором. Вместе с названием картина почти разрушенного здания – ключ к содержанию. Подведение итогов? «Выпьем за век, выпьем за путь, что ускользнул от меня!» – в стихотворениях поэт рассказывает о времени и о том, что в нём было.
Помню, всё кривилось от скуки и зла
во время оно.
Я покинул дом, где Жар-Птица слыла
белой вороной.
В год, когда вполголоса пела судьба:
«За мной следуй!
Ты уйдёшь от лагеря и суда,
но напоследок
посмотри на дом, что окован льдом!».
Пустым и лишним
показался мне…
Но не стал тот дом
мне домовищем.
И есть. Необыкновенно прочувствованные им годы, пейзажи и, конечно, люди. Там и здесь, в эмиграции. География, история, ветер и море. Стихия моря и чувств – так я воспринимаю поэзию Евгения Терновского, кстати, так же интересного писателя.
Большое влияние на его поэтическое творчество оказали знания мифологии, мировой литературы и религии. И там, где они встречаются, автор даёт пояснения. Таким образом, способствуя беспрепятственному общению с читателем. Евгений Терновский использует мифологию для изображения прошлого и настоящего.
Логичным продолжением обложки мне показались стихи, отразившие трагедию души: уход дорогого человека, описывающие время до и в самой эмиграции, одиночество и свободу.
Знакомым, замечательным стихотворением начинается этот сборник:
Я знал, что ты уйдёшь накануне зимы,
как октябрь или дождь <…>
И закрыв последнюю страницу, я вернулась к нему. И к тем, что показались мне раскрытием душевной раны:
Во всю мощь и прыть,
и в ночи, и в рань,
за тобою – подожди меня, пожалуйста!
Нам бы вместе плыть
в Финистер, в Бретань,
без весла, ветрила и без паруса.
Но, увы, наверх
якорь не поднять,
и судьба, золотоглазая, русалочья,
уплыла навек.
Пролетела над
берегами каравелла неизвестно чья.
Стих галерн и смолк
в челноке Харон,
облекаясь ночью в траурное рубище.
Если бы я смог
сквозь громаду волн…
Но не умирай! Со мной побудь еще!
Несколько стихотворений о восприятии Рождества инициировали желание перечитать «рождественские» Бродского. Магическое время года и вложенное в него содержание естественно всегда инспирировало поэтов. В этом нет соревнования, а только возможность выразить свои чувства.
Сер, серебрист,
Город в летучих кристаллах опала. <....>
Лишь фонари
Смотрят еще на фольгу и обертки
Тучной халвы. ...
Несколько стихотворений посвящены или продолжают разговор с поэтом Дмитрием Бобышевым.
Пронзительные строки не один раз обращены к «М.Л.», обнажая грани одиночества:
… Что ж, удаляйся, друг. Приму и не нарушу
отплытие твое, и не взгляну снаружи
на век, что без тебя пустынен, как пустырь.
Пусть стынет, далеко от дамбы и от дома,
от арморийских туч, от пики волнолома,
опустошенный мир.
Как и прежде цитируемые отрывки стихотворений не отражают всего поэтического творчества.
Евгений Терновский владеет всеми регистрами литературного творчества, в том числе и поэзии. Он автор нескольких романов, некоторые из них написаны на французском языке, в том числе исследование «Пушкин и род Гончаровых» – сообщает издательство Литературный европеец, в котором вышли пять книг стихов Евгения Терновского. С 1974 года он живёт в эмиграции. Приобрёл мир и себя в нём. Непросто. Оставаться человеком, «один раз прожить чужую жизнь, но дважды умирать» – непросто. Об этом в его стихотворениях.
...жизнь – игра с пространством –
только в беге, не в борьбе.
Лучшее спасенье от простраций,
от депрессий – одинокий бег.
Берта ФРАШ, Йена, Германия
|
|
2022-2023-БОБЫШЕВ, Дмитрий-Поэтические переводы на английский язык.
в переводе на английский язык
ЛЮБОЙ ПРЕДЛОГ
(Венера в луже)
Зрит ледяное болото явление светлой богини…
Пенорожденная – вниз головою с небес
в жижу торфяно-лилейную под сапоги мне
кинулась, гривной серебряной, наперерез.
Бедная! Белая – в рытвине грязной она отразилась…
Видно, и в самой ледащей из наших дорог –
лишь бы вела! – с ней замешена общая милость
низкому озеру Вялью и острову Милос,
и пригодится для чуда любой завалящий предлог.
Вот и гляди в оба глаза на мокрые волглые глади:
чахлые сосны, коряга застряла как хряк,
да лесопилка сырая вся чиркает сзади;
в кучу слежались опилки, и будка на складе
в серых подтеках глядит – отвернись от меня, Бога ради!
Это ведь родина. Что же ты плачешь, дурак!
ANY EXCUSE
(Venus in a Puddle)
The icy swamp beholds a goddess born in foam…
Head first into lilli-colored muck
under my boots she plunges, a silvery sovereign.
Poor one, pale one reflected in a pot hole…
It seems the scrawniest of our dirt roads –
just so it leads somewhere – has a little bit
of common grace for swampy lake Vyalye
and isle of Melos.
Any old excuse
will do for a miracle.
Now look, then, with both eyes on the wet bottomland:
consumptive pines, dead branches mired like hogs,
a damp sawmill as well, clattering there beyond.
The shavings have pilled up, the guard shack in the yard
looks out on wet grey ruts – Oh, turn away,
for God sake. After all, this is the homeland.
And what are you crying for,
fool!
(translated by Joseph Langland)
КОГОТЬ
Улавливая голыми руками
разрыв пернатого снаряда
(кнутом настигнутого ястреба),
пастух,
как скареда, его в брезент,
в раскрытый раструб,
не вынимая завтрак из мешка,
сует, замешкался –
картофелины, хлеб
помолоты резиновым ботфортом –
бой оперения –
туда его, туда –
когтящего...
Улавливая голыми руками
настигнутого ястреба,
пастух,
уже не понимая, кто
когтит,
суёт его,
суёт его пропеллер или спицы,
неважно,
всё туда, в мешок, в мешок,
поехала клеенка от плаща,
соль из тряпицы высыпалась, гложет
порезы.
Глаз.
Неважно.
Снова глаз
сухой пощечиной крыла его ушиблен.
Шипенье, клюв
и костяной язык
всерьез уже грозят другому глазу.
И – сразу
за спину мешок
с обломком птицы,
спуск ископыченный прошел,
за валунами,
(над валунами вилась ястребица),
за валунами изгородь была,
он уходил, согнувшись,
словно коготь,
прошивший дождевую мешковину.
Так и вошел в околицу села.
THE CLAW
Catching with bare hands
that feathered grenade, exploding,
(a hawk lassoed with a whip)
the shepherd, like a miser,
claps him into the gearing canvas bag
without even removing his breakfast from the sack,
then he is stuffing it all, for one brief moment,
potatoes, hawk, and bread,
all ground together there by his rubber boots
as in some feathered fight
trapped inside itself
with the clawing one…
Pushing with his bare hands
the caught hawk, the shepherd
knows not who is clawing whom,
or shoving at him propeller or spokes,
but it does not matter;
all goes into the sack, into the sack.
Threads of his ripped mackintosh run loose;
salt spills from his pouch,
stinging the cuts in his hands.
And the eye?
it does not matter.
But again the eye
is lashed by the dry slap of wings.
The hawk hisses; the beak and bony tongue
strike for the other eye.
And, as suddenly as it happened
the sack on his back
with fractured fragments of the bird
subsides. His boot heels imprint the slope
over the boulders where the female hawk
circles above him. There by a fence
along the heavy boulders he walks away,
bent over like a claw
piercing the drizzled melting of the daylight;
it is thus he comes to outskirts of the village.
(translated by Joseph Langland)
ЗВЕЗДА
Какая яркая – огня и льда слиянья,
И – силится внушить пульсирующий знак!
Я мог его понять, но только сам сияя,
сияя, – что давно и далеко не так.
А виделось: горит в селеньях занебесных
оконная свеча в покое, где ночлег.
Последний перегон, и мысль истает в безднах.
И всё же не совсем, – так верит человек.
Но ежели вблизи мерцания и света
на месте мировом откроется дыра
и слижет огонёк, – примите весть, что это
кому-то на покой в той горнице пора.
Какая яркая, какая ледяная
и вечная... Хотя – вся вечность: до зари.
Мгновения мои в себе соединяя,
вот – и сорвётся луч. Я говорю: – Гори!
STAR
What brilliance! Fire and ice, matter
and anti-matter, the void exploding
into reasons I could only understand
by turning into light myself... But how?
I understood things better as a child.
Stars were simpler then, candles merely
in rooms where one might spend the night.
But to think of never waking up –
that was exhausting. As if, somehow,
anywhere at random, a hole might open
and lick those fires up completely...
Meaning another quest had gone to sleep
or into... into what? How icy-cold
those little rooms must be. And what
an eternity until dawn! Star, destiny,
childhood fuses into a single heartbeat
burn, burn I say!
(translated by Michael Van Walleghan)
ТОТ СВЕТ…
...куда пути непоправимы.
Где то звезда, то снова полоса.
Грядущего нарядные руины,
лириодендроны, бурундуки, раввины...
И – галактические небеса.
И – механические херувимы.
И – ты. По вавилонам барахла,
живой, идешь, хотя отпет и пропит,
свой поминальный хлеб распопола, –
где палестинам снеди несть числа...
Делясь, ты половинишь вкус и опыт
по зарослям дерев Добра и Зла.
Да, ты – туда ж – с утопией великой,
с ужасною, как тот кровавый хлеб,
духовностью! Ты встречен будешь в пику
улыбкою тончайшей, поелику
здесь души не давались на зацеп
десятка двух "единственных религий".
И – каждая – для них за то не та,
что к счастью стыдному отнюдь не доступ.
(Единственность – язвимая пята.)
Тоталитарна только пестрота,
и абсолютны сдобные удобства, –
в них даже грязь охранна и чиста.
Учись на всем.
И слушай содроганья
(бутылочная сыплется гора)
и рев зеленоводного органа.
По небу письмена над Ниагарой
цветут, опять УДОБСТВА предлагая...
Горит закат огромно и угарно.
Горячих красок хладная игра.
Тот свет. И мы живые, дорогая.
THE OTHER WORLD
From whence no paths return…
Just stars and stripes forever,
the gaudy, catastrophic future –
liriodendrons, chipmunks, Hari Krishnas…
whole new galaxies in fact
complete with mechanical cherubim
and you. Alive along the alien trash.
Otherwise, the funeral went perfectly,
right down to the bloodstained bread
of last remembrance, yours to offer up
in Babylon – your taste and wisdom too –
where everyone is gorged on bread
and forbidden fruit alike. And you –
your winked at “Russian” spirituality
reeking of that selfsame bloody bread –
what can you say to these utopians
who have resisted at least two dozen
“true and apostolic faiths”? And why?
Can you deduce for them a noble motive?
Unconditional happiness? Is that it?
A one and only anything is anathema here.
Only variety, change, endless multiplicity
have value; and sybaritic comfort is the law.
Even their shit is privileged and clean.
Learn from everything. Listen to the shuddering
boom of Niagara falls (a celestial organ –
a mountain of green glass shuddering down)
while over the city, lights start coming on,
signs offering us even more CONVENIENCES…
an icy spray of dazzling, overworldly color…
to find us here, my darling. Still alive.
(translated by Michael Van Walleghan)
ВАЛЛЕГАН, Майкл Ван / Michael Van Walleghen (1938 – 20 мая 2022) – американский поэт. Опубликовал шесть сборников стихов; второй – «More Trouble With the Obvious» (1981), стал лауреатом премии Ламонта в области поэзии Академии американских поэтов. Получил две стипендии Национального фонда искусств, первый приз премии Borestone Mountain Poetry Awards, премию Pushcart и несколько грантов Совета искусств Иллинойса. До выхода на пенсию был профессором английского языка в Иллинойском университете в Урбана-Шампейн и первым директором созданной там в 2003 году программы MFA в области творческого письма.
ЛЭНГЛЕНД, Джозеф / Joseph Langland (16 февраля 1917 – 9 апреля 2007) – американский поэт. Родился в Спринг-Гроув, штат Миннесота, вырос в северо-восточной части Айовы на семейной ферме. Получил степень бакалавра (1940 г.) и степень магистра (1941 г.) в Университете Айовы. Служил в армии США пехотинцем во время Второй мировой войны. Первый сборник стихов «Для Гарольда» (1945) был написан в память о младшем брате, погибшем в бою на Филиппинах. Преподавал в Университете Айовы, а позже – в Университете Вайоминга. В 1959 году перешел в Массачусетский университет в Амхерсте, где основал программу MFA для поэтов и писателей. С 1959 по 1979 год преподавал в Массачусетском. Публиковался в Massachusetts Review, Paris Review, The Nation, The New Yorker. Книги: The Green Town (1956), The Wheel of Summer (1963), An Interview and Fourteen Poems (1973), The Sacrifice Poems. North American Review University of Northern Iowa. 1975. ISBN 978-0-915996-01-8. Any Body’s Song, Doubleday, 1980 (National Poetry Series), A Dream of Love (A poem with etchings), Pleiades Press (1986), Twelve Preludes and Postludes (1988).
|
|
2022-2023-МИНКИН, Олег. Перевод с белорусского Виктора ГОЛКОВА.
(Алег МІНКІН)
в переводе Виктора ГОЛКОВА
История
А тот, кто на ковчег не поместился с Ноем,
Остался под водой, по дну растекся гноем
Он удобрит чудесный вертоград,
Который Ной ещё посадит, брат.
На мокрых от дождя и от потопа склонах,
А всё- таки вполне цветущих и зелёных.
Когда исчез бушующий поток,
Воскликнул Ной – так значит, любит Бог!
Я и моя семья одни на возвышенье,
Хвала тебе, мой Бог, за важное решенье.
Затем войдёт в шалаш и в полной тишине
Историю про тех, кто там лежит на дне,
Он перепишет вновь и так изобразит
Как хочется ему – никто ж не возразит.
И точкой завершит великий свой роман.
А радуги дуга прорвется сквозь туман.
Горничная
Никто уж не прошепчет ночью:
Ты бесподобно хороша.
И так, чтоб дрогнула душа,
Никто не поцелует в очи.
Не той, прелестной Афродиты,
Завьется локон у плеча.
А просто горничной сердитой
Пройдёт Бессоница, ворча.
Прикосновение
Да, запах был хорош.
За неким поворотом,
Куда в конце придёшь,
Не обольешься потом.
Где лишь водоворот
И полное забвенье,
Пусть будет запах тот
И то прикосновенье.
Свеча
А вы не видели, как свечка угасает,
Как пламя тонкое колеблется, мерцает?
Но вдруг так яростно и коротко блеснет,
Потом опустится и нехотя заснёт.
А дым над тёплым воском вытянется в клин,
Как доказательство, что Мрак лишь
властелин.
Тень
Мне в спину солнце светит – только зря,
Ведь тени нет, по правде говоря.
Я пережил отца на день всего,
Но тень моя исчезла, как его.
Этюд
Вот засуха, и ни зелёной
Травинки... Господи, вот ад.
Последний классик удивлённо
Глядит на первый листопад.
На поля жёлтое сиянье,
Где в обрамленье слюдяном
Стог высится, как изваянье,
И жёлтым кажется слоном.
Вид с балкона
Не так далеко, где пространство пустое
И палые листья мне видеть дано
С балкона – лежит в глубине золотое
Под синею гладью озерное дно.
И там, где луч солнца свирепо и хлёстко
По крыше жестяной фотонами бьёт,
Находит мой взгляд одинокую лодку,
Где, слившись в одно, силуэт наш встаёт.
И видим мы оба, а может, нам снятся
На камешках, в гальке, среди синевы,
Едва уловимо в воде серебрятся
Листки удивительной жабер-травы.
И шепчешь ты мне, что тот листик прижатый
К виску на секунду, поможет тебе
Услышать судьбы грозовые раскаты,
И может быть, всё поменяет в судьбе.
Рванулся я было на дно за травою,
Чтоб несколько листьев тебе принести...
Но вот не посмел, ты не стала живою.
Один на балконе стою я. Прости.
Собака
Твой верный пёс, как верный человек.
Завоет он, коль ты уйдёшь навек.
Не понимает, как отец родной,
Не шевелясь, лежит к нему спиной.
И злится за измену оттого,
Что ты не треплешь за уши его.
Лодка
Олегу Аблажэю
Кончен праздник, не грусти.
Жаль, что стало холоднее,
А глаза ещё темнее.
Нам с тобой вдвоём грести,
Погружая весла в воду
Сквозь туннельное жерло
В край, где радостно, светло –
В бестелесность и свободу.
Эпитафия
Итак, зачем всю жизнь стихами ты болел,
В часы бессонницы ища простое слово?
Летал в нездешний мир, где лишь азот белел,
Забыв, что, в сущности, земля всему основа?
Не для того же, чтоб один эстет лениво
Спросил другого – Фёдор Ницка1 это кто?
Да помню, был такой, кропал стишки. А что?
Да просто к слову я. И улыбнётся криво.
_______________________________
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬
1 Федор Ницка – псевдоним Олега Минкина
На пожарище
(по мотивам Э.По)
Какие-то гарь и пыль
Накрыли шоссе волной.
Оставив автомобиль,
Я в лес шёл, что встал стеной.
Сказал бы мне кто, пожалуй,
Зачем я иду наугад
Сквозь отблеск пожара алый
И этот дурманящий чад.
Как дождь моросящий сея,
Плыл пепел, дымился мох.
Но я за моей Психеей
Уже не идти не мог.
Вот мы подошли к болотцу,
Его не задел пожар.
Сквозь дым пробивалось солнце,
Лениво гудел комар.
Хотя и не знал я, где я,
Но было пути концом –
Чистилище, а Психея
Застыла с таким лицом,
Что вряд ли бывают лица
Белее...вдруг крыльев стук
Раздался, и вспышкой птица
Упала на мёртвый сук.
Поломанный сук сосновый...
Как с ясного неба – гром.
Свет яростный и багровый
Был каждым её пером.
Напротив, неподалёку,
А может рядом со мной,
Светилось чудесное око,
Пронзая мой лик земной.
От века чужая миру,
Молчит и гнезда не вьет.
Живущая вечно сиро,
Во мне лишь она поёт.
Да, голос её знаком мне,
Я слышал его не раз.
Огонь, что зажёг он, помню,
Десятками лет не гас.
Он рвался сквозь птичье горло,
Но был так далёк, далёк...
А имя, что время стерло,
Я вспомнить уже не мог.
Пока подбирал названье –
Стратим, Висажир, Багрим…
Она сорвалась, как пламя,
И стал её след незрим.
За пепельной занавеской
Стонало шоссе, дыша.
И голос Психеи резко
Сказал мне: она – Душа.
Кукабака2 и зеркало
Смотрю я в зеркало печально.
Кто мой двойник? Давно не тайна.
Вот жёлтый лоб в морщинах сплошь.
И лес волос на плешь похож.
Итак, понятно, почему,
Гниль завелась в твоём дому,
Пан, гордый Дух, куда Господь
Тебя швыряя, молвил: Плоть.
_________________¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬_________
2часто употребляемый автором вымышленный персонаж
Скамейка в саду
Я знаю скамейку в забытом и старом
Саду,
Не видно её за высокой травой и листвою.
Но если случайно присядет там кто
На беду,
Всю жизнь в этот миг он в пространство
Столкнет роковое.
Не то, чтобы страшное что-то случилось,
Но вот
Таинственный холод вовнутрь проникает
Невольно.
Он тёплое сердце своей пустотой
Обовьет,
Прижмется к виску, и вискам оттого станет
Больно.
И можно не знать, что причина у боли –
скамья.
А можно и знать, но не хватит уже
Алкоголя,
Не хватит любви или сказки другой,
Хоть бы я,
А может и он, по войне объявили
Той боли.
Она остаётся с тобою, а с ней
Пустота
вопьется как пиявка, чтоб жизнь твоя
Сделалось адом.
Я знаю скамейку, которая вечно пуста
Меж ржавой решёткой
И жухлым запущенным садом.
Соль
Коль смерть-старуха
Жужжит мне в ухо
Всё ту же муть,
То было б проще
В какой-то роще
Огонь лизнуть.
Но вдруг бездомный
В аллее тёмной
Расцвел цветок.
Совсем без света.
Давно не лето,
И как он смог?
Росток убогий,
Там на дороге –
Вот так дела.
Я вытер губы
Слегка, но грубо
Соль губы жгла.
С какого лиха
Возник ты тихо? –
Спросить позволь.
Ведь ты не чудо,
Тогда откуда
Вот эта соль?
Я сам не знаю,
Но боль ночная
Во мне сейчас.
А соли едкость –
Совсем не редкость –
Слеза из глаз.
Корица
Не касаюсь я чувств,
Что мне стали узки.
Входит слово, как гвоздь,
В твердь могильной доски.
Ведь напрасны усилия
Губ или рук,
Жаркий шепот
И сердца глухой перестук.
Горькой страсти
Корицею не подсластишь.
То, что есть, через миг
Станет прошлое лишь.
Потому что любовь
Ведь по сути война.
Эх, разлука-подруга,
Плесни мне вина.
* * *
Почесав на затылке проплешину,
Приоткроет заслонку Илья.
И всю землю затапливать бешено
Станет враз ледяная струя.
Кто ловчей, те, конечно, устроятся,
Поскорей заползут на плоты
Там, глядишь, новый мир и отстроится
На холмах, но без лишних, как ты…
Бей, вода, целый свет захлестнувшая!
Но я вижу сквозь прорезь окна:
Афродита плывёт, утонувшая,
Неземной белизною страшна.
На полустанке
Когда на полустанке летом,
Мой поезд в темноте затих,
Вдруг пара рельс зелёным светом
Покрылась, что упал на них.
И вот через минуту встречный
Проплыл. Вагон, ещё вагон...
Был каждый светом поперечным
Зелёным – странно обрамлен.
прошла ещё одна минута,
Качнулся он, исчез вовне,
Но я себя увидел будто
С любимой некогда в окне.
Когда же с огоньком неверным
Последняя пропала связь,
Я понял – молодость, наверно,
По рельсам в полночь пронеслась.
Она светилась тем же светом,
Как поезд, что вперёд летел.
Но я на полустанке этом
В неё вернуться не хотел.
Ведь старику или грудному,
Мне совершенно все равно:
Крича, ползти к родному лону
Или в песок сойти на дно.
Перевел с белорусского Виктор ГОЛКОВ
|
|
2022-2023-МОЛОДИД, Влад. Перевод с украинского Виты Штивельман.
МОЛОДИД, Влад
в переводе Виты ШТИВЕЛЬМАН
Танго в Буче
Я видел танго в разрушенной Буче,
в том страшном апреле – без света, без смеха,
когда вечера холодны и тягучи,
и рвутся снаряды, и слышно их эхо.
Я видел, он к ней подошел и молвил:
«Я паску привез, а что ещё надо?».
В ответ не сказала она ни слова –
не надо ей хлеба средь этого ада.
И он повторял, что поможет чем может:
возьми одеяла, вот чай из малины.
Она лишь пожала плечами: ну кто же
вернётся сюда, чтобы жить на руинах.
Она улыбнулась: «Смотри, на обломках
тут бегают две одичавшие кошки.
Я грею их ночью, и в этих потёмках
я с ними сама согреваюсь немножко...»
«Ну как мне рассеять твои печали?
Как мне разорвать этот сумрак колючий?..»
«Станцуй со мной танго под Bella Ciao,
станцуем здесь, в обесточенной Буче!»
Перевод с украинского
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА:
В этом стихотворении описана реальная сцена в Буче, и автор оказался участником этой сцены. Я узнала эту историю и оригинал от замечательного человека – Эвелины Кольчинской. Стихотворение Влада Молодида вдохновило Эвелину на прекрасный проект: стихотворение переводят на разные языки. Я рада сотрудничать с этим проектом.
Вита ШТИВЕЛЬМАН, Торонто
|
|
2022-2023-ДИКИНСОН, Эмили. Перевод с английского Ины Близнецовой.
Эмили ДИКЕНСОН
в переводе Ины БЛИЗНЕЦОВОЙ
* * *
Нашу долю ночи стерпеть,
и утренние чаянья.
Нашу ноту радости спеть,
нашу ноту отчаянья.
Там – звезда и тут – звезда,
какая заблудится.
Там – туман и тут – туман,
но день пробудится!
* * *
В бою прославится храбрец.
Его отважней тот,
кто с конницей отчаянья
свой в сердце бой ведёт.
Кто победит – не увидят,
падёт – не узнают вовек,
умрёт – с благодарной любовью
народ не закроет век.
Но знаю – такого парадным строем
ангелы сопроводят –
в снежных мундирах, к крылу – крыло,
чеканя шаг, за рядом – ряд.
* * *
И есть в безумьи – божий смысл
для трезвого ума,
а смысл иной – безумие.
Но тут, как и везде,
где большинство решает:
согласен – здрав! – и цел,
а коли нет – опасен,
на цепь его, на цепь!
* * *
Я знаю, что Он есть
где-то там, в молчании,
спрятав редкую жизнь
от недостойных глаз.
Это – в прятки игра,
на мгновенье забава –
пусть заработает радость
радостный возглас: «Здесь!»
Ну а если игра
пронзительной станет вправду,
и смеющийся взгляд
встретит смерти зрачок –
не слишком ли дорога
станет эта игрушка,
не слишком ли далеко
эта игра зашла?
* * *
Тут небо – вот, до туч – рукой,
и злы, хоть псов спускай.
Летит и думает: «На кой!»
снежинка на сарай.
И ветер чем-то недоволен,
ноет без конца.
Природа, как и мы, – бывает,
выйдет без венца.
* * *
Спокойно в алебастровых чертогах,
ни утро где, ни полдень не достанет,
спит кроткая община воскресенья –
стропила из сатина, крыша – камень.
Бризы смеются в своих замках солнца,
в ухо пчела прожужжала весть,
бездумно чирикают милые птицы –
О, что за мудрость пропала здесь!
Годы уходят в месяц над ними,
миры – в клубок, небеса – в побег,
диадемы падают, дожи сдаются
беззвучно, как точки снежинок – в снег.
Перевела с английского Ина БЛИЗЕЦОВА
|
|
2022-2023-БОЖКО, Игорь
ФОТОГРАФИРОВАНИЕ
* * *
вот и кончается лето старинное
с запахом тюльки в базарных рядах
многоквартирное лето сортирное
с прыщиком ярким на детских губах
вот и кончается… и начинается
пьяная осень на все времена
видно что мается но усмехается
и остаётся по жизни одна
рвутся надежды и всё разрывается
все нагонялись за страстью сполна.
только одна – иногда разрыдается –
не нагонялась за ветром – она.
27.08.22
* * *
вот и угол наших расставаний
ты – вдоль рельсовой / а мне – сюда
шорох сумрачный осенних раздеваний
и окон вечерних тусклая слюда
даст Господь и завтра будет встреча
двух счастливцев тронутых умом
их вовсю шальные – руки-речи
всё о том же глупом – об одном
а ещё о льющемся модерне
с тех домов – что с нами говорят
о любви и самой нежной вере
пока спички – на ветру горят.
12.10.22
* * *
тёплый вечер возле нашего подвала
на бесцветной улице – увы
торопливых пешеходов мало
манекен сидит без головы
это осень темноты прощальной
обниманий ненасытных рать
отголоски нежности подвальной
манекену безголовому под стать
в темноте привычный вой сирены
в арке неба тлея смерть летит
это осень – с запахом сирени
«и звезда с звездою говорит».
14.10.22
* * *
смейся Виктория смейся
этот мир создан для смеха
даже когда нельзя –
смех не помеха
мы-то с тобой знаем
создан он не для плача
даже когда кусается
глотка собачья
мы ещё посмеёмся
когда на зубах чечётка
когда в небесах шатается
подводная лодка
наше здесь пребывание –
как на льду – на ходулях
смейся Виктория смейся
при взрывах и поцелуях.
01.10.22
ФОТОГРАФИРОВАНИЕ
осень в парке городском
львы запрятаны в коробки
в небесах как в горле ком –
колокол… но вот вам фотки
это – буро-жёлтый лист
это – (так себе) мотивчик
это – ветки / дождик мглист
это просто – профиль птичий
тянет нищий гармонист
звуки тонкие как нитки
вдоль аллеи дождик мглист
зеркалом в аллейной плитке
вот и всё. отбой тревоги –
колокол замолк уже
как всегда – промокли ноги
но светлеет на душе
это – пёстрая аллея
с небом цвета – «крик ворон»
это – дождик мглистость сеет
с шелестом со всех сторон
это – под зонтом старушка
а за ней «мадам клико»
с (на лице) и нос и ушки
в пьяном стиле – рококо
это – мальчик с самокатом
это – женщина с ведром
это – девушка с солдатом
это – умный с дураком
ну вот так… нащёлкал фоток
осень в парке городском
я фотограф тих и кроток
всё сутулясь / всё пешком…
ах! а это кто такая?
(нос с горбинкой / трубка / шаль)
неужели это Тая?
нет. ошибся (блин!) а жаль
я б красиво снял бы б Таю
(как пьёт / как улыбается)
я б красиво снял бы б – знаю…
жаль – не попадается.
22.11.22
* * *
где ты бродишь моя Маргарита
на каких перекрёстках дорог
нас сведут роковые копыта
или дождиком сеющий Бог?
где ты странствуешь? зимы извёсткой
прикоснулись к моей голове.
на каком / на каком перекрёстке…
только ветер в пожухлой траве.
где ты скрылась? ни знака ни звука
как прозрачная роща душа.
только тенью приблудная сука
ковыляет за мной не спеша.
27.11.22
* * *
ты мой свет неугасимый
дорогая – не тужи.
нам бы только эту зиму
эту зиму пережить.
нам бы только шаг за шагом
протянуть за перевал.
ну а там – хмельные флаги
и зелёная трава.
пусть на ощупь / пусть незримо
дорогая – сможем мы.
нам бы только эту зиму…
ну хотя бы ползимы.
15.12.22
ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ И ДРУГА –
РОДИОНА ФЕДЕНЁВА
В земле теплее, чем снаружи.
Могил готовых длинный ров.
И в глину от житейской стужи
уходит греться Феденёв.
Кресты, вороны, холод, сопли.
Промозглый день со всех сторон.
Приятно выпить водки тёплой,
вернувшись с зимних похорон.
Борщ поминальный. Водка. Говор.
Речей хвастливая тоска.
Напиться снова выпал повод…
А он побудного свистка
остался ждать в промозглой глине.
И тишина его отныне
сопровождает в тишине.
В другой неведомой стране.
16.12.22
ИНТЕРМЕЦЦО
Зелёная волна –
весна – душа нагая.
Вот кончится война
и станет жизнь другая.
Поднимем все мосты.
Все города отстроим.
Закупим все цветы
и наградим героев.
Вот кончится война…
Но ни конца, ни края…
Отхлынула одна,
за ней встает – другая.
И так за годом год –
ломая и калеча,
идет она, идет,
вбирая шею в плечи.
И рот ее – латунь
и золото – петлицы.
Она седа, как лунь,
и вместо глаз – глазницы.
И набекрень мозги.
И смех ее убогий.
И чавкают в грязи
ее кривые ноги.
И вот уже – представь –
нет ни избы, ни хаты,
а только тут и там –
одни военкоматы…
2011
* * *
так привыкают к темноте
к её мерцанию и звукам
как к наваждениям и глюкам
как к холоду и теплоте
к различным линиям и лицам
живущим там – в её сетях
где каждая минута длится –
как чёрный кот / как чёрный стяг
так привыкают к темноте
к её могильной красоте
к её дыханью не земному
как бархат мягкому такому.
вдруг по глазам ударит свет
такой – какого в мире нет
и – чернота исчезнет враз
ах! – это лампочка зажглась.
16.12.22
* * *
не бойтесь дети темноты
да! – в ней взрываются ракеты
но там же с Боженькой – на ты
живут хвостатые кометы
не бойся старость темноты
в ней бледная от красоты
гуляет тётенька с косой
по острым кирпичам – босой
и там же в этой темноте
крича рождаются планеты
и феи делают конфеты
чтоб было сладко в животе.
17.12.22
* * *
за окном света нет
только так – немножко
через час придёт рассвет
на тоненьких ножках
заползёт как слизнячок
к нам на подоконник
как потёртый пятачок
бледный как покойник
пчихнет или кашлянёт
или даже – пукнет
а потом пойдёт-пойдёт
вспыхнет... и затухнет
и начнётся новый день
на тоненьких ножках
той же жизни канитель
и зимы – немножко.
1.12.22
* * *
жизнь со смертью пляшут «польку»
только грунт вздымается
друг на друга смотрят волком
но «полька» получается
раз-и-два-и / раз-и-два-и
па – то простые то пошлые
этот ритм уберёшь едва ли
из извилин прошлого
жизнь и смерть – две лесбиянки
под крылом у ворона
«полька» – на всемирной пьянке
на все четыре стороны.
26.12.22
ПОДВАЛЬНАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
баю-баюшки баю
мы с тобой уже в раю
здесь тепло и есть мадера
и любовь и на –
(и вера)
– дежда есть хоть отбавляй
спи мой светик засыпай
светит в синее окно
месяц / старое стекло
отделяет нас от мира
эх / подвальная квартира
для хмельного теста
для простого текста
про загробный мир подвала
синева отбушевала
спи мой светик засыпай
за окном скулит трамвай
он скулит на повороте
на серебряной на ноте
на прозрачной ноте – ля –
ночь подвальная моя.
* * *
возле седьмого роддома
осень предельно чиста
даже моя глаукома
ноты читает с листа
желтые звуки на черном
черные на голубом
боже – какого же черта
думаю всё об одном –
с кем бы напиться под вечер
так чтоб оглохла душа
сделавшись облака легче
сгнившей листвою шурша.
ДОМ В ГОРОДЕ ДНЕПР
девушка среди обломков
сидит живая
между седьмым и шестым этажом
после попадания русской ракеты
в жилой дом
она сидит
между седьмым и шестым небом
оглушённая взрывом.
ангелы смерти кружась рядом
удивляются – что она живая
но вот спасатели протянули лестницу
и помогают ей сойти с чёрных небес
на землю…
Ты же видишь! Ты же не спишь!
Ты же накажешь тварь лютую
за страдания и убийства невинных!
Так хочется верить –
что они не скроются от очей Твоих.
15.01.23
* * *
майская гроза уже над городом
с грохотом – весёлая гроза.
шорохом по листьям / свежим холодом
блеск и вспышки радуют глаза.
«хорошо что это не бомбёжка»
говорит испуганно жена.
и дрожит от свежести немножко
надышавшись грохотом сполна.
пронеслась гроза – и стало ясно
солнце снова листья зеленит.
пронеслась – и жутко и прекрасно
но в ушах ещё то плачет то звенит.
19.05.23
|
|
2022-2023-МАШИНСКАЯ, Ирина
* * *
Уже пришел грядущий хам
уже открыл сезам
как водится и потекло
само себя темно рекло
само взрывалось по часам
горело так дотла
Уже пришли да как пошли
кому прийти дано
уже переступил отряд железополотно
Но ты не думай, что они
рабы не мы –
Из той же смеси солевой
из той же спеси соловей
и нашу плоть
и нашу с ними общу речь
они молоть пришли
…Он долго стать никем не мог
Был мелом бел его сапог
как плюнь и разотри
но слушал нас с тобой
и нашу гиль и нашу гниль
и низок стал высок
Наш пращур был его родня
прапращур ящер часть меня
Зола от нашей же золы
Земля от нашей же земли
И в том хлеву и те ж волы
зерно и пепел развели
и заново сожгли
2014
|
|
2022-2023-МАШИНСКАЯ, Ирина
* * *
Уже пришел грядущий хам
уже открыл сезам
как водится и потекло
само себя темно рекло
само взрывалось по часам
горело так дотла
Уже пришли да как пошли
кому прийти дано
уже переступил отряд железополотно
Но ты не думай, что они
рабы не мы –
Из той же смеси солевой
из той же спеси соловей
и нашу плоть
и нашу с ними общу речь
они молоть пришли
…Он долго стать никем не мог
Был мелом бел его сапог
как плюнь и разотри
но слушал нас с тобой
и нашу гиль и нашу гниль
и низок стал высок
Наш пращур был его родня
прапращур ящер часть меня
Зола от нашей же золы
Земля от нашей же земли
И в том хлеву и те ж волы
зерно и пепел развели
и заново сожгли
2014
|
|
2022-2023-СЛИВКИН, Евгений
* * *
А. Твердохлебу
Вот к берегу Чёрного моря
выходит страна Украина
и видит на гальке дельфина
седого от страха и горя.
Как будто Лернейская Гидра,
живое мертвящая разом,
линейного крейсера гидро-
локатор сгубил ему разум.
Мы выживем, горе отринув,
под шелест реляций победных.
Но будет война до последних
не чьих-то солдат – а дельфинов.
И через просветы в заборе,
собачьим привечены лаем,
мы станем на Чёрное море
смотреть и его не узнаем.
А помнишь, нам образ дельфина
раскрыла сполна Тахо-Годи!..1
И с плачем страна Украина
от берега моря отходит.
___________________
1Тахо-Годи А.А. – советский и российский филолог-классик, в 1980-х годах читала курс античной литературы в Литературном институте Союза писателей СССР. (Прим. автора)
В ДОРОГЕ
О Господи, что мы за раса!
Бросаешь рассеянный взгляд
на вывеску «Свежее мясо»,
и думаешь: – Военкомат.
СЕЛЬСКИЙ ПЕЙЗАЖ
С утра не оглушает взрывами,
дымы пожаров не видны…
Нет у меня ни дядьки в Киеве,
ни в огороде бузины!
Но выйдешь – а за водокачкою
лежат, травою шевеля,
сплошь в васильках и одуванчиках
жовто-блакитные поля.
* * *
«Тюльпан», и «Гвоздика», и «Витязь», и «Град» –
тупая несметная сила…
А знаешь, комбат, что Киев горбат,
и его не исправит могила!
Давай докури и своих подбодри:
«Мы выдюжим – русские ведь мы!»
А слышишь, комбат, как с Лысой горы
хохочут косматые ведьмы?..
* * *
Мы «не годными» все, как один,
оказались ещё до зачатья.
Шли отцы наши в бой на Берлин,
а в Кабул – наши младшие братья.
Нам никто не поставит в вину
то, что были с рожденья везучи.
Наши дети смиряли Чечню,
наши внуки отметились в Буче.
Только в песне для нас как упрёк –
гром брони и сверкание стали.
Не теряли ни рук мы, ни ног.
Да и праздник без слёз отмечали.
ЛИТЕРАТУРНОЕ
Шатнулась лира, сдулась марка,
надулся франк, но вот-вот лопнет...
Ах, эти пьяницы Ремарка,
блуждающие по Европе!
Стучат вагонные колёса,
огни столиц горят зловеще,
без коньяка и кальвадоса
ещё труднее, чем без женщин.
Нет, женщины не обделяли
их, помнящих не понаслышке
допросы в пыточном подвале
и лагерей кривые вышки.
Но им за всё пережитое
ещё одна светила ходка,
их пассий тратила чахотка,
кончались визы и спиртное…
Загнуться от тоски и блуда
легко во время пандемии –
вернулись не поймёшь, откуда
бездомцы Эриха Марии!
Опять в Европе пополненье:
спасаясь от стыда и боли,
непоротое поколенье
не хочет, чтоб его пороли.
НОВОГОДНЕЕ
Бьют куранты вечную тревогу;
на арене с видимым трудом
фигуристка поднимает ногу
над фосфоресцирующим льдом.
С виду ей никак не дашь полтинник –
вскидывает с выгнутой спиной
туго зашнурованный ботинок
над своей доверчивой страной!
* * *
Года глухие проносились,
и не рассеивалась мгла, –
коронавирус над Россией
простёр мышиные крыла.
Всё близко к сердцу принимая,
я вижу: между бренных тел
лежит поэзия родная
на аппарате ИВЛ.
А ты, мой стих, со всем стараньем
дыши, уже неисцелим,
дыши естественным дыханьем –
пускай последним, но своим!
СТИХОТВОРЧЕСТВО
Когда в душе светло и больно,
и недалёко до беды,
слова приходят добровольно –
ты только ставишь их в ряды.
Когда ж лукаво их вербуешь,
в душе утаивая ложь,
находишь и мобилизуешь,
то никуда не поведёшь.
ПРОХОЖДЕНИЕ ВОЕННОЙ ТЕХНИКИ
Орудий самоходная орда.
Под гул моторов двигаются танки.
Рыдает марш: как будто две славянки
прощаются друг с другом навсегда.
РАЗГОВОР
Тот эпизод и мне мерещится…
Душа болит за девку эту –
сестру нескладную процентщицы,
беременную Лизавету.
Но всё же за убивца Родю нам
больней и горше без сомнений.
Вот так и мне за нашу родину!..
Хочу, чтоб встала на колени.
* * *
Обычаи наши странные:
по праздникам за едой
чокаемся стаканами,
наполненными бедой.
Унылые, неразменные
на стихотворный хлам
песни поём – военные
с тюремными пополам.
В тех песнях пейзажи плоские:
дороги, степь да туман...
И беда переплёскивается
под песню в чужой стакан.
* * *
Им бы вывернуть всё наизнанку,
а тебе – задавись и терпи.
Не споёшь под хмельком ни «Землянку»,
ни «Солдаты идут по степи…»
Отобрали, как плюнули в душу,
вот и нечем беду перемочь:
не затянешь теперь ни «Катюшу»,
ни любимую «Тёмную ночь».
И неважно, кто сам ты по крови,
и с каким ты наречьем знаком –
это петь можно только на мове,
обретённой с грудным молоком.
* * *
Мы ещё соберёмся по-русски,
как мы раньше сходились всегда.
И холодные будут закуски,
и горячая будет еда.
Золотые балтийские шпроты
и варёной картошки развал…
Кто свои не досыпал остроты,
кто заветное не досказал.
А кому до звезды всё, что живо
в настоящем для нас и былом, –
за того постоит молчаливо
рюмка водки под хлебным ломтём.
ЗА РУССКОГО МЕНЯ НЕ ПРИНИМАЛИ
За русского меня не принимали –
от виски мой акцент слегка шатался:
сошёл я как-то даже за шотландца,
и пару раз за жителя Австралии.
Я говорил, что мне отчизна – Мальта;
однажды попросили по-мальтийски
сказать… И любознательной метиске
я выдал образец родного мата!
За русского меня не принимали
не то чтоб никогда, но иногда…
Ошибки эти то ли забавляли,
а то ли избавляли от стыда.
* * *
Многие умерли… Ты не держи под судом
всех, кто меня во дворе обзывали «жидом».
Ты пощади сопляков из безликой шеренги,
что из меня вытрясали карманные деньги.
Сжалься над тем, кто по пьянке настолько был слаб,
что отбивал у меня приглянувшихся баб.
Милуй их, Господи, не забывая при этом
тех мудаков, что меня не считали поэтом.
ЧУВСТВО ЛОКТЯ
Нет, он не изводил учителей,
но в классе по особому заказу
любому мог отвесить кренделей, –
со мной курил и в глаз не дал ни разу.
Однажды мы поспорили с ним про
не помню, что –
и фотку мне не портя,
меня он локтем двинул под ребро.
И понял я, что значит чувство локтя!
Оно крепчало в годы перемен
и после разрослось в игре без правил
до чувства двух локтей и двух колен,
когда на них тот шкет страну поставил.
СТАРОМУ НАХИМОВЦУ
Сергею Коковкину
Как будто удары нунчаков
звучали о стонущий борт, –
расстрелянный крейсер «Очаков»
в тюремный доставили порт.
Отчаянно крепость плевалась
огнём – перелёт, недолёт!
Мятежный линкор «Петропавловск»
врастал в окровавленный лед.
Наш гордый «Варяг» не сдаётся,
хоть дело пожалуй что швах:
спокойно на всех броненосцах
и тихо на всех крейсерах.
Исчерпаны напрочь резервы.
Что было, то было вотще!
Но прежние жирные черви
клубятся в матросском борще.
* * *
Это Шпаликов печальный
мог бы написать:
на площадке танцевальной
музыка опять.
«Рио-Рита», «Рио-Рита»,
вертится фокстрот.
вот Россия и закрыта –
все ушли на фронт.
Докатился грохот дальний
до сибирских рек.
На площадке танцевальной
двадцать первый век.
|
|
2022-2023-БОБЫШЕВ, Дмитрий
|
|
2022-2023-БОБЫШЕВ, Дмитрий
СЛОВА
(мой манифест)
Был извилисто телесным,
задышал и стал словесным –
пульсом пущенный мотив,
устье кверху обратив.
И по розовым излукам
полусмыслом, полузвуком
тайно вспыхивает грань,
и блаженствует гортань.
И в самом произнесеньи
из словесной тесной зерни
порождается на миг
жизни маленький двойник,
чуда крохотный источник,
беглый смысл, минутный очерк
человеческих потреб
и божественный портрет.
Целомудрием покрова
немота объемлет Слово,
но обмолвки тишины
в языке разглашены.
С ним согласны равно оба –
небо звёздное и нёбо.
Ну какой же это враг:
и солгал бы, да никак!
Только звуки у Глагола,
непомерного для горла,
пострадавшего за ны, –
страшны, влажны, солоны…
Написано в комнате на Петроградской стороне в 1973 году.
|
|
2022-2023-КРЕЙД, Вадим
* * *
Какие же мудрости перлы
сокрыты в морщинистом лбу
того, кто неспрошенный первым
свою мне поведал судьбу.
Не исповедь, не покаянье –
рассказ, отверзающий страх,
без злобы и без состраданья
о службе своей в лагерях.
Ведь я не судья – только надо,
невинный особенный такт,
когда о безумиях ада
он может рассказывать так...
Мы пятые сутки в дороге -
завьюженный север земли,
какие кромешные боги
ту землю изобрели.
В ГОРОДСКОМ САДУ
У фонтана, где игриво
пляшет водомет,
ослепительная дива
нам шансон поет.
И сверкает у фонтана
радужная пыль,
искажая средь платанов
городскую быль.
А когда над головами
белый свет померк,
расцветает над садами
чудный фейерверк,
взрыв – и в небо хвост закинул,
звездный исполин,
в изумрудах и рубинах
молодой павлин.
А в финале на полянке
духовой оркестр
марш «Прощание славянки»
протрубит окрест.
* * *
Сидели, балдели, галдели,
и лилась и речь и вино:
на этой – не позже – неделе
златое отыщется дно
и древний философов камень,
и юный как бог элексир...
Казалось, касались руками
орфеевых лютен и лир
какие-то мальчики русские
и гость (обходительный сноб),
идеи как семечки лузгали,
и вечности трогал озноб.
* * *
Чуть облачно, серебряное солнце
на город шлет спокойные лучи,
притихшей жизни ледяное донце,
звенит родник, и бьют, смеясь, ключи.
В молчаньи ход минут неторопливых,
ты здесь еще, а слух твой рыщет там...
где вопреки заботам и трудам
даровано быть праздным и счастливым.
* * *
Прошлогодней листвою дуб
жестко шелестит,
пожелтевший осоки труп
на холме блестит,
пересохший полыни куст
и вороний грай,
под ногой новогодний хруст
в прошлогодний край.
Синий день, кардинал поет,
алый кардинал,
на реке истончился лед,
зеленее стал,
без дороги иду с холма
в редком сосняке,
снег сошел, и зима видна
только на реке.
* * *
Соединяются все предметы
с широкозвонною тишиной,
а зло теряет свои приметы
и власть спесивую надо мной.
И нет разрыва между минувшим,
сиюминутным и той, что там,
за поворотом, рекой воздушной,
знакомой ангелам, но не нам –
что льется медленно в утре раннем,
в пространстве легком и даже здесь,
в моей вселенной. И нет желаний,
а есть лишь то,
что извечно есть.
|
|
2022-2023-НЕМИРОВСКИЙ, Александр.
Литературное кафе
Стеклянная стена. Малиновые шторы
и книги – стеллажи узорами
времён.
Кораблик – столик мой в волненье разговора
плывёт на парусах
стакана «Совиньон».
Аккорд
гитарный взят
и микрофон подлажен
Звучит баллада о... и кружатся
слова. Как листья ноября,
они ложатся
на и заметают рыжим
сиденья экипажа –
дрожит
купе-кафе, над строчками паря.
Прижатый
пальцем гриф
взмахнёт струны
прибоем,
и вздыбится крутым
волнением душа,
когда возьмёт мотив
в небесно-голубое,
тебя, меня с собою
в речитатив кроша.
По залу тишина.
Остановись, мгновение.
Для дуновенья
рук раздвинут локоток.
Одежды лишена,
жизнь продолжает пенье.
И дай ей Бог!
Снегопад
Горная деревушка,
засыпанная по колено белым.
Под снегом: крыши, дорожки, церквушка,
восходящая в небо.
А он продолжает сыпать.
Господи, красота какая!
Лепит в лицо,
кожу колет, тает.
Улица
то ли летит, то ли теперь
плывёт, просто накрени́вшись. На цыпках
забежать на крыльцо,
дёрнуть дверь
в тепло. Ввалиться
в тропики пустынного отеля.
Ночь. Зима. Камин подрагивает пламенем в фойе.
Отдельно
друг от друга незнакомцы – постояльцы.
По комнатам скрип половиц, вполне,
случайными шагами, как пальцами,
достоин джаза,
что дует в такт из радио системки.
(Жилища стенки,
навскидку глаза,
собранные лет сто пятьдесят
назад, наверняка, слыхали то вживую.)
Кресел спинки –
облокотись, присядь.
Эклектика: век, полтора?
В углу шифрует
время старое пиано
и странно
смотрится кора
обоев вместо краски.
По зданью ощущенье тряски
от поезда, гудящего ночным.
Трещащие дрова
печным
зверьком здесь, в паре миль
от шумного фривея.
Штиль.
Отсутствие за стойкою портье.
Снег продолжает за стеклом.
Как крутится! –
похоже, ветер свирепеет.
Остыл камин, и с ним осто́в
гостиницы поплыл по темноте.
Уйти на холод улицы,
где запах табака.
Кури́тся
трубка, издавая пых,
да кру́жатся снежинками века,
рождая стих.
(19.01.22)
Возраст
Сперва тихо.
А потом звук ходунка,
скребущего, не взирая на свежие мячики
на лапках.
Лихо
по имени время. Робко так
сначала целует пальчики,
морщинками кожи,
потом память, заметками в тетрадке.
Боже,
куда я её положил с вечера?
А солнце уже шумит
на терраске
на цветке январском,
где жужжит
шмель, беспечно
размешивая краски
дня.
Тапочками шаркая,
подобраться к прилавку кухни.
Огня.
Сварить что-то на завтрак.
Мир не рухнул?
Новости, – не вникая в событий пляску,
в мельканье кадра.
Дряхлость –
это из намеренного – внезапный вычет.
Потому-то теперь и крадёшься мимо,
любуешься, лишь бы не спугнуть.
Это ещё молодость, когда ловля птичек
не требует грима.
Согнуть
бы себя, подобрать урόненное,
пропавшее.
Развернуться бы к ней лицом, переиначить важное
за собой.
Кроме
сил, не оставшихся,
на что ещё надежду потратить, если не на любовь?
Costa de morte
В городке, не попавшем на карту
большой страны,
мы гуляем без масок
и кажемся всем странны.
Опускаем глазки
к асфальту,
туда, где вода, где в ней
ножки отражаются постройней.
Мы заразны
смертью,
наверное, и давно.
В круговерти
дней мы течём, позабыв про дно.
Но поверьте, жители городка,
чем брать
наши деньги, лучше – не умирать.
А пока, целовать
туда, где щека,
хорошо избегая губ.
Не бояться жить, не стесняясь плыть в облака,
обогнав испуг.
Городок гудит, словно улей пчёл,
и осенняя шумит по нему гроза,
и поток течёт.
Я обнял плечо. Губы на глазах –
пусть любовь прочтёт.
Только карта оборвана с уголка,
где название напечатано городка.
* * *
Ну что, мой Санчо? Пять веков спустя,
ни мельниц, ни доспехов, ни копья.
Лес точно стража
собрана в конвой,
обрыв каньона с высохшей рекой –
пейзаж бумажный,
замок из вранья.
На что бы, Санчо, это променять?
Быть может, ранчо, доброго коня,
и всё опять сначала?
Мы опоздали. Хлопаем штаны –
в каком кармане, есть ещё табак?
Все, что звучало –
только эхо фальши.
Мы строили, а оказалась – жгли.
Опять эпоха,
где мы не нужны,
где лишние. Что дальше?
Платок – капитуляционный флаг,
привязан к локтю.
Будет под рукой лицо прикрыть, когда б в какой кабак,
где похоть
и порок, и нищета души.
Как получились, что мы тут себя нашли?
Столетья вертятся, паршивые собой.
Прости мне, Санчо, что тебя вовлёк.
Какая мельница –
не победить. Отбой!
Мир – пепельница
жизни.
А небо, так же всё недостижимо,
особенно, когда ты мотылёк.
Видение
Твое жёлтое платье, подшитое снизу,
проходит по саду, как призрак
свиданья по случаю, о котором не помню.
Плывёт чуть качаясь.
Так цветы заполняют широкую вазу
по стебли от корня,
бутоном кончаясь.
Как волосы бризом,
шевелится память из образов тени.
Созвездий сплетенья
над дома карнизом
глядят на растения.
Но что же нам стоит
под вздохи вернуться обратно?
Нарядное
жёлтое платье, походкой босою,
по саду. Навряд ли.
Шарманка
Мороженщик на старом тарантасе
проедет мимо. Музыка шарманки.
Мы выбежим,
догоним, купим. Я в шароварах,
в шлёпанцах. Мы лижем,
кусаем. Сладкое течёт по подбородку.
Мы в первом классе
средней школы.
Мы большие
и взрослые, и денег звон в карманах,
той желтоватой мелочи тяжелой.
Прошли века. У этого мгновенья
не оказалось вечных атрибутов –
но вдруг мелодия,
как есть, без изменений,
включает: солнце, улицу. И куртка
твоя летит по ветру
платьицем коротким,
открыв колени.
Машинка покидает подворотню
её спешим догнать у перекрестка,
чтоб снова сладкое по подбородку.
Дом престарелых. Солнца блёстки
от стекла подъезда
плещут на газон,
пронзая тень от тучи.
Сестра толкает кресло
на колёсах через кочку.
Музон
по радио совсем достал.
Сменить канал –
хоть слушать новостную сводку,
всё же лучше.
Старик опять, похоже, плохо спал.
Взгляд в точку,
да в слюнях весь сам,
по подбородку.
The Shire
Трудно складывать, когда из тебя вычитают.
Вроде бы,
давнее прошлое
не вызывает боли.
По-английски родина ¬ ¬–
mótherland.
В советском крошеве
мама из Киева, а я вот, то ли москвич,
а то ли,
американский поэт.
Личное
это теперь имеет другое значение.
От похорон культуры
выживают лишь национальные черви.
Рабы. Они плывут по течению,
в реке времени,
и фигуры
их исчезают в истории, обречённой на повторение.
Война захлестнула Пасху.
Просели
колокола храма.
Воздушной сирены голос – вот и вся литургия.
Где весна подняла поросль – яма,
где сказывалась сказка –
погибель.
В прицеле
ракет – Одесса.
(Проклятые всех не сбить – летят быстро.)
Небесные ангелы чистые
пришлют крылья,
принять в сонм местных.
Вознесётся мадонна в небо
с трехмесячным бэби
над набережной,
над памятником Дюку,
заваленным мешками
с песком.
В слезах ослепнет
от ненависти вера в рок,
ни сколько
не видя протянутую ей руку.
С виском,
отмеченным красным,
возле погибнет бог.
Смолк
очередной налёт. Городу
опять раскроили
череп.
Плети ракет догорают на фасадах по комнатам
разбитых домов.
Вечереет.
Вверх, вверх поднимают убитых крылья.
Ветер открывает в черноте сажи
полотно картины.
Порт.
Спины
подъёмных кранов.
Переплёт
улиц в обрамлении пляжа.
Понт,
разбивающийся о скалы Украины.
В красной пене, так рождаются страны
(04.05.22)
|
|
2022-2023-МИРАНДА
Самолетик
Беги туда куда не просят
Забудь свой выморочный стыд
Пускай письмо на ветер бросят
А дальше точно долетит
Тебе на это намекают
Луна, и лужа, и табак
Слова на ветер не пускают
Но и на улицу никак
Пускай в большом, а также в малом
Играют в мекку и тюрьму
Переживают всем кагалом
Живут как хочется ему
Но бог живущий по задумке
Что все случается само
Тебя таскал годами в сумке
Как это бедное письмо
Он выждал миг, когда в работе
Вселенских сил исчез предел
Пустил тебя, как самолетик
И ты вздохнул
И полетел
* * *
В самой странной, запутанной части
Книги джунглей, где лучше пропасть,
Человечеству хочется счастья.
Одиночеству хочется спать.
Вьется черная пыль под ногами.
Видят спящие Родос и Кносс.
Человечество ходит кругами.
Одиночество – только вразнос.
В каждой стенке секретная дверца,
В путь собраться, как шапку надеть.
Одиночеству некуда деться.
Человечество некуда деть.
Черный хлеб подъедают гвардейцы.
Свет в окне начинает расти.
Начинай разворачивать действо,
Заклиная химер по пути.
Бедный дальше свой скарб поволочит.
Одинокому все по плечу.
Помогите тому, кто не хочет,
Захотеть закричать «не хочу».
В газете странный рассказ?
Для чего расписание поездов,
И звезда горит надо всеми?
Скрипка, скрипка, молчи, молчи,
Он так много знает о нас.
Он всегда продолжает путь –
Он ушел в золотое время...
* * *
Мог удрать, да помешали – нет вопросов в голове,
Ты идешь широким шагом по замерзшей по траве,
На губах, еще без цели, замерзает мелкий смех –
В этом городе убили что-то ценное для всех...
Твоя мать – война.
Ни покрышки и ни дна,
Дальше спрашивать не надо, мать у всех у вас одна.
Твоя мать-война...
Смерть давно заклеймена –
Далеко ушли из дома сестры – ужас и вина.
Твоя мать – война.
Покороче ближе к ночи, шепчет – режь, целует в лоб,
Все отдаст, чего ты хочешь, а потом уложит в гроб.
Тихой сапой – мягкой лапой, не найти дурных вестей,
Не расскажут мама с папой, что нельзя стрелять в детей.
Кто кричит, чего пристали, присягай своей орде –
Мстишь за то, чего не стало, да и не было нигде.
Черный, мертвый, безымянный, в чешуе как жар горя –
Жертва в бункер долгожданный, за подземного царя.
Твоя мать – война,
Нынче главному жена –
Что ты плачешься на это, вас таких тут до хрена.
Твоя мать – война,
Братства нет, а смерть одна –
В телевизоре ей каждый день меняют имена.
Но она – война.
Продадут за рубль двадцать, бросят на лесоповал.
Скажешь ты – куда деваться, я ж за наших воевал,
Я ж за мать, она такая, денег нет, и все дела –
Бьет, не кормит, не ласкает, и жениться не дала...
Как ни жалуйся, все глухо – мародер, убийца, вор,
Разве местная старуха кинет хлеб через забор.
А один, похож на черта, знаешь, что тебе сказал –
Что ж ты слушаешься мертвых?
Что ты слушаешься мертвых?
Что ты слушаешься мертвых?
И тогда закрой глаза.
Твоя мать – война.
Так иди отсюда на...
Никому ты тут не нужен, и она тут не нужна.
Твоя мать – война.
Разбросала семена.
Ждал за каменной стеной, да только рухнула стена.
Твоя мать – война...
Возможности
Мудрые пишут: возможностей нет,
Только печаль или холод
Вот, обыскав по утрам белый свет,
Даже очков не находят
Запах, желание, звук, аппетит
Все им, несчастным, претит
Те, кто помладше, попрут на рожон
Все успевает сложиться
Кто-то решит, что герой – это он
Кто-то на подвиг решится
Небо горит, пропадает сюжет
Если возможностей нет
Дальше берут открепительный лист
Не озаботясь удачей
Тактик, стратег, удалой моралист
Или сатирик лежачий
Все теоретики общей вины
В этих делах не сильны
Есть ли какой-то чудак в облаках
Тот, кто все видит иначе
Кто их, возможности, держит в руках
Что они, собственно, значат
Хоть ради шага вперёд, одного,
Стоит придумать его
Мимо пройдет и с доски ототрёт
Все подходящие сроки
Не на востоке ли солнце встаёт
Нет, не всегда на востоке
Хватит искать для него имена
Будто возможность одна
|
|
2022-2023-АКС, Ирина
Ария фотографа (из мюзикла “Амур и Психея”)
Не так уже трудно останавливать мгновение,
но важен ракурс, очень важен угол зрения:
к примеру, Вася обнимается с Глафирою –
а я под правильным углом фотографирую.
Мой объектив – он всех на свете объективнее,
я оператор – всех других оперативнее,
всё будет в кадре, всё фиксирую отважно я,
а что за кадром остается – то неважное!
Ни с кем на свете не ругаюсь и не спорю я,
но я эпоху сохраняю для истории.
Ну что ни снимок – то восторг и озарение!
Я выбрал ракурс – я даю вам точку зрения.
Футуристическое
Прекрасно-многолюдны пляжи летом,
сияет солнце и вода чиста,
всех тонущих спасатели спасают – но при этом,
конечно, проверяют паспорта.
И сплошь рекорды – в каждом виде спорта,
и что ни книга – то культурный пласт,
в кино – одни шедевры: худсовет второму сорту
прокатную лицензию не даст.
Народ не больно рвется в заграницу:
ведь дома – и порядок, и уют,
а в булочных свободно и лаваш, и паляницу
по тем же хлебным карточкам дают!
Март. Оттепель.
Невесть откуда налетевший циклон
принес неожиданное потепление:
от снега очистил горнолыжный склон,
из дубленок в плащи переодел население.
Кое-кто даже шубу в химчистку понес,
поверив, что весна победила окончательно,
и лишь один старик встревожен всерьез:
он занят поисками электрообогревателя.
– Эх, молодежь, – он сетует – с вами беда!
На уроках истории чему вас учили?
Вот увидите: грянут еще холода,
а батареи-то уже отключили!
35 лет спустя.
А потом всегда бывает оттепель.
Это уж такой закон природы.
Радуешься оттепели, против ли –
знай ищи на тротуаре броду.
Потому что время продолжается,
занято своим неспешным бегом,
и всегда в итоге обнажается
всё, что было спрятано под снегом.
Глядя на загаженность проталины
(про дерьмо и мусор – лучше в прозе),
сетует прохожий: нету Сталина,
чтоб снежком присыпать, подморозив!
2022
Моим друзьям
Ни страны, ни погоста.
Ни кола, ни двора.
Вот и всё. Очень просто:
собираться пора.
В этой пакостной жизни
я не знаю, на кой
к озверевшей отчизне
прижиматься щекой,
но преследует острый
и навязчивый бред:
как там братья и сестры
из непрожитых лет?
Международный День Собак
Итак, Международный День Собак!
Не год, не месяц, даже не неделя...
Да, что-то в этом есть, какой-то знак:
мол, хватит про людей, пора о деле.
Пора, пора поговорить про тех,
кто всем хорош, всем по сердцу – тем паче
что текст рождает внутренний протест,
когда он не про котиков-собачек.
Они ж милы – от старцев до щенят,
включая тех, кто не учился в школе!
Борзые – не борзеют, не шумят,
не стонут колли пафосно «доколе»,
в душе своей конфликты потушив
и о породе не переживая,
кавказца уважает от души
московская (пардон) сторожевая...
Вот людям – жалко посвящать строфу!
Про них писать не станем никогда мы!
Что дама без собачки? Это ж – тьфу!
Ну, женщина... но – тётка, а не дама!
Сиди себе, двуногий, и седей –
тебе ни полстроки не посвящаю!
Придёт Международный День Людей –
тогда уж... Впрочем, нет. Не обещаю.
|
|
2022-2023-РЕЗНИК, Наталья
* * *
Мой дом плывет вдали от ваших родин,
Не прикасаясь к вашим берегам
От верности отечествам свободен,
Любви к богам.
В нем места нет для истовых молений,
Не будет для распятия гвоздей,
И нет трибуны в нем для восхвалений
Любых вождей.
Его мотает злобная природа
Ему случайный ветер стены гнёт,
Но к вам, жестоковыйные народы,
Он не примкнёт.
Кто бросил якорь, вышел на причале
Тот праведно и правильно живет.
Мой дом в пути, ещё в его начале
Плывёт…
* * *
В однажды проклятой стране,
Где влаги не найдёшь,
Взрастили ложь на целине,
Развесистую ложь.
Она, со стеблем в толщину
Фонарного столба,
Кормила хлебом всю страну,
И жрали те хлеба.
Детей накормят муж с женой,
И кто их обвинит?
Дерьмо, конечно, хлеб лжаной:
Но сытит и пьянит.
Пускай едят не без потерь
Дешевый хлебный яд.
Но кто не умер, тот теперь
Бессмертен, говорят.
Шагает бодро кровь и плоть
И песенки поёт
И яда хлебного ломоть
Жуёт, жуёт, жуёт…
* * *
О, как приятно прислониться к туше
Огромного народа моего!
Неси меня восьмою частью суши,
Нетрезвого народа большинство.
Возьми меня десницею могучей,
Не знающей законов и границ,
Перемешай с приветливою кучей
Народа одинаковых частиц,
Где все едины и в порывах злобы,
И приступах бессмысленной любви,
Возьми меня к себе, в свои амебы,
Отеческой пятой в себя вдави.
О, мой народ родной позавчерашний,
Моя пещера вековых камней,
Как вне тебя на этом свете страшно!
Внутри тебя во много раз страшней.
* * *
А вдруг на Дворцовой увидишь следы, –
Там я, напевая, прошла,
Не зная, что буду гражданкой беды,
Послом абсолютного зла.
И мне открывали объятья мосты,
Навстречу бежала вода
В прекрасной земле неземной красоты,
Столице земного стыда.
О, как я бродила вдоль вас, чуть дыша,
Дворцов императорских ряд!
Я каждый отчетливо чувствую шаг,
Да так, что подошвы горят.
…
В деревне у нас ни дворцов ни красот,
Ни профилей гордых в стене.
Соседка собачку смешную несёт.
Мой сын улыбается мне.
* * *
Сверкая беленькими блузками,
Салюты бойко отдавали,
И большей частью были русскими,
И песни хором запевали.
Незаменимые ровесники,
Каким теперь собраться хором,
Чтоб нам не поперхнуться песнями,
Не задохнуться их мажором?
Чуть те мелодии послышатся
И сердце русское забьётся,
Мне больше плачется, чем дышится,
И больше пьётся, чем поётся.
В мою нерусскую Америку
Прольётся музыка живая,
Когда народ другого берега
«Козацьку волю» заспіває.
* * *
Помнишь, моя подружка,
Свой залихватский свист:
«Будем играть в войнушку.
Чур, только ты фашист».
Выйдут вперёд горнисты,
Столько прекрасных лиц –
Будущие фашисты,
Выпускники «Зарниц».
Дайте на фоне смерти
Весь наш отряд сниму.
Будьте готовы, дети!
Лучше не знать, к чему.
|
|
2022-2023-МЕЛОДЬЕВ, Мартин
* * *
Я тебя поселю в разнолистье осеннего леса,
будет платье твоё лёгким, палевым, бледно-лиловым.
Что, что взрослы цвета? – всё равно я верну тебя в детство,
где не всё впереди, где мы любим друг друга.
Где – дома.
* * *
Минуты нечаянной лени,
вокруг – хоровод ветерков,
а в небе летели тюлени,
принявшие вид облаков.
Большими телами летели,
и не было им тяжело,
и солнце их белые дрели
горюче, играючи жгло.
А тени их темные длинны,
как будто сбежавшие с нар,
где крутят живые картины,
терзая волшебный фонарь.
И век бы сидеть в холодочке,
и чтоб ни былого, ни дум.
ни строчки, ни ручки, ни точки...
А тучи летят наобум.
* * *
Здесь все – напоминает: от
узора тропок до безлюдья, –
и даже кажется, что длю я
трудолюбивых птиц полет.
Махнет ли тенью серый гусь
иль пестрой спичкой чиркнет утка –
все так же сумрачен и пуст
парк, в камышах, все так же гулко,
во фраке Чичикова, – выпь,
и мне на лавочке щербатой
дано, живя утратой,
спасать – и хоронить.
ВОСПОМИНАНИЕ О КАЗУАРЕ
С.Глядинской
Прохладный, как зеленая казарма,
брезентовым июнем крыт пейзаж.
Еще одно последнее сказанье
календаря запущено в тираж.
Сегодня в роще солнечно и тихо,
стоит «Орбита», в облако смотрясь,
по просеке цветы да земляника;
не за горами август и сентябрь.
Ничья земля. Две елки на пригорке…
И не о виноградарства ли днях
летучей филателией эпохи
толкуют блики света на листах.
По просеке, где мы с тобой гуляли,
знакомой до последней стрекозы,
осенним дымом счастья и печали,
платками разноцветными, костры
взмахнут, – но это в сентябре.
…Сегодня в роще солнечно и тихо:
стволы берез, цветы да земляника,
да катерами – тени по траве.
Вальс памяти Макса Кюсса1
Ну, где Одесса, и где – Амур,
дальневосточный кус?
На глухомань наводя гламур,
вальс сочиняет Кюсс.
Прячется Владивосток в ночи,
черный плетень городит рука…
нежно и медно – так зазвучит
капелла его полка.
Так – разлинованный нотный лист –
головы всем вскружил
вальс, потому что его мотив
сдержан, зато не лжив.
Теченье лет, шелестенье дней,
«Волны» не сходят с уст.
Жертвой второй моровой войне
стал капельмейстер Кюсс.
Волны… Не знаешь, куда и плыть,
…хоть бы оркестр играл.
Не позабыть – и не воскресить
тот, допотопный, бал.
_______________________________________
1Макс Авелевич Кюсс, военный музыкант, капельмейстер,
автор одного из самых известных русских вальсов.
Погиб в оккупированной Одессе в 1942 г.
* * *
Во Львове цвет камня – почти эскимо,
и улицы серо-туманны.
От Львова до Чопа – всего ничего,
а кажется – разные страны.
Как ленты в косу, как в поля васильки,
подальше от Лавры Печерской –
в укрáїнську мову вплелись языки
румынский, словацкий, венгерский.
Цвета Закарпатья, где кофе лилов,
где в зелени крыши кирпичных домов,
где шел на вокзале три дня преферанс.
Где мы уезжали, смеясь.
* * *
Высыхает роса, остывает горячее блюдо,
естество испарятся наше… Куда ты, улыбка?
Рильке. Дуинские элегии
Ни денег, ни фенек… мешок шелухи.
Испанский кофейник отпустит грехи.
Мой добрый келейник!.. Где граб и самшит –
испанский кофейник подсолнухом шит.
Что свойственней времени, лак или мрак?
Товарищ кофейник считает не так:
кудрявая стружка да легкий парок,
базедова кружка, испанский сапог…
Сомнителен Брест и непрочен Тильзит
мой верный кофейник под Агрой разбит –
и лишь остается о том сожалеть,
что горе ломает комедь.
ВЗДОРЫ
O Rus!
Хор
1. ДИСТАНЦИОННЫЙ СМОТР
Блаженны пролетевшие дуплетом
Москва-Новосибирск-Москва ...
Дуб. Летом. Зеленый. –
Крикнул мне под Муромом: «Зима!..»
Четыре станции свели меня с ума.
Забуду ли Корегу, Секшу, Соть?
С проводником Валандой Лаводарских
мы толковали о Буонарроти,
а поезд шел, расталкивая ночь.
Я видел, как по станции Корега
прогуливался Лишний человек.
Над Сотью мы стояли пять минут,
и выходила к насыпи собака,
держа в зубах дымящуюся пасть.
Известно чем порадовала Секша...
А поезд мчался, скорость набирая
вдоль темных окон станции Любим.
2. СОН НА РЕТРОГРАДСКОЙ
Пришла пора предаться сновиденьям,
оглядываясь в сотый раз назад,
о жизни, схлынувшей нагроможденьем
географических названий, дат.
Так по сибирским рекам ледоход
на Арктику натаскивает льдины
и топит их, пройдя до половины,
входя в азарт.
Крутясь, относит черная вода
знамена снега и плакаты льда,
блескучую ограду голых веток
с приклепанными к ней снежками звезд...
Я сплю, мне снится Бродский, он же Дрозд,
и Георгины первых пятилеток.
Я верю в расписанья поездов.
Они не врут! – и с этими словами
Отечеству, за неименьем няни,
я посвящаю следующий Вздор.
3. РЭПСОДИЯ
Ты помнишь бесконечную дорогу,
где по краям ромашки да ковыль?
Мы от нее отходим понемногу...
Еще чуть-чуть, и были таковы
прогорклый запах тлеющих снегов,
работницы в шальварах из ватина
и, цвета ржавой крови, паутина
на железобетоне городов.
Дорога вьется... голые поля,
вороньих гнезд стрелецкие слободы,
вдали Владимир «...и писал бы оды,
да Ольга не читала...»
– О-ля-ля! –
стучит рояль, как дождичек по крыше,
фаллический журавль зажат в руке...
Мы – призраки!.. Белеют наши ниши
на голубом, как небо, сквозняке.
На сквозняке...
в железных лапах гарпий,
влеком к тысячелетья рубежам –
мартиролог российских биографий:
Цветаева... Высоцкий... Мандельштам.
А с тумбочки, как маленький казах,
таращится будильник, цепенея,
туда, где цепью гименея бредут слепцы.
4. ХРАНИ ТЕБЯ АЛЛАХ
|
|
2022-2023-АМУРСКИЙ, Виталий
Из цикла «Под знаком Z»
24 февраля 2022 года – чёрная дата в истории современной России. Чёрная и в моей личной жизни, потому что та страна, в которой я родился и вырос, язык которой – мой родной, сотворила чудовищное преступление. Не только в отношении украинского народа, перед горем и величием которого я склоняю голову, но и в отношении тех русских, которые невольно оказались моральными заложниками путинского режима, не принимая его, не считая его своим, как не приняли фашизм в своём отечестве Томас Манн, Ремарк, Брехт... С первых дней российского вторжения в Украину я начал делать записи, стараясь выбрать из потока новостей наиболее важные, запечатлеть факты. Что-то при этом записывалось в стихах. Тут – часть этих ощущений, этих ран.
Нашествие Z
Как в 41-м, только с буквой Зед,
Хотя могли б с тевтонскими крестами,
Они пришли и день убавил свет,
И люди улыбаться перестали.
Стал неуместен даже тихий смех,
Исчезло чувство будничной рутины
И дети, как-то сразу повзрослев,
Беды неясной горечь ощутили.
А до того беспечным бывший, всё ж
Мир понял, что случилось с Украиной –
То есть он понял, где таилась ложь
И зло с ухмылкой еле уловимой.
Как в 41-м смертоносный град,
Металл российский на жилища рухнул,
И Харьков стал похож на Ленинград
Блокадный и по сути, и по духу.
Со Сталинградом Мариуполь схож,
Плечом к плечу с соседями встав вместе,
Из рук бандитских выбивая нож,
Почти всего лишившись, но не чести.
Со всех сторон зажатый Киев-град
Насупился, имея эти вести
И слушая, как тот, что звался «брат»,
Ведёт огонь по северным предместьям.
Да, умер «брат» – остался лютый враг,
Что в эти дни, как волк матёрый воя,
Принёс с собою смерть, тревогу, мрак
Тем, для кого синоним жизни – воля.
В телеэкран впиваются глаза,
О, как помочь беде людей хоть чем-то?!
Без колебаний лишь могу сказать:
Бей оккупантов, родина Шевченко!
Не должен русский, если честен он,
Быть на земле чужой в бронежилете.
Гоните ж, украинцы, нечисть вон,
Свинца для этих тварей не жалейте.
* * *
Клочок земли, клочок сухой земли,
Что волны черноморские ласкают –
Там никогда не пели соловьи,
Но ветры, вроде теноров в Ла Скала.
Там скромный пограничный гарнизон,
Скрепляли долг и, кроме долга, – дружба,
А вечером, уйдя за горизонт,
Являлось солнце по утрам на службу.
Там смерть прошла, и нынче русский смех
На месте, где остались лишь руины,
Но Украина будет помнить тех
Ребят, не сдавших острова Змеиный.
С экрана смартфона
Разбитые машины, грязь, тела –
Кузбасские безжалостные СОБРы.
Бесславно завершённые дела:
Домашним слезы, ну, а детям сопли.
И снова грязь. Кадыровский ОМОН
В бронежилетах, в тельниках в полоску,
Что с того света шлёт в Чечню поклон,
Как бы с холста в манере близкой к Босху.
Строки, написанные 1 марта,
когда пришли сообщения о том, что к Киеву движется
60-километровая колонна российских танков
Плюнули в душу, кинули
Сердце во власть огня:
С лязгом тянется к Киеву
Путинская броня.
Детища Уралмаша,
Двигающиеся не на парад,
Верю, – могилой вашей
Станет великий град.
Что ж, оглушите рокотом,
Залпами, но потом:
Будьте вы трижды прокляты! –
Скажет вам каждый дом.
Там, где не хватит снаряда,
Встретит горючая смесь.
Верю – ворота Ада
Вам распахнутся здесь.
* * *
Дни обугливаются поленьями,
За собой оставляя золу.
Временами послевоенными
Те, что будут потом, назовут.
И, не слишком вдаваясь в подробности,
Объяснят школярам тогда,
Как Россия катилась к пропасти
И настигла её беда.
Буча
Нет сейчас беды страшней и круче,
Чем вдруг ставшей явной в свете дня –
Я о той, что совершила в Буче
Путинская солдатня.
В сердце боль, в душе бушует буря,
В памяти же отсветы костра:
Лидице, Хатыни, Орадуру
Ты отныне, Буча, как сестра.
* * *
О российских парнях лопоухих,
В Украине же – подлецах,
Мысль одна – пусть им будет наукой
Этот блиц, где не видно конца.
Час расплаты, конечно, настанет, –
Лучше раньше подумать о нём.
За бронёй можно скрыться, за сталью,
Но и сталь пробивают огнём.
С триколором ли, с флагом чеченским
Или выбрав какой-то иной,
Суждено им подохнуть без чести,
Даже тем, кто вернётся домой.
Разве ж память топя в крепкой водке,
Вспомнив вдруг Мариуполь в огне,
Кто-то вздрогнет от мысли короткой:
Я там был, нет прощения мне.
* * *
Разбомбили и пламенем
Обожгли каждый метр
Православные Каины,
Палачи разных вер.
Из Чечни и Бурятии,
С берегов диких рек –
Без забот и понятий,
Что есть совесть и грех.
Только вот квинтэссенцию
Болью связанных чувств –
Мариуполь из сердца
Взять им не по плечу.
* * *
Плакаты с победной
Риторикой, но –
Кто правду отведал,
Не верит в кино.
Своих не бросаем
В бою и в беде.
Слова написали.
Свои только где?
Вот эти – у танка,
В канаве ли – те,
Чьи ныне останки
Гниют в темноте?
* * *
Превер был прав, война и вправду – хрень,
А нынешняя эта – пуще хрени,
Когда вдали слышна не птичья трель,
Но взрывы бомб в обугленной Ирпени.
В той самой, пастернаковской, где мог
Он, с головой нырнувши в жаркий полдень,
В земной красе бессмертия залог
Отыскивать в её душе и плоти.
* * *
Там, где рвутся снаряды и мины,
Истребляя разумную жизнь,
Дорогая моя Украина,
Я шепчу тебе тихо: держись!
Там, где порохом пахнет и с вонью
Разлагаются трупы врага,
Несгибаемой силой и волей
Ты особенно мне дорога.
Апрельское. Париж
Сувенирная лавка,
Стенд открыток цветных:
Мир шедевров под лаком
И да Винчи средь них.
Но поскольку так зыбко
Тут и там, на войне,
Моны Лизы улыбка
Непонятна вдвойне.
Когда иглами с ядом
Воздух будто прошит,
Когда варвары рядом
В дом соседа вошли.
Знаю только, что нынче,
С сердцем, сжатым в кулак,
Вряд смог бы да Винчи
Написать её так.
Девятое мая. 2022
Ах, сколько зла ты сотворила,
Что сотню лет придётся чистить,
Страна – в былом, теперь – малина
С блатною фенею рашисткой.
И надо ль мне с их наглой ложью
Об украинцах нынче спорить –
Лишь в этот день особый сложно
Забыть о Зинченко1, о Порике2...
Но прошлое, стучась в сознание,
Вопросы ставит по порядку,
Где главный: кто ж посмел из знамени
Победы общей сделать тряпку?
1 Фёдор Зинченко (1902 – 1991). Коренной украинец, родившийся в Сибири. Командир 756-го стрелкового полка, воины которого (Алексей Берест, Михаил Егоров, Мелитон Кантария) 30 апреля 1945 года штурмом овладели Рейхстагом,
а 1 мая водрузили на нём Знамя Победы. В том же мае Ф.Зинченко был назначен первым комендантом Рейхстага.
2 Василий Порик (1920 – 1944). Коренной украинец. Герой Французского Сопротивления.
* * *
Плакаты с победной
Риторикой, но –
Кто правду отведал,
Не верит в кино.
Своих не бросаем
В бою и в беде.
Слова написали.
Свои только где?
Вот эти – у танка,
В канаве ли – те,
Чьи ныне останки
Гниют в темноте?
* * *
Мариуполь. Выжженная зона.
Судьбы, обречённые на мор.
К счастью, бьют врага бойцы «Азова»,
Как нигде не били до сих пор.
Горы трупов русских и чеченских...
Будь боец-защитник твёрд, как штык.
Мариуполь – нет сегодня чести
Выше той, что сохраняешь ты.
Вам моё признание, ребята,
И сердечный боевой привет.
Из России родом, только я-то
Из другой, которой больше нет.
* * *
Ни Тёркиных, ни Чонкиных –
Да и Россия ль здесь?
О, боже, сколько чокнутых,
В чьих душах только спесь.
Вандалы и грабители,
Не ждите длинных фраз:
Мне стыдно за родителей,
Что вырастили вас.
Смотря на рожи сытые,
Отмеченные злом,
Жалею лишь, что спите вы
Ещё не вечным сном.
Однако зло отплатится,
Не важно – в глаз ли, в бровь –
За кровь на детских платьицах
И на игрушках кровь.
За стариков рыдания,
За всех убитых, за
Насилия недавние,
За страх у жертв в глазах.
* * *
Каждый день мечен бедами, Господи,
Облака на востоке, как дым –
То ли школа горит, то ли госпиталь,
То ли книги Сковороды...
Каждый день бесы что-то уродуют
Или грабят, везя домой,
Покрывая позором родину,
Чей язык от рождения мой.
А её захлестнуло отравою
Лихо хлещущей из ТВ –
Примитивною, ультраправою
Под латиницей Z или V.
* * *
К рашистской Z теперь примкнула О,
Хотя уже сомнительна на крепость
Броня машин их, разве что черно
Всё так же в душах, да в глазах свирепость.
Но не могу понять, как к ним пришло
Желание стрелять людей и мучить
Под знаком Z, однако и под О
Не жду и не надеюсь – станет лучше.
Век путинский – уродливей, едва ль
В анналах русской армии найдётся,
Ведь будь то орден нынче, будь медаль –
За душегубство или мародёрство.
Российским оккупантам и сепаратистам из ДНР
Не поют по утрам
Да и в сумерках грустно без них же,
Ну, а ночи без взрывов тихи
Лишь на старых полотнах Куинджи.
Глаз пленивших пейзажей, увы,
Не увидеть сейчас близ Донецка,
Это всё уничтожили вы –
Чей-то дом, чьи-то старость и детство.
Православному русскому участнику операции Z
Не лукавь, крестясь под гундяевскую «Отче наш...»
И не лги, говоря об убитом: «брат» –
В Буче братство закончилось
И в домах, что ты сжёг, не дойдя до Киевских врат.
Может, где-нибудь утешение и отыщешь,
Но не там, куда горе и смерть принёс,
Где во рвах замученных украинцев – тыщи,
И где шире стал Днепр от пролитых слёз.
Сотворивший зло, рашистская тварь,
Про покой забудь, будешь впредь смердеть.
А ещё скажу – собирается пономарь
По тебе разбудить колокольную медь.
Протоиерей
Из Нижнего Тагила в Украину был отправлен эшелон с танками Т-90М «Прорыв». Настоятель храма Дмитрия Донского протоиерей Иоанн Брагин освятил их, а прихожане положили в кабины рисунки детей и иконы.
РИА Новости. 17.05.22
Благословив оружие войны,
Он как бы плюнул в собственный колодец,
Но те, кто с ним молился, то есть вы,
По мне, не есть народ, а так... народец.
«Комбат батяня», вера в «Русский мир»
С привычкой к водке, шорам и оковам
Да и к кнуту, и тот всегда кумир,
Кто им владеет – как же всё знакомо!
Увы, знакомо, если и не жил
Средь новорусской челяди и барства –
От прошлого во мне следы свежи,
Точнее, не смогли зарубцеваться.
* * *
Исчезла, словно Троя,
Когда-то неохватная,
Поэмой без героя –
Россия А.Ахматовой.
Но вновь «маруси чёрные»,
Знакомая бессонница, –
И будто всё, о чём нам
По главам давним помнится.
А жили ведь надеждами,
Трухой и хламом ставшими, –
Мол, кончено с невеждами,
Не повторится страшное.
Теодору Адорно
Писать стихи после Освенцима?
Бесспорно, слепнет мир порою,
Однако кто бы без ослепшего
Гомера нынче помнил Трою?
Меня не раз вопрос ваш мучил,
Увы, казавшись слишком книжным.
Теперь же, то есть после Бучи,
Я задаюсь, по сути, им же.
* * *
Платку из Бучи радовалась мать, отец – часам,
Серёжки по душе пришлись невесте,
Теперь их отправитель прибыл сам
Из тех же мест, но в цинке – грузом 200.
А на поминках, сев за общий стол,
Мэр речь толкнул про честь и чувство долга,
Затем, понятно, выпили по сто
За «героизм» погибшего подонка.
Потом ещё, потом ещё по сто,
Не слишком отвлекаясь на закуску.
Так нынче пьют Улан-Удэ, Ростов,
Не уступая Пскову и Иркутску...
Под самогон, под водку, под винцо,
Там – взяв гармонь, а там – достав гитару,
В России поминают подлецов,
На завтра сохраняя стеклотару.
* * *
Отца винить мне надо или мать,
Не сам же, право, это я ошибся –
Родиться там, откуда убивать
Сегодня проповедуют рашисты.
В такое время лучше быть глухим,
А тем, кто ещё верит в Русь, как в чудо, –
Идти в монастыри, – её грехи
Безропотно замаливать оттуда.
|
|
2022-2023-БРИФ, Михаил
ВРЕМЕНА ГЛАГОЛА
Безвременье вливало водку в нас...
В. В.
1
Была страна уродами беременна,
себя она агитками бодрила.
Среди времён глагола нет безвременья,
зато у нас его как раз в избытке было.
Мы жили кое-как, вслепую, ощупью,
на трезвых озирались очумело.
Нам не добраться до Сенатской площади
и только водка нас порой спасать умела.
2
– Что ж ты, время, – тебе мы прошепчем, –
ты дурачило нас, надувало,
было будущим – стало прошедшим,
настоящим не побывало.
ДАВАЙ, ДРУГ
Алёше Берёзину
Отчизна зверствам обучала.
Давай, мой друг, с нуля, с начала
кроить судьбу. Пускай судьба
прозреет, станет не раба
слепой случайности. Отныне
никто удачу не отнимет
и пусть безумствуют в ночи
цыганистые скрипачи.
Давай содвинем наши фляги,
за дружбу выпьем крепкой влаги,
ведь как бы ни был лют февраль,
весна задержится едва ль.
* * *
Старик – скрипач, затворник, деспот,
брюзжит с утра и дотемна.
Старуха, бывшая невеста,
лет пятьдесят ему верна.
Старухе часто юность снится.
Старик угрюм, тяжёлый взгляд.
Болеют оба. Созвониться
могли бы. Что же не звонят?
Подобных сколько же историй?
Кто избежал сердечных мук?
Есть у старухи внук, который
и старику, поверьте, внук.
Старик не ведает об этом,
брезглив он к сплетням и молве,
но чист он перед целым светом,
ведь с музыкою он в родстве.
Старик талантлив, но несносен,
никто не смог ужиться с ним.
Сейчас он бродит между сосен,
небесной милостью храним.
О славе он уже не грезит.
Что удивительно: он сник.
К нему малец со скрипкой ездит,
с ним занимается старик.
Мальчишка душу согревает.
Старик несносный – с ним иной.
Он даже не подозревает,
что это внук его родной.
Про то не знает и мальчишка,
зато всего Дюма прочёл.
Лет пять промчится – и глядишь-ка,
он знатным станет скрипачом...
Живёт старик. Живёт старуха.
Могли б до гроба вместе быть.
К мольбам пустое сердце глухо,
но так легко любовь сгубить.
* * *
Клянчить крохи у судьбы? Надоело, неохота.
В благоденствие не верю, я давно уже прозрел.
Для последнего рывка, для последнего полёта
я, поверьте мне ребята, окончательно созрел.
Ясный, чистый небосвод будет завтра непременно,
мы с Икаром полетаем, прямо к солнцу воспарим.
Я-то знаю наперёд: не спасут вас перемены,
и поэтому, ребята, подвиг наш неоспорим.
* * *
Выпьем-ка домашнего вина
и съедим давай по бутерброду.
То не чья-то, лишь моя вина,
что химеру принял за свободу.
Ворон заливался соловьём,
сладко врал, восторженно, умело.
Жить нельзя, как мы сейчас живём,
но лезть в петлю – тоже ведь не дело.
Подставляй стаканы, дорогой,
снова выпьем, и ещё разочек,
а со Смертью, старою каргой,
не спеши знакомиться, дружочек.
* * *
Рае Розиной
До тебя три квартала всего.
Смерч за окнами стонет и плачет.
Сгинул тот неприкаянный мальчик,
ваших душ оборвалось родство.
Мне к тебе все труднее дойти,
ведь в других небесах ты витаешь
и в жару, холода и дожди
ты совсем не меня ожидаешь.
Потому вдруг становится так
безысходно, что вздрогнешь невольно,
и тогда даже малый пустяк
норовит уколоть тебя больно.
До тебя три квартала всего.
Смерч по-прежнему стонет и плачет.
Где он, тот неприкаянный мальчик?
Нет вестей от него.
ФЕВРАЛЬСКИЕ МОТИВЫ
1
Хотел излить в стихах все горести души,
пускай истают в снежной стаe хлопьев белых,
но мне Эрато приказала: «Не пиши,
хватает без тебя безумцев оголтелых.
Сожги черновики! В постельку не пора ль?
У хлопьев белых, глянь-ка, белая горячка...»
Ну да, февраль. Метет, пуржит февраль.
Никак мне не заснуть. У Музы спячка.
2
Неуемная стайка озябших берез
ввысь умчаться мечтает
и отважно стремится в полет, но мороз
все крепчает, крепчает.
Неуемная стайка озябших берез
рвется ввысь то и дело.
Пес облезлый никак не уймет своих слез
и скулит обалдело.
3
Вновь пурга остервенело воет, вьюжит,
то сшибает с ног, то ластится к ногам.
Жизнь меня уничижает и утюжит,
на корню мои надежды губит, рушит,
пусть я трижды альтруист и моногам.
Век мой хищный ухмыляется, глумится,
продолжает бесноваться и крушить.
Говорю ему: «Ужели ты убийца?»
Говорю ему: «Пора тебе влюбиться!»
Говорю: «Кончай бузить, давай дружить...»
Сократ и Ксантиппа
1
До Парнаса уже не домчаться,
никуда не взлететь вообще,
потому что мои домочадцы
мне мышьяк растворили в борще.
Знаю я, что обед мой отравлен,
но не выдам себя до конца.
Я театром таким позабавлен
и прошу мне долить борщеца.
За столом, как ни в чем не б-ывало,
я сижу и смакую вино
и борща три тарелки, пожалуй,
одолел я, хоть сыт уж давно.
И покуда душа отлетает
и любви иссякает запас,
лишь Пегас своих слез не скрывает,
он меня и оплачет, Пегас.
2
Люблю вести беседу
за праздничным столом,
люблю вино к обеду
и к ужину потом,
а также в промежутке
от ночи до утра.
Я пью шестые сутки,
мне спать давно пора.
Люблю лихие споры,
дискуссий кавардак,
ночные разговоры
отчаянных рубак.
Жена, закуску выставь,
налей еще питья!
Всех юных полемистов
вновь искушаю я...
Но нынче что-то зябко
мне за моим столом.
Давайте, братцы, завтра
беседу доведем.
Пока, друзья, спасибо!
Вдруг сник я, вот те на...
Жена моя, Ксантиппа,
налей-ка мне вина.
Еще чуток терпенья –
и в доме вновь покой.
Проклятое прозренье,
зачем ты мне, на кой?
Жена покою рада.
Сын все поймет, глазаст.
Жена плеснет мне яду,
сынок стакан подаст.
* * *
Где, скажи мне, осталась подруга твоя?
Ты ее покидаешь?
Навсегда убываешь в чужие края?
Навсегда отбываешь?
Ты ответь, что тебя за кордонами ждет?
Ледяные улыбки?
Но любовь никогда в твою дверь не войдет,
даже и по ошибке.
|
|
2022-2023-ШТИВЕЛЬМАН, Вита
* * *
аты-баты шли солдаты
не ходи на войну сынок
не ходи на войну
умирать тебе не пришёл срок
убивать тебе не пришёл срок
во чужую не ходи сторону
аты-баты ружьями богаты
вот опять нескончаемый строй
одинаковых ног сапог
и безглазых лиц и бессловных ртов
не ходи на войну сынок
аты-баты сожжённые хаты
кто в колонну тебя поволок
кто тебе затуманил глаза
брата брата убьёшь на войне сынок
не ходи на войну нельзя
аты-баты – была считалочка наша когда-то
ты волшебный ребёнок был
как я ждала, под сердцем носила тебя
а теперь у меня нет сил нет больше сил
левой-правой – ты повторяешь урок
день и ночь твердят солдаты урок
день и ночь твердят
вот у дерева кружит птица а гнезда-то нет
не зови птенцов не зови
нет птенцов как нет их простыл и след
как ты будешь ходить по земле сынок
как ты будешь ходить по крови
ты не слышишь меня ты идёшь на войну
ты любил зверюшек и птиц когда-то
подбирал и выхаживал их если мог
а теперь сеешь смерть – говоришь – так надо
потому что команда – и аты-баты
проклинают ведь люди тебя сынок
да и я тебя прокляну
4.10.2022
Барселона, июнь 2022
льдинки дрейфуют в пурпурной влаге
апельсинное солнце долькой над ними
город дробится ритмами: четыре четверти, семь восьмых
разбрасывает камни и тут же их собирает
тащит по узеньким улочкам по мостовым – calle, carrer
шоколад божественно горек и горяч
и песок горяч скрипуч нежен
и цветок огромен важен влажен
этот город уносит меня от всего и от всех
от криков – бей
от команды – огонь
от того что мой алфавит корёжится
было: вот – же, теперь стало: ви – зет
этот город уносит меня от меня
от боли в сердце
от страха смерти
чего же бояться если даже триумфальная арка не от войны
город делает сальто, оборачивается шарадой
барсино, лоно барса, бархатное лоно
и можно выжить
и можно выжать апельсин в стакан
и глотать сладкую кровь сангрии
* * *
Мой дед Давид погиб в сорок втором.
Он был сапёром – адова работа.
Могилы нет, не сохранился дом.
Погиб, отвоевав чуть больше года.
Жена и дочь остались, бог помог.
Хотя Давид не уповал на бога.
Он защищал от запада восток –
тогда не приходила смерть с востока.
А бабка умерла не так давно,
прожив почти сто лет. И дозу яда
хранила у себя: а вдруг войной
опять всё рухнет. Чтобы Сталинграда
не видеть больше. Бабка медсестрой
работала тогда. В её кошмарах
навечно поселились кровь и гной,
тела убитых, молодых и старых.
Я вижу бабку иногда во сне,
мы разговариваем с ней, чуть слышно.
А наяву – есть фото на стене,
военный орден, орденская книжка.
На фото выцветшем, как сквозь туман,
дед с бабушкой – живые, молодые.
Тарутино, Петровка, Аккерман –
вот это были их места родные.
По тем краям сегодня град ракет,
как в сорок первом, как же всё похоже.
Я рада, что не видит это дед.
Что бабки нет в живых, я рада тоже.
13.03.2022
* * *
в нашем маленьком городе шум страх
и не знают люди куда бежать
появился дикий какой-то маньяк
и никак не могут его поймать
и всегда чёрный на нём котелок
и конечно же чёрное пальто
и из тех до кого он добраться смог
от него не спасся ещё никто
и когда кровь на его ноже
ещё тепла и ещё горит
он с безумной улыбкою – до ушей –
одно и то же всегда говорит
говорит про убитого – он был жив
говорит про убитую – что жила
говорит – господи как хороши
как хороши твои дела
и сейчас я иду средь бела дня
а навстречу – чёрный призрак из снов
ты не сможешь приятель убить меня
потому что я очень давно мёртв
* * *
От станции А и до станции В
идёт по страницам учебника поезд.
Зачем-то положено мне и тебе
считать расстоянье, а может быть, скорость.
Мелькают болота, леса, города,
поля и дороги, столбы, полустанки.
Навстречу другие летят поезда,
ползут, громыхая, привычные танки.
Во встречных вагонах, что видны едва,
там тоже считают и метры и мили – л
от станции В и до станции А –
считают, поскольку их тоже учили.
На белых страницах чернеют слова,
сливаются буквы в длиннющие строчки.
Считают, вздыхая, и ослик Иа,
и Ёжик, споткнувшись о новые кочки.
И лишь неспособный к учёбе балбес
бормочет – чего ещё ждать от балбеса –
про А и про В что сидят на трубе.
И тупо глядит на железные рельсы.
14.5.2022
Запись в дневнике.
Хайфа, 20 января 1991 г., война в Персидском заливе.
Холод и простуды. Горчичников здесь не бывает, делаем их сами.
Ветер рвёт, озверев, лысоватую пальму.
Возле моря и лица и камни остыли.
Самодельный горчичник поставили прямо
туда, где положено быть ностальгии.
Влажно. Город уснул.
Несваренье амбиций играет в войну.
И услужливый лик телевизора
Сообщает об этом,
кривясь всеми ртами,
содрогаясь всей каменной крошкой и сталью,
неустанно, на всех языках.
* * *
Молиться Богу –
это совсем не бессмысленно.
Просто ответ приходит
через очень долгое время.
Потому что твое сообщение
тоже поступает к нему
через большой промежуток времени,
потому что от Бога отделяет
огромное расстояние.
К тому же Бог часто отвлекается,
потому что очень любит играть
своими разноцветными игрушками.
Убежище
Убежище это успело меня изучить.
Конечно, успело, ведь я здесь давно обитаю.
Поэтому вечером свет подаётся из лампы,
а утром к принятию света готово окно.
Узор занавесок подскажет любую мечту,
а если захочется плакать, на то и подушка.
Рядами построились разноязыкие книги:
бессменная стража моя охраняет меня.
Когда на экране пугающий триллер идёт,
то комната эта подыгрывать действию рада:
шевелятся длинные тени, скрипит половица
и капает тихо и жутко из крана вода.
Однако сегодня мне выпал особенный день,
и вместе со мной напружинилось это пространство.
Оно выгоняет меня, ведь оно понимает -
пора мне в дорогу, в большой беспорядочный мир.
Лёгкое дыхание
Катерине Дегтярёвой
Откуда-то с небес или земли,
святой молитвой и объятьем грешным,
не дожидаясь, чтобы нарекли
красивым именем: заморским, здешним,
повелевая, входит в дом дитя.
А может, просто мы пришли с прогулки.
И вот минуты и часы летят:
кормленье, сон, знакомые фигурки
пластмассовых и плюшевых зверей,
и тикает будильник еле слышно.
И прилетают сны семи морей –
ребёнок спит и очень тихо дышит.
Я поправляю одеяльца край
и локон, растрепавшийся с гулянья.
Сияй, моя вселенная, сияй!
Не прерывайся, лёгкое дыханье.
|
|
2022-2023-ХАИТ, Валерий
Я приближаюсь к истине…
* * *
Нет, даже в природе,
Что всюду права,
Готовность к свободе
Извечно жива.
Ведь это не шутки:
Все, что б ни росло,
Буквально за сутки
Взошло, расцвело.
Чтоб вспыхнули почки
Навстречу весне,
Единственной ночки
Хватило вполне.
Достало, чтоб травы
Так буйно взошли,
Всего одного
Оборота Земли.
Чтоб в розовопенном
Кипенье садов
Холодной весны
Не осталось следов.
1983
* * *
Я приближаюсь к истине,
Как приближаюсь к смерти
В движенье к этой пристани
Вся жизнь моя, поверьте!
Нет-нет, порой случается –
Я и не замечаю,
Что сроки сокращаются,
А цели я не знаю.
Да, в гавани безмыслия
Дышать и жить легко мне:
Я не грущу об истине,
О смерти я не помню.
Но вновь неудержимое
Томит меня желанье:
Постичь непостижимое,
Понять, что там – за гранью.
Вновь вера бесконечная
В то, что живешь на свете,
Чтоб на вопросы вечные
Хоть как-то, но ответить.
Иначе как же сможешь ты
Без криков и истерик
Ступить на тот, нехоженый
Людьми живыми, берег?..
1981
ЧУДО
Внезапно ярким светом
В сознании зажглось:
Без чуда в деле этом
Никак не обошлось!
Да-да, одно лишь чудо
Тот объясняет факт,
Что вечным стал Иуда
И не забыт Пилат.
Ну мало ли предательств
История хранит,
Но лишь об этой дате
Молва в веках звенит.
Ну мало ли тиранов
Сменилось на Земле,
Но помним, как ни странно,
Мы лишь об этом зле.
А сколько их, гонимых,
Погибло на крестах,
Но только это имя
Осталось на устах.
Так, значит, было, было
Две тыщи лет тому
Все то, что не под силу
Вовек понять уму!
Так, значит, не легенда,
Не выдумка святош
Все, что тогда мгновенно
Людей бросало в дрожь!
И, значит, тот пришелец,
Что человеком был,
Которого доселе
Весь мир не позабыл,
В далеком том столетье,
Во времени ином
Жил все же на планете,
На шаре на земном!
Большое представленье
Из множества чудес
Давал! И в завершенье
Вознесся и исчез...
1984
***
Старая заветная мысль
О том, что вознесенные ввысь,
Выросшие за много веков
Сорок и более сороков
Храмов, мечетей, пагод, церквей
Разных стилей и разных кровей –
Главный довод в пользу того,
Что так называемое Божество
Есть, существует. Что их красота –
Есть воплощенная правота
Мысли заветной, старой моей
О доказательстве Бога...
1996
* * *
Мы живем на маленькой Земле,
На уютном звездном корабле,
На Земле, на шарике воздушном,
Ветру тяготения послушном.
Все равно – хотим иль не хотим –
Вместе с ним летим, летим, летим
В пустоте без края и предела,
Где мильоны раз тот путь проделан.
Да, не отстает и не спешит
Шарик наш, пока на нем кишит
Жизнь в своих случайных проявленьях...
Впрочем, нет. Вот тут как раз сомненье.
Погоди, читатель, рассуди:
Так ли уж случайны те пути,
По которым жизнь – слепая птица
К рубежам неведомым стремится?
Ведь она, хотя иль не хотя,
Той же самой матери дитя,
Что неисчислимые светила
Родила и в бездны запустила.
И, быть может, даже человек
С той же обреченностью навек
Мчит среди явлений и событий
По своей единственной орбите?
И, возможно, путь наш сквозь года
Был рассчитан раз и навсегда
По сухим законам строгих чисел
И от нас вовеки не зависел?
И людской наш непутевый род
Так же свой удел не сознает,
Как звезда, что по кругам Вселенной
Мчится – и взрывается мгновенно?..
1985
ПО ШЕКСПИРУ
Да, мир – театр, а мы – актеры.
Но кто же автор пьесы той,
Согласно действию которой
Поет и плачет шар земной?
И есть ли в нашем зале зритель?
А есть – он слушает ли нас?
Что видит на земной орбите –
Трагедию? А может, фарс?
Уж дело близится к развязке,
Но что там будет – не понять.
Актеры медлят, ждут подсказки, –
Но спит суфлер. Он пьян опять.
Последний акт героям труден.
Ах, если б уловить момент,
Когда еще не поздно будет
Сыграть банальный хэппи-энд!
1982
Ветер времени
Фрагмент поэмы
Ну что ж, приступим. Время говорит,
Что мне пора. Что к цели путь открыт.
И что ответ, являвшийся в мечтах,
Зарыт как раз во времени. Итак,
В простом повествовании моем
Конечно. речь пойдет как раз о нем –
О времени, всесильном, как чума,
О времени, сводящем всех с ума,
О животворном времени, когда
Быстрее забывается беда.
О дальних далях, где в изломах лет
Причин и следствий затерялся след.
Из века в век, захватывая дух,
Бушует ветер времени вокруг.
Он все сметает на своем пути
И вновь рождает, чтобы вновь снести.
Его не задержать, не укротить,
Вот разве срок приходит ощутить,
Как он свистит, поет на все лады
Предвестьем то ль победы, то ль беды,
И что всему на свете господин
Лишь этот ветер. Только он один.
И все подвластно на земле ему,
Что только ни представится уму.
Подумайте, Вселенная сама,
Что миллионы лет была нема,
Недавно рассказала нам о том,
Что было раньше, будет что потом.
Не оттого ль времен железный ход
Сегодня нам сильнее сердце жжет?
Подумайте! Любой бегущий миг
Вмещает все, чем этот мир велик,
И чем он мал, и чем ничтожен он,
И где он явь, а где всего лишь сон,
И чем он беден, и когда богат,
И где он прав, и где он виноват.
Но каждый миг, бегущий вслед за ним,
Становится уже совсем другим,
Хотя в себе вмещает существо
Всего того, что было до него,
И вместе с тем он, без сомненья, весь.
Всем существом своим уже не здесь.
Миг промелькнул – и стало вещество
Старее. То есть более мертво.
Но что-то в этот миг и родилось,
Проклюнулось, проснулось, началось.
Но общий возраст сущего притом
Стал старше. Я пишу как раз о том.
Стареют камни, звезды, города.
Стареют мысли. Впрочем, не всегда.
Стареют чувства. Впрочем, лишь для тех,
Кто укротить не смог их бурный бег.
Но я об этом позже расскажу.
Пока же я по-прежнему твержу,
Что все кружится-движется вокруг:
Вот искренних друзей распался круг,
Вот круг любви разорван пополам,
Семейный круг дал трещину. И нам
Одна надежда: в круге бытия
Все возвратится на круги своя...
1973
|
|
2022-2023-БЛИЗНЕЦОВА, Ина
* * *
Сняла решительно пиджак наброшенный
(Из песни)
Жизнь – от средоточья – в края,
как по воде круги.
И не чтоб не видела я,
что выпадало другим.
Кто уходил, хлебнув пустоты,
кто – надежду храня.
Я-то твёрдо знала, что Ты
не оставишь меня!
Семь пар железных сапог стереть –
и встреча в Твоей стране!
А слово «старость» и слово «смерть» –
это не обо мне.
Шла – и было не скучно одной,
и встречи бывали – но
Время шутки шутит со мной,
что и самой смешно!
Так не врасплох усмешка Твоя,
быть гордою – хватит сил.
Мой голос – мой, и я это я –
не это ли Ты любил.
5 сентября 2022
* * *
Весёлый сдержанный смешок,
которым горло распирает.
Скупой затоптанный снежок,
что всё же искрами играет.
А холод – нет у дня огня
прогнать – и ветер рад стараться.
Еще чего-то от меня
здесь хочешь? Или собираться?
22 января 2022
ЛИСА
Дни стоят, отстранены, прекрасны.
Ясной осенью и мысли ясны:
Дальше что? Откуда мы взялись?
Катится клубок – а где начало?
Я лису лесную повстречала,
Я недавно думала про лис.
Про небесных, с девятью хвостами,
были просто лисами, а стали
Красотою головы кружить.
Мы же, голь, на выдумки не слабы,
Вот и думаю – а как жила бы,
Если есть ещё другая жизнь –
Чтоб на вырост, чтоб не стала тесной.
И на небесах, не в Поднебесной,
Не тужить – а жить да поживать:
Девятью хвостами обмахнуться,
Девяти повесам улыбнуться,
В девяти чертогах ночевать.
Их улыбку почитает лестной
И на небесах, и в Поднебесной
Всяк, вздыхая, глядя на луну…
К ним не ходят ни с косой, ни с плетью,
И летят века, тысячелетья…
Тут бы жизнь свою прожить, одну!
А не то, хвосты раскрыв как веер,
В позе лотоса и день и вечер
Про другие думают дела…
И похоже, в этом вот кругу я:
Дуре всё не впрок, и дай другую –
Вряд ли бы иначе прожила.
«Как же ты красива» – говорю я –
«Милая, живи же не горюя –
И туда, когда придёт пора».
Что бы друг до друга нам за дело,
Но и на меня она глядела
Как подруга или как сестра.
____________________________
Начато на север от Нью-Йорка и закончено 9/28/2022 в ураган Иан во флоридском Неаполе. (Прим. автора.)
Комета c/2022 e3
Вере
На страшной высоте блуждающий огонь
О.Э. М
На Старый Новый Год пошёл снежок,
и снегом стал, и старый год засыпал.
Я знаю, там за мною есть должок –
с ним подождут, снег не последний выпал.
А выпала печаль и ерунда,
и радость из разряда – напоглядку.
Но выпала зеленая звезда –
стих перечли там, выронив закладку. –
Стих не творит бытьё – но бытие. –
Гори, хвостатая, гори на тверди!
Петрополь, юность, знаменье твое…
Не верю ни забвению, ни смерти.
14-16 января 2023
|
|
2022-2023-КОСМАН, Нина
Из ранних стихов
Так когда-то шипел огнём
Голубой свет, голубой.
Так когда-то от ночи дрём
Дни шли гурьбой, гурьбой.
Так когда-то песню тянул
Один молодой испанец.
Так, качая над ним сосну,
Солнце пускалось в танец.
Так когда-то была одна,
Одинокая, как испанка.
И шумела над ней сосна,
Зеленела за ней полянка.
Так когда-то из нужных слов,
Как цветок, стих вырoстал.
Голубым отсветом снов
Под сосною той танцевал.
* * *
Если б я с Вами векáми равнялась,
Была бы я ворохом льдин,
И ливнем, проснувшись,
На вас просыпаясь,
Я б сыпалась долго –
Пока бы вас в стынь,
В синеющий стык
Туго-душных ветров
Не ткнула бы, череп тягучий дробя,
И синью своей восславясь;
Пока бы не взвизгнула суть жития:
Я стану, умаясь,
Всем тем, что от веку мне было нельзя.
|
|
2022-2023-ЛИТИНСКАЯ, Елена
ПЕСЕНКА О КОРОНАВИРУСЕ
Март уже к концу подходит. Ветер, дождь, коронавирус.
Вот такая накатила непогожая пора.
Разворачиваю нервно я компьютера папирус
и прочитываю, хмурясь, сводки с самого утра.
Как сказал один мудрец: «Всё пройдёт. Ничто не вечно!»
И от этих древних истин на душе полегче мне.
Сотворю с утра молитву. Разожгу под вечер свечи.
Знать, такое наше время: на войне, как на войне.
Вспоминаю годы детства. Корь, ветрянка, скарлатина,
свинка, коклюш... Без прививок знай плоди антитела.
Папа с мамой на работе. Под покровом карантина
я Боккаччо проглотила и горда собой была.
Вот и ныне пребываю в карантинном заточенье.
Долго ли оно продлится – перспектива не ясна.
Словно сдавленное дамбой, перекрыто слов теченье.
То не Болдинская осень. То нью-йоркская весна.
(Последний катрен-припев)
Я уже сыта по горло карантинным заточеньем.
Посидеть бы в ресторане, заказать бокал вина.
Скоро, скоро рухнет дамба и прорвётся слов теченье.
То не Болдинская осень! То нью-йоркская весна!
* * *
Мы смертны. Не страшись конца, поэт!
От неизбежности спасенья нет.
Колен дрожанье на краю карниза
уйми. Проникнись мудростью Гафиза.
Взгляни на град в полýночных огнях
и вспомни лет прошедших переливы.
Не так уж мало было дней счастливых.
Возрадуйся и думай лишь о них.
Ты был избранник, баловень судьбы.
Слагать стихи и трепетать крылами
в полёте. То не всякому дано.
И коль пришла пора уйти на дно,
быть может, выстлано оно
подводно-дивными цветами…
АРИТМИЯ
Накатила аритмия. Чем ты, сердце, недовольно?
Выбиваешься из ритма. Видно, хочешь мне сказать,
что мой век достиг предела, призываешь к предкам в Вильно?
Скоро август. Там и осень… Налеталась стрекоза.
Хоть мой век весьма почтенный, я ещё не налеталась.
Я ещё не станцевала роковой осенний вальс.
Вот расправлюсь с аритмией, прогоню взашей усталость
и хореем или ямбом напишу стихи для вас.
В нашей жизни всё ритмично: от секунды до столетья.
И магическое время, разыграв по нотам блюз,
уничтожит аритмию резким, жестким взмахом плети.
Я ко времени взываю, жду, надеюсь и молюсь…
* * *
Хмурое небо. Хмурые мысли.
Солнце играет в прятки со мной.
Я молоком заливаю мюсли.
Завтрак в укрытье за тонкой стеной
шторки. Такая смешная преграда.
Прячусь от солнца и от луны,
прячусь от гриппа, снега и града,
прячусь от мира и от войны,
прячусь от стрел электронного спама,
от череды телефонных звонков,
от Иафета, Сима и Хама,
от похоронных колоколов.
Прячусь от слов твоих горьких и сладких
и от осколков разбитой мечты.
Спряталась боль в морщинах и складках.
И не найдёшь её ты…
Д.И.
Жизнь моя, как зола, бела,
как беззвёздная ночь, светла.
Прилепилась ко мне вдовья роль.
И не знаю, то блажь или боль.
И не знаю, то крик или плач.
Не заткнуть и не сбросить с плеч.
Как удушлива чёрная шаль!
Несмолкаемо воет февраль.
Вроде, краток, но зол и лют.
Через долгие двадцать лет
тянет ночи суровую нить,
не давая тебя забыть.
* * *
Ромашки спрятались, поникли лютики…
Слова Игоря Шаферана на музыку Евгения Птичкина
Ромашки выросли, раскрыли лютики
лукаво-нежные на мир глаза.
И солнца доброго ласкают лучики
За горизонтом спряталась гроза.
Гуляют с внуками седые бабушки –
красотки девочки – давным-давно.
Коляски катятся под баю-баюшки.
Их движет времени веретено.
Погода дивная плодит иллюзии:
весна задержится на долгий срок
Промчались годы юности в Союзе. И
вздыхать и слёзы лить? Так, между строк.
Но в кладе памяти старушки роются.
В ней перемешаны любовь и боль.
Вернуть бы молодость! Святая Троица,
увы, не внемлет им… И шансов ноль.
Вернуть бы молодость! Тоской ли, счастием
те дни наполнены. Не всё ль равно!
Упрямо мчит к последнему причастию
неумолимое веретено.
* * *
Я не пишу. Года? Иссяк источник?
Колодец высох? Влаги больше нет?
Дом на замке, и окна заколочены.
На время иль навек погашен свет?
Сумею ли найти колодец новый
в том веке, что отмерен мне судьбой?
Пегас, оставь на счастье хоть подкову
пред тем, как улететь на водопой.
Я не сдаюсь и продолжаю поиск.
Спешу, бегу, хоть знаю: крут мой склон.
Не торопись, о стихотворный поезд!
Дай мне успеть в последний твой вагон!
* * *
Бруклин. Лето – липкой влагой,
хоть подставь стакан.
Кондиционера благо
или океан?
Полдень. Поздно. Сделан выбор.
Шторы застят свет.
Что ж, Багамы и Каррибы
не для наших лет.
Память, кто ты? Друг, Иуда?
Зло или добро?
Мне оставили Бермуды
на душе тавро.
Чёрных дыр, коварных трещин
не боялись мы,
треугольников зловещих,
смерти и сумы.
Крепость духа, лёгкость тела.
Факел – Млечный Путь.
Боже, как бы я хотела
те года вернуть…
* * *
Сентябрь мягкой поступью пришёл.
Листва пока не облетела.
Блестит на солнце трав зелёный шёлк.
Ему до осени нет дела.
На милость ночи не сдаётся день
в борьбе за каждый лучик света.
Ещё горяч песок приморских дюн,
как памятка былого лета.
О летний зной, как я тебя кляла!
Звала осеннюю прохладу.
Хвалою обернётся та хула,
когда затянет дождь рулады.
Сезон штормов нам не перехитрить.
Природы игры и капризы.
Куда бежать? Ну разве что просить
на Марс или Юпитер визу...
|
|
2022-2023-ГАРАНИН, Дмитрий
* * *
Пока ещё сосредоточенно
бегут спортсмены,
и в эту осень верить хочется,
что жизнь нетленна,
несмотря на, в противодействие,
забыв приличья,
и не склоняясь, хоть убейся ты,
под криком птичьим,
перед отравленными стрелами,
что в сердце метят,
чьё зло звенит заиндевелое
в любом куплете.
New York, 2 October 2020
ГРАФОЦЕНТРИЗМ
Может быть, в начале было слово;
из него реальность проросла –
где, как бег, легка, где стопудова,
где смычок по струнам, где скала.
Но былое канет в бессловесность,
порастёт быльём, когда ему
не найдётся на бумаге места
в изложенье чётком, по уму.
Ход событий жаждет воплощенья,
без нужды особенной в творце,
чтоб не исчезать размытой тенью,
чтобы словом сделаться в конце.
New York, 27 April 2021
* * *
За деревьями чудесный лес.
Так и тянет мыслью заблудиться.
Кто в лесу на дуб высокий влез,
под собою видит всю страницу.
Всю длину строки до корешков
вымеряй цветущим глазомером,
чтоб продеть в волшебное ушко
нить идей, вначале хоть и серых.
На другой, нежданной, стороне,
наливаясь и свисая в руки,
отдаются и растут в цене
гроздья знаний и плоды науки.
Spirit Airlines, 19 November 2021
* * *
Дождь моросил сегодня целый день
Лучам светила не давал просвета
И бесконечно длился этот плен
Освободить нас не хватало ветра
Я поднял руки и раздвинул дождь
Как раздвигают в окнах занавески
Там дня остаток из последних кож
Как будто лез чтоб не исчезнуть резко
Последний луч прошёл над головой
Один по небу как ребёнок сирый
И стен достиг и там обрёл покой
Исчезнув в глубине твоей квартиры
New York, 9 February 2022
СЛУШАЙ ПОЭТОВ!
Издали волны цунами плотные
не видны,
но по инстинкту бегут животные
от воды.
И не предвидеть землетрясения
нам никак,
только разбудит в кромешной темени
вой собак.
Пусть рубиконы пока не пройдены,
мир в окне,
если поэты поют о Родине –
быть войне!
New York, 21 April 2022
* * *
В стекле прозрачном зимнего дня
Ползём насекомыми в янтаре
И мысли всей пустотой звеня
Славу поём этой поре
Видишь уже подливает закат
В это стекло жёлтого нить
Чтоб вокруг нас в миллион карат
Гулкий янтарь навсегда сгустить
New York, 17 December 2021
* * *
В горниле первых дней весны
Как изнутри сиянье снега
И дни ночам почти равны
Включая свет за ними следом
Пускай асфальт местами вдрызг
Мне как Христу вода ухабы
И птичек всё слышнее писк
И век исчислен снежной бабы
New York, Riverside Park, 2 February 2022
* * *
Вчера казалось это снится
Не в меру ветреной девицей
Весна росла как схема Понци
И талый снег горел на солнце
Сегодня бури выкрутасы
И все надежды мимо кассы
Над нами небо как ослепло
И всё покрыто белым пеплом
New York, 13 February 2022
|
|
2022-2023-ГАРАНИН, Дмитрий. Дмитрий БЫКОВ в гостиной Davidzon Radio
Дмитрий Быков в гостиной Davidzon Radio
После выступления Дмитрия Быкова 11 декабря 2022 года в плотно заполненной уютной гостиной Davidzon Radio в Бруклине я под большим впечатлением, и пишу отчёт прямо в метро, на пути домой.
Признаюсь, что многие годы Быков мерцал на периферии моего сознания, поскольку я был слишком сильно занят самим собой. За последнее время я внимательно просмотрел пару выступлений Быкова на Зуме, в последний раз совсем недавно, в Club Е-20 (можно посмотреть на youtube), и мой интерес сильно вырос. Так что я зашёл на его фейсбучную страничку и там увидел объявление об этом выступлении.
Увиденное превзошло все мои ожидания. Это было настоящее сценическое представление человека с большой артистической харизмой, в дополнение к огромной литературной эрудиции, о которой всем известно. Эффект оказался примерно раз в десять сильнее, чем на Зуме. В программе было чтение стихов из новой книги «Вторая смерть», а также в перерыве разговор с ответами на вопросы, интересующие всех. Книг в продаже было всего 9, поэтому нам книга не досталась, но я надеюсь позже купить электронный вариант второго издания, с включёнными туда новыми стихами, прочитанными сегодня.
О стихах хочу сказать подробнее. Это особый жанр, который я встречаю только у Быкова. За недостатком знаний, не могу на сто процентов утверждать, что Быков в этом жанре один, но мне так кажется. Это довольно длинные тексты нарративного, или фабульного, типа. Они строятся в основном на содержании – действии, или просто цепочке мыслей. Поэтому такие стихи очень хороши для чтения со сцены и цепко держат внимание. Мыслей у Быкова всегда в избытке, и рифмует он с лёгкостью, поэтому стихи получились, на мой взгляд, отличные. Я заметил довольно много оригинальных рифм, которые хотел записать, но не записал и забыл. Сюда прибавляется оригинальная авторская манера чтения с понижением тона и ускорением в конце смысловых отрезков, что подчёркивает членение текста.
До выступления я подготовил несколько вопросов, которые, однако, не задал. Основной вопрос был об известной коллизии: хорошо ли, когда в стихах есть фабула, есть идея. Ведь в этом случае недоброжелателям достаточно сказать пару прозаических слов о том, в чём смысл стихотворения и объявить его не-поэзией. С другой стороны, если в стихотворении нет сухого остатка, оно плохо запоминается и часто обречено на забвение. Сегодня Быков своими стихами ответил на этот вопрос, причём неожиданно для меня. Передать смысл его стихов прозой мне представляется невозможным, не из-за отсутствия содержания, но от его обилия и сложности. Пересказ текстов потребует слишком много сил и получится длинным и нудным, так что мало у кого возникнет охота этим заниматься, и легче будет признать, что это стихи.
Размышляя над природой верлибра, я пришёл к выводу, что верлибр (который можно воспринимать) держится на содержании и требует ударной концовки. То же самое требуется и от рассказа. Я даже сформулировал:
Верлибр – это большой шаг в сторону малой прозы.
В текстах Быкова сильное содержание и ударные концовки, но всё это в рамках блестящей формы, основанной на размере и рифме, что возвращает к поэзии. Но, как я писал выше, это оригинальный для настоящего времени стихотворный жанр, содержащий элемент прозы, нарратив. В поэзии прошлого нарратив широко представлен (баллады, поэмы), но современная мэйнстримная поэзия его чурается.
После завершения мероприятия мне удалось кратко переговорить с Быковым, пригласить его в мой поэтический проект «Музы и пушки» и призвать к дружбе на Фейсбуке. Впечатление у нас с Еленой осталось очень хорошее, приподнятое, не в пример оному после многих скучных литературных чтений, которые нам в нашей жизни довелось посетить.
Гвоздём программы оказался блестящий пастиш на драму Островского «Бесприданница» из той же книги, прочитанный Быковым после ответов на вопросы. Произведение называется «Беспредельщица», и по нему должна быть поставлена рэп-опера с участием Алексея Иващенко (одного из столпов группы «Иваси»), который отвечает за музыку. Сегодня музыки не было, но Дмитрий Быков читал пьесу очень живо, создавая огромные контрасты между патетикой и иронией вплоть до цинизма. Нарративы героев резко сменялись на противоположные, чего, конечно, нет у Островского. Это придало действию многомерность. Признаюсь, что я не любитель читать пьесы, но в таком выразительном исполнении это было захватывающе. Вместе с тем то, что я слышал, был пока ещё полуфабрикат, и можно ожидать, что действительная рэп-опера с музыкой и артистами (сам Быков играет роль Островского) будет чем-то фантастическим. По информации от Дмитрия Быкова, опера закончена, и весной планируется премьера.
Дмитрий ГАРАНИН, New York, 11 December 2022
|
|
2022-2023-АПРАКСИНА, Татьяна
Титан
бесследно бесславно сгорает.
свой дым застилает глаза.
никто лучше неба не знает,
когда разразится гроза.
ты чувствуешь запах полыни?
ты видишь сполохи огня?
о чьём же неназванном имени
скорбит, содрогаясь, земля?
откуда бы тучи ни прибыли,
твой дым предоставит мишень –
как знак титанической гибели,
пугающей местных мышей,
как столб из затей Бена Франклина,
берущий огонь напрямик,
сигнальной ракетой незнания
заполнив пустотный язык.
2022
Гора молчания
Я спросила у горы – гора молчит,
Тёмною махиной молча спит.
Я спросила у реки. Река сказала,
Что случайно в это время задремала,
Что, похоже, всё на свете прозевала, –
Так в ответ моя река сказала.
Бледная вечерняя звезда,
Над горой взойдя, шепнула: "Да!
Кто не знает, тот не говорит.
И зачем, скажи на милость, делать вид?
Ты проси ответа у горы:
Горы неподвижны, но мудры".
Почему же ты молчишь, моя гора?
Почему не говоришь, что мне пора?
Сколько ждать мне, сколько можно ждать –
Ждать того, о чём не смею загадать?
Месяц зуб свой яркий поднял над горой,
Засветился в небе продранной дырой.
Под лучом зашевелился горб горы,
Напустил густых туманов из норы.
И сказала мне моя гора:
"Глупо спрашивать, когда тебе пора.
Если ты гора, то стой горой.
Если ты река – беги рекой.
Если свет – взойди повыше и свети.
А не хочешь – отправляйся на покой".
Так сказала молчаливая гора —
Быть собой всегда и всем пора.
2022
* * *
Горам казалось мало высоты.
Закинув лики к небу, горы высоты просили.
Кому из нас дано быть выше собственных усилий
И собственных понятий правоты?
Всегда стоять и ждать, всегда просить,
Не оторвавшись от земли хотя б немного,
Всё так же оставаясь у порога,
Не зная, как его переступить!
Но утренний туман под горы лёг.
Запели горы, в воздух поднимаясь
И лбами синевы легко касаясь,
Нарушив притяжения порог.
2022
Пустота
Пуста, как этот чистый холст...
Ни пятнышка, ни щели, ни намёка,
Ни шёпота, ни крика... Но как много
Великой пустоты на сотни вёрст!
И если грешным делом пренебречь
Знакомостью избитого порога,
Ты не отыщешь ни копыт, ни рога,
Чтобы начать или продолжить речь,
Чтобы рискнуть нарушить пустоту,
В которой даже ля ещё не прозвучало
И всё, что говорит, надолго замолчало,
И сцена столько лет была пуста...
От пустоты до пустоты — длина моста,
Соединяющего эту сторону и ту,
И ту и эту безответность, немоту,
Оповещающую, что она – чиста.
И лишь светиться, словно белый, белый холст,
Как белизна стены туманов на рассвете,
Позволено тому, кто никуда не метит
И этим разрешает бесконечный рост.
2022
Предмет
Рождать цвета из белизны
в которой цвета нет
И нет противоречий
значений золота и света
иных планет.
Нет ни следа вины.
Есть белизна прощенья
прощальной беспредметности.
Таков предмет.
2022
* * *
Ничего дороже быть не может
Этого отсутствия впотьмах.
Сердце ищет в трепете и дрожи
То, чего нельзя найти в умах,
То, о чём не ведают науки,
Не слыхали мира мудрецы,
То, что не рождается от скуки,
В суете замены мер, о чём отцы
Назидали строчками уставов
Тех, в ком живы зрение и слух.
Лишь попав в потёмки, мы по праву
Ищем свет, преодолев испуг.
2023
Нежданное письмо
Я получила от него письмо, которого я не ждала.
Он помнит, рад, он хочет знать – хотя так много лет прошло,
Хотя прошли десятки лет с тех пор, как мы сказали "ты" в последний раз.
Письмо похоже на перерасчёт судьбы, на неучтённый шанс.
И что за ним? Дорога в миф, в тоску по прошлому и реабилитацию потерь?
Или в живую магию неведомого вдруг открыта незамеченная дверь?
Но нет. Не угадала. Ложный шанс. И ложный шаг.
И мой ответ предназначался для глухого.
Кому же и зачем он всё-таки своё письмо писал? Похоже, что не мне. Не нам.
Куда он звал?..
– Туда, где много места для кого-нибудь другого.
2023
Объезжая провинции, Конфуций навещает Лао Цзы
Е.А.Торчинову
Чиновник в колеснице
Не устаёт, не отдыхает,
Он хочет одного —
Верней достигнуть цели
И выполнить приказ.
И заслужить кивок
Безликий
Монашеского капюшона,
Склонённого
Над дирижёрским пультом,
Где партитуры
И следа не видно.
И у монаха нет ни головы,
Ни рук,
Ни имени.
И даже нет креста
На шее дирижёра.
Есть только власть:
Решать,
Когда и сколько
И что и как играть,
И где вибрация
Сердечная
Уместна,
А где оставить звук прямым
И плоским
И ровным и пустым,
И для кого
Пришла пора
Смычок наканифолить
И губы облизать и трость гобоя,
Чтоб чисто прозвучала нота
Ля.
* * *
Чиновник не заснёт.
Чиновник знает дело.
Он помнит, для чего
И как попал сюда,
В далёкую провинцию,
Где было так приятно
Коллегу встретить
Музыканта
Из своего оркестра,
Пить вино,
Беседуя
И разбирая ноты,
И исправляя их,
Покуда
Не наступил рассвет,
Призвав на службу –
Время дальше ехать,
Чтоб вовремя поспеть
Проделать все дела
И передать в контору
Донесенье.
А после
Пыль стряхнуть,
Мундштук продуть
И к Небу взор поднять,
Чтоб новый
Получить приказ.
Оттуда.
Биг Сур, 1999
|
|
2022-2023-ФУРМАН, Рудольф
* * *
Какой же смысл в писании стихов,
откуда эта радость, эта мука –
от дальних предков ли, от тех веков,
от музыки какой, какого звука?
Кто дал мне слух, чтоб слово привечать
и расставлять уметь в порядке нужном,
обычное... Зачем ему звучать
волнующе, светло, неравнодушно?
Какая же убийственная страсть
сбивать слова в табун ли, в птичью стаю!..
Еще не раз мне в эту ересь впасть,
а без нее как жить – не представляю...
СОВПАДЕНЬЕ
Смотрю в окно. День по сезону мрачен,
Но уходить он медлит, хочет жить
таким, как есть, – удачен, неудачен, –
нет повода, резона нет спешить.
И я, пожалуй, тем же озадачен,
и время с ним мне хочется продлить,
раз навык наблюденья не утрачен,
и будет что в слова переложить.
Случаются такие совпаденья
счастливые... Бывает, что везет.
Не торопи, не торопи мгновенье,
Наступит срок, оно само умрет.
ВЕЧНАЯ ДРАМА
День угасал,
но не желал уйти,
цеплялся то за мебель,
то за шторы,
слабеющий он все еще светил,
но тень росла,
отвоевав углы,
на комнатные вылившись просторы.
И я смотрел
на вечную из драм,
в которой очередность
очевидна:
то торжествует мрак
по вечерам,
а по утрам следа его
не видно.
В таком порядке
справедливость есть,
и было бы разумно
и не лишне
когда бы
неминуемая смерть
во времени
чередовалась с жизнью.
ДЛИННЫЙ ДЕНЬ
День перемешан спозаранку
Восточным ветром. Солнце, дождь
Теснят друг друга. Перебранка
И царства нового дележ.
Бог с ними. Разберутся сами.
А мне, признаться, все-равно,
Кто будет царствовать над нами,
Когда мы будем пить вино.
Перед обедом, пополудни,
Когда ты в дом ко мне придешь,
Чтоб скрасить всей недели будни.
Пусть продолжается правеж.
Он нам с тобой не помешает,
Сидящим за столом, в тепле.
Мы выпьем и поразмышляем
Как нам живется на земле.
Поговорим о том, об этом,
Что было раньше, будет впредь...
И ты уйдешь с последним светом,
И дню придется умереть.
И если за окном природа
Мир не вернет еще земле,
То, после твоего ухода,
Зажгу я лампу на столе.
На недочитанной странице
Открою книгу, погружусь
В чужую жизнь, что не приснится,
Которой я не пригожусь.
Но где я скоротаю вечер,
Чтоб после, за полночь, уснуть,
Когда уже восточный ветер,
Устав, решит передохнуть.
* * *
Все привычно: вечер, книги, вещи...
К их молчанью прикипел уже,
Но сегодня тишина зловеща,
мстит за то, что пустота в душе.
Будто нету слов о пережитом,
что осталось в прошлом, за холмом,
о себе, и битом, и не битом,
о хорошем или же плохом.
Будто нет любви, друзья пропали, –
от забвенья их сберечь не смог.
Нет их здесь, сейчас, лишь в дальней дали,
есть печаль – мой справедливый бог.
Кровь отяжелелую по венам
сердцу не легко уже качать...
Все же вечер я приму смиренно –
иногда полезно помолчать..
ДОЖДЬ И ФОНТАН
Все освежающий, все очищающий дождь –
мокрые волосы этого темного неба…
Глупый фонтан, ты зачем так неистово бьешь?!
К небу стремиться смешно в такой дождь и нелепо.
Милая, видишь, всемирный потоп начался,
все зачеркнули прозрачные длинные струи.
Это разгневались, видно, на нас небеса
за неслучившиеся поцелуи.
Клен распростерся над нами зеленым зонтом,
кожа его – и тепла, и груба, и шершава…
Как хорошо! Разве будет такое потом?!
Пусть изливается дальше прозрачная лава!
В этот потоп я для нас не построю ковчег, -
так хорошо, что я даже не буду пытаться.
Будем стоять здесь короткий оставшийся век,
чтоб никогда, никогда навсегда не прощаться.
|
|
2022-2023-КАЦОВ, Геннадий
«… мир был создан первым сумасшедшим»
* * *
совсем недолго ждать – пройдёт и это,
и шелестящей чешуёй дорожной
(как жаль!) вольётся в лету бабье лето,
вплывая красно-рыжим осторожно
ножом хрустальным луч пронзит хрусталик,
пока глаголом лжёт температура:
zed-неприятель sed – и lex представит,
что он, как это нынче в моде, дура
длинней ножей ночь станет, день короче –
короче говоря, помалу майна,
по вере вира: ты свернись в комочек,
дождись, когда с небес посыплет манна
тебе ли, олуху, не знать, чем сердце
и печень успокоятся? тебе ли
без страха и упрёка домоседу
искать то пятый угол, то свой берег
придёт зима – и отморозишь палец,
себя зачёркивая в снежной стуже, -
так солнечное масло выкипает,
под ливнем пузырясь в осенней луже
* * *
ко всему привыкаешь, и к погибшим – тоже,
а ещё быстрей, если сам из убитых:
наверху встречает, как всех прочих, боже,
протянув ладонь, смотрит с мрачным видом
он сидит, сутулясь, на своём престоле –
ни сирен, ни взрывов, сад в цветущих вишнях:
«кто был другом детства? как учился в школе?» -
задаёт вопросы важные всевышний
небосвод бескрайний, облаков в помине
не бывало, птицы на ветвях щебечут…
«я родился, вырос, умер в украине,
ибо был смертельно пулей изувечен»
бог вписал куда-то числами чего-то,
почесал в затылке, тыловая крыса:
«ты, небось, убит был, – смотрит, – не в живот ли?» –
и на мой «так точно», как-то мигом скис он
объяснил: с утра, мол, все с пробитым брюхом
прут без передыху, как в плохом театре –
ком кишок наружу, стынет кровь на брюках,
и плевать, укроп кто, либо кто из ватных
«перед богом, знаешь, вы ведь все едины!
не для смерти в войнах столько лет растили:
кто погиб, геройски пав за украину,
кто туда погибнуть вышел из россии –
нет невиноватых!» – как физрук мальчишек,
отчитал всевышний за изъяны в судьбах…
на земле нет правды – нет её и выше,
коли быть над схваткой, всем судьёй, по сути
* * *
мир худее в наши времена
с каждым днём – жиган, продажный выжига:
даже если не твоя война,
всё равно усохнешь, вряд ли выживешь
привыкаешь: время делит блиц
жизни на своих и неприятеля –
быт без гаубиц и без убийц
не представить в этих обстоятельствах
часть пространства ночью – хрупкий неф,
охраняемый мотоколоннами:
днепр куинджи – обнажёный нерв
с репродукции, заснятой дронами
речь воды проточной не про то,
чем душа под душем успокоится –
накрывает мировой потоп
так, как не напишут в жёстких комиксах
поднимая средний палец, шлёшь
крейсер и команду всю «идитенах!»,
лишь бы убер алес ни за грош
их туда доставил без водителя
явь воронки – там, где стол был яств –
залповым огнём из севастополя…
ясень у меня спросил, ветвясь:
«что б отсёк ты топором у тополя?»
* * *
месть без сна рядом с местным снарядом и
инны насмерть разорваны минами:
два народа, меняясь нарядами,
неминуемо с постными минами
по засыпанному толью толику,
как по танькам, проехали танками –
джин расстрелян за то, что был с тоником,
он в бутылку вернулся останками
все олеси задушены лесками,
орки перестарались с тарасами…
киев, сумы, чернигов – полесье ли?
расияне – не высшая раса ли?
бог всем дан: путь богданами выложен
да маслично маричками марево –
их язык от отчаянья выражен,
будто принадлежит раскумаренным
где слова друг на друга словянами,
и глаголы рождаются голыми:
в цинках трупы лежат оловянные –
не пошло на солдат много олова
не вернутся олэны из плена, не
васылям упокоенным лето их –
месть теперь унесёт поколения,
и как жить, как же жить после этого
* * *
в этом году, в этом аду, да ещё умирать –
самое время, премия прямо для мертвецов;
жизнь – кинозал: киноэкран, кресла и мрак,
фильм для детей, для матерей и погибших отцов
в нём есть сюжет: где-то пожар, в странной из стран,
где-то бои, там не свои, и в одной из атак
в правом углу тлеющий вглубь задымился экран,
да резко встал, в зал выпадая, пылающий танк
долгий удар гусениц в пол, гусениц лязг,
башню снесло, покатило по первым, по задним рядам
как ни сиди, как ты ни встань, как ты ни ляг –
смерть, по цене за билет, дар отберёт, что был дан
пахнет соляркой, жареным мясом, последней бедой –
там-то война, столько убитых, а нам здесь за что?
в зале возня, голос командный, похоже на дойч,
или на русский – и очередями палят из-за штор
крики и кровь, всюду попкорн, осела стена,
виден за ней в ржавых руинах знакомый квартал
города – здесь не должно быть бомбежки, какая война?!
кто перепутал? – ведь там быть должно, быть должно где-то там
но не укрыться… кто ж, заходя в кинозал, был готов,
что пуля-дура заморская строго сюда залетит,
и кто бы ни победил – расстреляют в итоге за то,
что, кто бы ни проиграл, в результате себя победит
* * *
когда с последним залпом хаймарса война завершится,
земля всё так же будет стоять на трёх ковбоях,
«танец маленьких лебедей» объявят в российской столице,
вместо байрактара в воздух поднимется мирный боинг
у киевской лавры сбросят штандарты врагов и знамёна,
встретят горилкой тех, кто вернулся из боя, из плена,
ветераны подтянутся к бару и вспомнят всех поимённо:
супергероев из марвел, но прежде всего – супермена
в тылу он томился, ленд-лиза ждал, будто манны небесной,
недолго надеялся, что ввп их окажется в коме,
потом плащ расправил и сориентировался по месту –
он так поступил, как и должно герою из dc comics
ракетой по небу летел в красно-жовто-блакiтном костюме
и, как в джиу-джитсу, ударил коленом по складу в джанкое –
тотчас депутаты вошли в дикий раж в государственной думе,
представив себе: супермен не оставит госдуму в покое
и по новофёдоровке, по её боевым самолетам
так хуком заехал, что следом взорвалось в далёком гвардейском,
ну, там, где был штаб, как известно, у них черноморского флота –
тут сообразили в кремле, что их будут мочить не по-детски
аэс зону демилитаризовав без труда в запорожье,
он начал атаку с артёмовска, выйдя бесшумно к бахмуту –
там встретил министра шойгу, врезал звонко министру по роже,
досталось ещё генералам, ещё там досталось кому-то
он вывез зерно из одессы, из плена – героев азова,
затем полетал над россией и дал соловьёву по уху,
за нос потаскал симоньян и нашёл под столом с. лаврова,
что прятался в миде – его раздавил, как осеннюю муху
и в бункер влетел супермен, где с полгода кощей жил владимир –
от страха владимир сидел на яйце и кололся иголкой,
понятное дело, он стал сомневаться, что непобедимый,
что хоть для своих он король, но, как тварь, и дрожащий, и голый
тотчас супермен чётко вспомнил священный наказ президента:
«ты наша гиперзвуковая надежда, – сказал ему байден, –
убей супостатов, от v нас избавь и зловредного zeта!
неси в зомбо-массы культуру, как нам заповедовал байрон…»
удачно подсечку провёл супермен – и свалился владимир,
он пробовал вспомнить крутые приёмы из секции самбо,
но всё ж справедливости руки и ноги его находили,
и мысль «вот же падла, медведев!» добила его тихой сапой
к тому ж, спайдермен, звёздный лорд, все герои из комиксов марвел
пришли супермену на помощь, честя нечисть, вплоть до пескова,
как классики и завещали: уитмен, о’генри и мелвилл, –
за что, в день победы, до дна севен-ап выпьем и кока-колу
так было покончено с мордором, зомби исчезли с рассветом,
и орден «за мужнiсть» носил супермен на глазах таймс-сквера
во славу шевченко, жадана, кабанова – всех украинских поэтов!
а кто к ним приходит со злом и мечом, тот закончит прескверно
* * *
война, как повод для теодицеи:
короткий век не помнит ничего –
сегодня всякий, став наземной целью,
в своём лице есть средство пво
судьба – предмет, и по нему экзамен
нередко принимает генерал:
ты посылаешь на врага гекзаметр
и в позвоночник высадишь герань
жизнь проводя на фоне общей бойни,
не дуло поднесёшь к сухому рту,
а словно самородок, с колокольни,
приладив крылья, прыгаешь в мечту
встаёшь с утра – как бы чего не вышло!
ложишься спать, как в бункер, до утра –
меня без цели вылепил всевышний,
скорей всего, на риск свой и на страх
простые правила – им жестко следуй:
съешь завтрак сам, хоть через не могу!
в обед скупой слезой делись с соседом,
отдай на ужин приговор врагу
мы вышли все из маминой из спальни,
чтоб отражаться в зеркалах витрин:
смерть – мрак в пустом футляре готовальни,
где бархатом обитый лабиринт
отдашь коня за дедову победу,
накажешь внукам жить-не-горевать:
в глубокой шахте спрятана ракета –
и ей известно, в чём ты виноват
* * *
лето – время года бесконечное
в детстве: с пацанами днём на озере,
да толпой на электричке вечером
зайцами до бучи или ворзеля
школьные каникулы – свобода от
тренажёрных залов и родителей,
«лиг оф леджент» на фиг не работает
и в гробу все сериалы видели
солнце, воздух, воля, жизнь наладилась,
мама с папой в трансе – дело плёвое:
в детстве тех, кто в сливках, в шоколаде ли,
без труда одной уложишь левою
в старших классах, подружившись с кармой,
попивал и белое, и красное;
после выпускного, перед армией,
стал мужчиной с бывшей одноклассницей…
я родился в киеве, издания
две тысячи третьего, любим;
жизнь проста – в июле на задании
я был пулей в голову убит
* * *
век позапрошлый… за обидный тон
обидчик отвечает на дуэли:
честь выше жизни! и последний стон –
во славу духа в отходящем теле
век прошлый… пусть ты стал одной из жертв,
вслух не задав вопрос: «где брат твой, каин?» –
тот потому в тот век герой уже,
что был не палачом, не вертухаем
век нынешний, чья лисья хитреца
не скроет волчий каннибальский норов:
войны не видеть – участь подлеца
с возможностью стать лучшим среди орок
* * *
конфетный призрак вольфганг амадей
на поле с черепами верещагин
плохого поведения модель
по подиуму бродит мелким шагом
на площади приветствуешь «хай, марк!»
две фрески в метрополитен шагала
дуэль меж «искандером» и himars
в руинах вход в ближайшую шамбалу
над баром день-деньской горит неон
герой pulp fiction пьёт за тарантино
мать видит трупы на ю-туб «не он»
вслух громко всхлипнет вдруг увидев сына
ещё июль ритм держит метроном
соединяя город и деревню
дрон облетает двор оставив в нём
с убитым принцем мёртвую царевну
всё связано где запад там восток
ведь мир был создан первым сумасшедшим
грядущее нам целится в висок
и нажимает на курок в прошедшем
* * *
он был чем историчней, тем глобальнее –
всегда, с поправкой на реинкарнацию:
то одиссеем в хрень девятибальную,
ушедшим за моря в спецоперацию
то фараоном, что по морю красному,
преследовал евреев моисеевых,
а то татар-монголом – пид@расами,
в славянок всё разумное посеявших
видать, в одной из жизней был он гитлером,
что значит, для своих – капризным лапочкой,
веганом, пьющим соки в сутки литрами,
собак выгуливающим в гестапочках
иосифом, в другой из жизней, с талией
ален делона, но в военном кителе,
с такими, всем на зависть, гениталиями,
каких с тех пор нет ни в москве, ни в питере
он был в последней жизни собирателем
земель, как энтомолог – праздных бабочек,
как спецслужбист – полония и радия,
и как канеттофил – консервных баночек…
антихрист жив, и ни к чему рыдания:
лицом всех ставит к стенке – что логичнее?
разрушит и европу, и британию,
но ничего, как говорится, личного
метампсихоз, никем не победимое
сансары колесо электрошоковое –
и фюрер вновь в «медузе»1 мать родимую
в картине франца узнаёт фон штука
_____________________________
1Гитлер узнал свою мать на одной из картин Франца фон Штука «Медуза».
* * *
искать и находить в развалинах слова,
то, что осталось в них, произнести осталось:
от лисичанска часть, треть в имени славянск,
да половина, слава богу, от полтавы
от сколково осколки, от москвы – фрегат,
который сбился с курска и пошёл маршрутом
на х: в херсон, в ходессу, хоть в халининград,
поскольку х – везде (не z, но тоже круто!)
разбомбленный словарь – добыча воронья,
в кружке последней ю в «люблю» зияет рана,
ведь я – о, ё-моё! – моё живое я,
как клара, у которой карл украл кораллы
все буквы умерли и нечего сказать –
лишь кариес во рту да тишина музея,
и оттого «россия-чемодан-вокзал»
беззвучней, чем «россия-лета-лорелея»
|
|
2022-2023-СИКОРСКАЯ, Елена
* * *
Ехало – болело. Осень овдовела.
Сбросила сорочку, залилась дождём.
Распластала в лужах молодое тело,
Косы разбросала золотым ковром.
Ей теперь не в сладость
Ни постель, ни платья;
Ей бы утопиться, броситься с моста.
Ей бы отравиться, разорвав объятья
Вечного проклятья – стона у креста.
А Ноябрь на ушко шепчет ей: «Подружка,
Я ничуть не хуже... Телом и лицом!
Что, характер стремный?
Вид – слегка запойный?
Стерпится – срастется!
Я пришёл с кольцом».
Осень улыбнулась. Руку протянула.
Мокрую, нагую, не подняв лица.
Пальчики целуя, ей Ноябрь, танцуя,
Перстень преподносит.
Снятый с мертвеца...
Жизнь – такая штука. Извините, – сука.
Выпендрёж и скука, день и ночь Сурка.
У стены – горбатый,
На кресте – распятый.
На манеже – те же.
На траве – дрова.
1.11.2020
* * *
Она танцует танго под дождём. Одна.
Нагое тело под плащом, босые ноги,
Бёдра – горячо и страстно ускользают от партнёра.
Она взлетает над остатком лиц.
Она парит. И в стае гордых птиц
Её как равную себе воспринимают.
Они летают.
Вовсе улетают.
Совсем
И навсегда.
Не понимаю...
Я ничего уже не понимаю…
И не смогу, быть может, никогда.
Я улетаю с ними.
Навсегда,
Себя и жизнь свою дождями промывая.
Цветаева.
Немыслимой судьбой
Отверженной сто раз, неопалимой,
Восторженной, больной, неутолимой –
Ты всю себя бросала на отказ.
Ты – вечная красивая невеста!
Шикарен и прозрачен твой наряд.
Сама ты указала себе место
И никогда не становилась в ряд.
Танцуй одна по стёклам и по лужам!
Легко, свободно, смахивая тень.
Тебе партнёр, по сути, и не нужен! –
Ты есть – Любовь!
Ты – выстрел и мишень.
2.11.2020
* * *
Мне бы пуговку золочёную,
Да петелечку, прочно сплетённую,
Да иголочку острую стройную
Вместе с ниточкой утонченною.
Я бы сшила себя крепко-накрепко,
Перекроенную вдоль и поперек,
И петелькой на пуговку – намертво
Застегнула края кровеносных рек.
Мне б любимые фотокарточки
Глубже в сердце своё припрятать,
Мамин смех и подарки папины,
Прошлый снег и возможность поплакать.
Мне бы воздуха – на дыхание,
Мягкость голосу – для признания,
Силы воли для взгляда, касания,
В оправданье за ожидание.
Глубже в сердце – рисунки деток,
Их прогулы, дневник без отметок,
Их упрямство, достоинство, храбрость, –
Всё, за что им так крепко досталось.
В память девичью вклею портреты.
Ночь бессонную, сказки, рассветы.
Те вопросы, что задали дети,
По сей день не услышав ответа....
Затерялась иголочка с ниточкой,
Закатилась куда-то пуговка.
Перекроенная несбыточность....
Ветру нечем сшивать края облака...
3.02.2021
* * *
Любовь, давай присядем на дорожку.
Твой чай остыл, а ужин отдан псам
Голодным. Посиди ещё немножко...
Дай свыкнуться, дай отгореть свечам.
Возьми с собой поесть и тёплый свитер
В дорогу дальнюю... В счастливый долгий путь.
Найди себе и жертву и обитель,
Постель удобную. Да, грабли не забудь!
Они мне так уже осточертели!
Шутница, знаешь – что, кому и как дарить!
И ложку дёгтя... Трели, карусели,
И Ложь свою, – ей у меня не жить.
Всё, с чем пришла, укладывай с собою; –
Ужимки, сопли, дрожь, конфеты, страсть!
Я до краёв сыта. Оставь в покое
Меня… Отдай меня! Не надо красть.
17.02.2021
* * *
Ты открытая, дерзкая, тонкая,
Необузданная, не стреноженная,
Озарённая, смелая, звонкая,
Сердце дышит под тонкой кожею.
Я любуюсь тобой и сетую
На земельное притяжение,
Пригвоздившее нежную, светлую,
Неподвластную искажению.
Приковавшее окрылённую
К бренной тверди людских изъянов;
Присудившее гордую, стройную
К исполнению их желаний.
Давай вместе с тобой, взявшись за руки,
Оторвёмся от притяжения...
И взорвемся вдвоём сквозь радугу
На часок, на краюшку мгновения,
Не по правилам! Вне рассуждения!
Здравый смысл подвергая сомнению!
Обгоняя оси смещение,
Предрассудки и наваждение,
Страх паденья, молвы стеснение,
Злополучное искушение,
Подуставшее отречение...
Обесточенное долготерпение
И предательское смущение
Пред неискренним поощрением,
Притупляющим ощущения.
Оттолкнувшись от притяжения,
Веря в праведность рук скрещение,
Прямо в радугу, вдоль по времени,
Отражаясь в его отражении.
7.05.2021
* * *
Мама,
мы с тобой вместе
этой весной, как прежде,
каждую, кроме прошедшей,
посадим давай черешню
белую.
В нашем доме
камин растопим
и в поле
пойдём гулять с нашим Греем.
Давай мечтою согреем
немного озябшие души.
Послушай, Мама,
а лучше
давай никогда больше
не расставаться!
Дольше
держаться вместе
так рядом,
чтоб отражаться
в зеркале глаз напротив
наших друзей и близких.
Мама,
вареников миску
с сыром давай приготовим,
и в нашем маленьком доме
всех соберём любимых,
родных и таких ранимых…
Нас друг у друга больше
никто никогда не отнимет!
А зиму
и эту и ту будем
помнить…
Посадим ещё шиповник
и белые-белые розы,
цветущие даже в морозы.
Мамочка,
наши слёзы
пройдут как весенние грозы
проходят,
и будет Небо
высоким и чистым…
К обеду
мы купим вина покрепче
и свечи, сгорая, запомнят
уютный и добрый вечер
нашей с тобою встречи.
На плечи
набросим что-то полегче
и будем петь наши песни.
Мне тесно…
Как на скале отвесной
недораспятой встречной
жалости несусветной
сопротивляться тщетно.
В пропасти много места,
и отвечаю честно, –
там очень даже неплохо…
Извилистая дорога
длиною в проступок – долго ли?
Струны – поджилки дрогнули…
Крылья расправил кречет,
мне с ним равняться нечем.
Долго…
безумно долго дорогой идти пологой.
Наперерез, навылет!
Силою всех сухожилий!
Так, чтоб взорвалось небо
и поломался стебель выдуманных препятствий…
Так, чтобы стало ясно,
что натворили всуе
разные – мы же – люди…
Каждый из нас – причина!
Маска или личина,
Впредь навсегда отныне
каждому по кручине.
Остановите Землю!
Дайте окрепнуть стеблю
и возвратиться прежним – бывшим живым
воскреснуть.
Чтоб тёплым нынешним летом
белую кушать черешню.
28.01.2023
* * *
Оборвавшись, упало Солнце
за черту многократных сосен.
Ослепительный саван сброшен
и глазам стало видеть легче.
Сумрак внятен и осторожен –
мягко руки кладёт на плечи,
и, дробя на осколки встречи,
соучастием больно лечит.
Вдоволь места желать и плакать,
сожалеть и сорить мечтами; –
за оврагами и свечами
будет лето идти не с нами.
Под прозрачными образами
многоликими вещими снами
утомится и перестанет
дождь, порыв, нелюбовь и пламя.
Год, как выстрел пробил навылет…
Отстрелялся и канул в лету.
Чай вдвоём навсегда остынет
в чашках дома, которого нету.
Больше свет не прольёт окошко
за которым зимой и летом
дремлет рыжая добрая кошка,
размышляя о том и об этом.
Дольше века мгновение длится
невозвратность и необратимость
кровоточит и суетится…
разум бодро впадает в немилость.
Перегнулась, сломалась палка,
до последнего нечем драться…
Предпоследнего очень жалко,
С кем ему на земле оставаться?
2023
|
|
2022-2023-МЕЖИРОВА, Зоя
ПЕСНЯ КАПЕЛЬ ДОЖДЯ
Г. М.
В дождь, в грусть
Все становится
На свои места,
Потому что никто не торопится
Никуда.
В шелестящий дождь,
Провисающий сетью
Над морем покатых крыш,
Ты когда-нибудь
Позвонишь.
Будет сумрачный голос
И глух, и хмур.
Я искала тот звук,
Шаря взглядом слепым
Среди нот, на пюпитре лежащих,
Годов-партитур.
Затвердила до обморока
Спотыкающийся,
Горько-терпкий,
Шершаво-гортанный акцент,
Как прилежный упрямый студент.
Низкий звук этой ноты,
Восстав над ненужностью слов,
Мне слепил из реальности снов.
Он вот-вот прикоснется
Отвесною тенью
Безветренной стаи дождя,
Снова прежний напев поведя.
Вновь ему все равно –
Время дальше торопится
Или отхлынуло вспять...
Снова он... Мне ль тебя не узнать?..
Что мне делать, когда
В этот тихо подкравшийся миг,
Сквозь беззвучный растерянный час
Номер мой набираешь сейчас?..
* * *
Окрик и свист... И мгновенно в сыреющем мраке
Шелест по листьям откуда-то мчащей собаки.
Дальний фонарь. И теней мутноватый клубок.
В час этой мертвой, пустынной, безлюдной прогулки
Снова промчалась в осенней ночи переулка,
Вихрем свободы и верности встала у ног.
Сад опустел. И костры по дворам отгорели.
Странные теплые перед зимою недели.
Окна желтеют, и голые сучья черны.
Отсветы стылой воды на дороге у края.
Что-то не ладится. Дней этих не понимаю.
Впрочем, не вижу ничьей тут особой вины.
Дальше идем и по влажному долгому следу
Тянем опять молчаливую нашу беседу
Темной прогулки сквозь дождь, моросящий тайком.
Произносить все слова ни к чему и напрасно.
Знаешь, наверное, всё. Оттого и безгласна.
Сад. Переулок. И тающий призрачно дом.
Снова свищу. Подбегает. Ошейник на шею
Вновь надеваю, того и сказать не умея,
Что этот мудрый и пристальный взгляд говорит.
Тянет на мокрую землю, где запахи млеют.
(Как эта ночь по глубоким дворам цепенеет...)
Лижет холодную руку, зачем-то жалеет.
И по асфальту к подъезду легко семенит.
ФОРТЕПЬЯННЫЙ ЭТЮД
Выдающемуся пианисту,
исполнителю-виртуозу Александру Избицеру
Рассохся старый инструмент
И дождик за окном...
Из стихотворений Ани Алихановой
Почти что клавесинный звук,
И клавиш пожелтевший ряд.
Но не касалась их рука,
Наверно, двадцать лет подряд.
Как зачастит осенний дождь,
Решу, что наступил момент
Позвать настройщика, чтоб тот
Наладил старый инструмент.
Я позвоню ему тогда
В вечернюю сырую муть,
И скажет он, что сможет к нам
На той неделе заглянуть.
Не треснула ли дека, вмиг определит,
А если нет,
То станет струны подправлять,
Молчавшие немало лет.
Уроки музыки, звеня,
Осыпят блеском потолок.
Уже не раз о том просил
Ребенка тихий голосок.
Но всё не верили ему,
Не понимая до конца,
Что тайный отсвет осенил
Упорство бледного лица.
Кто властно повелел ему
Оставить игр веселых прыть?
Зачем он захотел часы
В жестоких гаммах потопить?
Кто нашептал о высоте,
В которой дух свободой пьян,
Чтоб воздух снова мог томить
Всесильной музыки обман?
Он потянулся вдруг туда.
Никто не настоял, он сам
Решил приблизить к сердцу то,
Что брезжит за скольженьем гамм,
Что обращает беды в тлен,
Что в оде «К радости» поет, —
То, что ничем не заменить,
Что никого не подведет.
* * *
Илье Левину
По своей, чужой ли воле –
Дом с окном на Капитолий,
И давно со всех сторон
Влажный важный Вашингтон.
И, надетые с размаху,
Дни совсем иных широт,
Будто новая рубаха
Впору, только ворот жмет.
Он не весь из прежних убыл.
Вдалеке хрустальный купол
(Не Исакий, боже мой!..)
Четко виден в час ночной.
– Каторжная жизнь, – вздыхает.
За окном совсем светает,
Но бессонно факс шуршит
И компьютер порошит.
В зарослях аппаратуры
Не заснуть и не проспать.
Складки штор за креслом хмуры,
Буквы аббревиатуры
Расплываются опять.
Я случайно не нарушу
Этой жизни колею.
Разгадать чужую душу
Так же трудно, как свою.
На каких-то пару суток,
За собой спалив мосты,
В вашингтонский промежуток
Я с судьбой его на ты.
Сердце-устрицу несложно
Занавесить скорлупой,
Очень скрытной, осторожной,
Слишком хрупкой, но глухой.
Там под ней чужая рана,
Разъедающая грусть.
Я ее ломать не стану,
Даже и не прикоснусь.
Бережно ее не трону.
Буду так же потаенно
Дней плести слепую вязь,
Лишь улыбкой заслонясь.
Через пропасти влекома
Случаем или судьбой
От родимого Содома,
Так любимого и мной,
Принимая все как милость,
Без надежды и мечты,
Я сама сюда вломилась
С пепелища темноты.
И, везенью неудачи
Отдавая все на слом,
Бьюсь, как бабочка, незряче,
В этом городе чужом.
Влажным жаром щеки студит,
Льющимся из тьмы в окно,
И теперь что дальше будет
В общем как-то все равно.
Может быть, в судьбе помарка,
Может, новая межа.
В медленных и пышных парках
Летняя трава свежа.
К этой жизни прикоснувшись,
Ухожу своим путем,
Мимолетно улыбнувшись,
Потому что ни при чем.
Впрочем, я нечайно знаю,
Что и горе – не беда.
Не прощаюсь, исчезаю,
Растворяюсь без следа.
В ТЕСНЫХ УЛОЧКАХ ТИФЛИСА...
Лали Шиукашвили-Конлан
Утоли мои печали,
Мой прекрасный ангел Лали.
Позвони мне в выходной,
Бережный куратор мой.
Ты по зову прилетаешь
И легко отодвигаешь
Все сомненья этих дней
Силой властною своей.
Колхидянка, танцовщица,
Мечется горох по ситцу,
И беспечность бытия –
Мудрость вечная твоя.
Ты сошла на землю прямо
С фресок мреющего храма,
И повадок танец твой
Легкокрыло-неземной.
Здесь, в американских штатах,
Сердце трепетное в латах, –
Нежную газелью прыть
Надо чем-то заслонить.
Посади в свою машину,
Выпрями стальною спину.
И в слепящем зное дней
Нас опять умчит хайвей.
Мы прикатим в быт укромный,
В приозерный дом огромный,
Где высоких окон ряд,
И за ним холма накат.
Разложи свои модели,
Что мечту твою пропели,
Уведи на вернисаж
В их немыслимый мираж.
За бокалом «Цинандали»
Приоткрой свои печали.
Сигарет глотая дым,
На балконе посидим.
Чтоб в себе не заблудиться,
Надо с кем-то поделиться.
Вспомни все, в одно свяжи,
Жизнь свою мне расскажи.
Вечно до всего мне дело,
Слушать я всегда умела.
А волненья прошлых лет –
Просто приозерный свет.
В Кении убитый мужем
Тигр распластанный и ужин
Между делом, между слов
На плите почти готов.
Сумеречный свет непрочен.
Грез и снов театр окончен.
И пора уже домой,
Истекает выходной.
В тесных улочках Тифлиса
Мгла такая же повисла...
Может в городе родном
Ты под старость купишь дом.
Там зимы сырая слякоть...
Улыбнись, чтоб не заплакать.
Но об этом – не сейчас.
Поздний час торопит нас.
Мчится темная дорога.
Тем у нас еще так много.
Их порожиста река.
До свиданья. До звонка.
СЛУЧАЙНЫЙ ГОСТЬ
Я знаю, что дверь приоткроется вдруг
(Вновь скрип ее станет певуч),
Беззвучно засветится воздух вокруг —
И он проскользнет, словно луч.
Подъездом, где тусклая лампа горит,
Украдкой пройдет, точно вор,
И легкой беспечностью заполонит,
Как ветром, сквозной коридор.
Играет на флейте кудрявый Апрель,
Пославший гонца своего.
Тот движется так, будто узкая щель
Слегка прищемила его.
Он в комнату, как дуновенье, проник —
И сразу освоился тут.
На старом саксонском фарфоре в тот миг
Левкоев стручки расцветут.
В пространство иное шутя уведет
Беседы искрящейся нить.
Внезапно он тяжесть вещей украдет
И время заставит забыть.
Он яви с мечтой перепутал напев,
Попробуй ему не поверь.
За все это, как-то хитро посмотрев,
Он просит прощенья теперь.
|
|
2022-2023-ТВЕРСКАЯ, Елена
Пожары
Был мутноват вчера закат,
Сегодня тоже
Садилось солнце прямо в ад,
Или, похоже,
Ад понимался в высоту,
Темнил светило,
И наше Солнце за версту
Не видно было.
А мы сидели по домам,
Едва дышали,
И кулаки за тех, кто там,
В дыму, держали.
Все ждали: дождик застучит
И все поправит,
Но только скорые в ночи
Дымы буравят.
А мы – когда уже поймем,
Млады и стары,
Что ей, природе, все конем –
Дожди, пожары.
И что светилу не темно
В дымы садиться.
Что только нам не все равно,
Что там дымится.
* * *
Хорошо тому жить кто не знает
Что с ним будет в ближайшие шесть,
И ближайшие пять проживает
Так, как будто запас еще есть.
Хорошо и тому, кто умеет
Проходить сквозь лихие года,
И с надеждой глядит, как синеет
Горизонт, уходя в никогда.
Но у времени нету привычки
Врать тому, кто глядит напрямик,
Кто не делает в жизни занычки
И бояться вообще не привык.
* * *
Над головою самолеты
летят по отпускным делам,
И поезд ночью – Что-ты-что-ты? –
Выстукивает: – Как-ты-там?
А в промежутках наступает
застенчивая тишина,
и память в ней не умолкает,
и четче слышится вина.
* * *
За литературу русскую
дернем водочки стакан
и Аленушкою грустною
поглядим в телеэкран.
Пушкин и Толстой отъехали
далеко на задний план.
Вместе с Гоголем и Чеховым
уплывает Левитан.
Операция прощания
с честью-совестью людской.
Остается – Верещагина
относительный покой.
Кансел калчер
Эта вся литература –
Пушкин, Чехов и Толстой –
не агрессора культура –
утешенье в век такой,
в век уродский, Zверский, скотский
крепостей своих не сдам:
Слуцкий, Бродский, Заболоцкий,
Ходасевич, Мандельштам.
Божия коровка, улети на небо
Маленькая Божия коровка
Детский стих напоминает мне.
Пятнышки, раскиданные ловко
На округлой маленькой спине.
Улететь на небо отказалась,
Долго оставалась на листе.
Нежность, неожиданная жалость
К безобидной с виду красоте.
С возрастом все легче на помине
Сведенья о пользе для земли:
Продают коровок в магазине,
Как природный ликвидатор тли.
Коробόчек с Божьими на розы
Высади – вредителей сожрут.
В каждой песне есть немного прозы,
Но не меньше оттого поют.
Простые вещи
Люди возятся с людьми,
Люди носятся с детьми,
А потом – летит ракета,
И все это – древний миф.
Это было и до нас,
Это видят сотни глаз,
Или даже миллионы –
все равно, и в черный час
Нелюдь станет воевать,
И границы раZдувать,
Потому что так удобно,
Да и поздно возражать.
Люди знают, что позор,
Что настигнет приговор,
Мир очнется, и придется
Отвечать за все в упор.
Но «святая» правота
И дурная простота
Позволяют, как и прежде,
Не заглядывать туда,
Где придется отвечать,
Перед будущим предстать,
Мертвым людям, мертвым детям
Мутно что-то объяснять.
Это было много раз,
И у нас, да и у вас;
Остается, как поется,
Только выживших рассказ.
Приснилось
Приснилось недавнее горе,
но твердой рукою во сне
я переиначила вскоре
сюжет – на другой, и вполне
доспать удалось до рассвета,
хотя в подсознанье вплелось,
что в этом году вся планета
крутилась особенно вкось,
что ждут нас военные стычки,
холодные ветры зимой,
и легкие мелкие птички
на этой сосне и на той.
|
|
2022-2023-МЕЛЬНИК, Александр
* * *
Дождя распущенные космы шуршат под музыку грозы.
«Не беспокой напрасно космос!» – учил китайцев Лао-Цзы.
Смешно сверкающему небу грозить сердито кулаком,
и я закутываюсь в небыль на пару с верным коньяком.
Листаю сайты новостные, столбец глотая за столбцом –
как будто вновь сороковые года впиваются свинцом.
Взбесился телик, сдохла пресса, в мозгах невиданный раздор,
клеймо кровавое «агрессор» легло на русский триколор.
В родных краях чем меньше света, тем громогласней брехуны.
Над Украиною ракеты свистят под музыку войны.
«Быть эмигрантом некрасиво!» – внушает блогер между строк.
Противно, пасмурно, дождливо… Но выйдет солнце, дайте срок!
* * *
Сверкал на солнце век, стекая по стеклу.
Кровавая гроза давно отполыхала,
лишь ветер за окном, как дама на балу,
неистово махал раскрытым опахалом.
Я кожей ощущал, как марево огней
сменялось на глазах спокойным ровным светом,
как стылая весна теплела всё сильней
и становилась вновь давно забытым летом.
Но вдруг вскочили с ног и зверь, и человек,
почуяв, как с высот, пугающих до жути,
спускается на них нежданно-новый век –
невзрачное фуфло на белом парашюте.
Не сразу, день за днём на смену летним дням
пришла и воцарилась пасмурная осень.
И зверь, и человек поверили брехням
о том, что в веке том – ответ на все вопросы.
Не нужен ни хурал, ни нудный либерал –
жизнь и без них вполне цветиста и когтиста,
и человека зверь, поморщившись, сожрал,
чтобы не смел мешать мечтам парашютиста.
* * *
Капля дождя не оставляет следа
ни на моём окне, ни на стене собора,
но иногда сходит с ума вода –
сносит с пути мосты и заливает город
Тысячи лет катится к морю река
времени – для неё в прошлое нет возврата,
но храм Артемиды в памяти на века
связан морским узлом с именем Герострата.
Мутный поток с северной кручи на юг
ринулся, затопив спящую Украину.
Мама, проснись – умершим тоже каюк,
бомбы крушат твою кладбищенскую долину.
Вновь Герострат, злобою перегрет,
храм обругал и мстительно чиркнул спичкой.
Капля дождя решила оставить след
и по стеклу кровавой стекла водичкой.
Время летучих мышей
На каменной стене вдоль сонного канала
нахохлившихся чаек вытянулся ряд –
стоят настороже, как будто ждут сигнала,
чтоб, крыльями взмахнув, направить свой отряд
в светлеющую высь на поиски прокорма –
рыбёшек, мелких птиц, оставленных яиц,
да мало ли чего? Даёшь дневную норму!
Да здравствует пьянящий воздух без границ!
Парить над суетой на пару со свободой,
прицельно с высоты пикировать на рыб –
в гармонии с собой, природой и погодой,
не замечая слов «война» и «недосып».
Когда-то я и сам у крохотной речушки
стать птицей возмечтал, чтоб, крылья распрямив,
подняться над родной отеческой лачужкой,
над стужей голых рощ и стынью сжатых нив.
И что же? Улетел! Клевал сначала крошки,
потом ловил форель в стремительных ручьях,
от быта к бытию прокладывал дорожки,
поднаторел в боях, но не был в холуях.
Недолог божий день – пернатые всех видов
летают над землёй, закатанной в бетон,
и в поисках еды быстрей иных болидов
проносятся порой. Так было испокон
веков, но темнота становится всё гуще,
всё явственней звезда мерцает в вышине.
Победу или смерть готовит день грядущий,
а чайки снова спят на каменной стене.
Не сразу разберёшь – то сумрак или тучи
висят, а среди них мелькают взад-вперёд
ночные существа – колонии летучих
мышей сменили птиц. Пришёл и их черёд.
Всем хочется летать – и чайкам, и вампирам.
Попробуй-ка поспи весь день вниз головой!
Когда приходит ночь и темень правит миром,
выходит вурдалак за кровью чумовой.
Послушаешь иных – аж кровь застынет в жилах.
Конечно, это бред, но всё же по ночам
нет спасу от мышей отряда рукокрылых
лягушкам, комарам, а также рифмачам.
Всем смутным временам присуща эта участь –
чем беспросветней мрак, тем чаще буквой зет
летают упыри, тем выше их живучесть.
Но даже в тёмный век врывается рассвет.
* * *
А когда мы гуляли по богом забытой тропе,
удаляясь порой от зимовья на несколько вёрст,
свет входил до подкорок, и было неважно, что пе-
рвопроходцы не мы, а какой-то бродячий прохвост,
или хмурый медведь, с перепугу рванувший наверх
по откосу, подальше от этих дебильных людей.
Ослепительный свет разливался по лесу, и смех
был подобием птичьего пения. После дождей
наступила сухая погода. В таёжной глуши
мы с тобой наконец отыскали надёжный приют.
Три условия счастья – природа, вокруг ни души,
и глаза, от которых и в чаще исходит уют.
Но пришёл человек и расставил вокруг западни.
Мы пытались бежать, ослеплённые вспыхнувшей тьмой.
Волчья яма. Стрельба. Оскорбительный тон руготни.
Вспоминается свет, но нельзя возвратиться домой.
* * *
Сыну Андрею
Ночь скользит по эдемо-арденнским грядам.
Как Адам, разбираю опять по складам
ту, что Бог сотворил без помарок
и отдал мне однажды в подарок.
Говорят, это счастье недаром дано.
Растворяюсь в прочитанном, падаю, но,
усыплённый любовным нектаром,
просыпаюсь в момент от кошмара.
Злобный Каин за дальней подлунной рекой
бьёт по Авелю мощной ракетной рукой
и кричит мне по Скайпу с нахрапу:
«Это спецоперация, папа!».
* * *
Мне повезло родиться не кретином,
в кровавый стрим не окунать весло.
Пришла идея выпасть из рутины
хоть на неделю – тоже повезло!
Но пробил час, и выстрелила пробка.
Шампанское допито до конца.
Зачем ты, жизнь, такая мизантропка?
Впускай теперь обратно беглеца.
Вокруг полно Иуд Искариотов –
сидят и греют руки у огня.
Я никогда не слушал идиотов,
но и они не слушали меня.
20 ноября 2022 г.
Аэропорт Рио-де-Жанейро
|
|
2022-2023-АЛАВЕРДОВА, Лиана
ЕЛЕНЕ КАМБУРОВОЙ
Чудное дело – по сцене кружиться и петь,
и обжигать своим голосом дерзко, и сметь
перешагнуть за черту, за которой «ой, страх!»,
и расплескать свою душу небрежнее птах.
Странное дело – актерка, игрок, лицедей.
Голос отчаянной бабочкой вдруг из дверей
рвется наружу и души взрывает, как SOS.
Зал замирает на грани провидческих слез.
Канатаходец слепой, шутовской балаган,
русская бабка, ковбой и усталый цыган,
ель новогодняя, бешеным брелем1 вальсок
нас поглощают, и лепится в горле комок.
Нечто нелепое, хрупкое, выдох и вдох,
нечто щемящее, рваное, хищно, как рок
всенастигающий, высь и звенящий простор,
острое нечто, как памяти точный укор.
Что это, пение или шаманство, скажи?
Ей удаются уловки Протея и жизнь
в тысячекратном обличьи нашла себе дом
в этом трагическом голосе, вольном, густом.
Я благодарна за горький и странный восторг,
я уношу невесомую нежность. Ведь Бог
пристальным оком глядящий (отколь – не узнать)
нам доказал свою щедрость опять и опять.
____________________________
1 От исполнительской манеры знаменитого французского певца Жака Бреля. – (Прим. автора.)
* * *
Не верь, не жди, не бойся, не проси.
Рекою вспять вернись к своим истокам.
Сожги надежды. Пеплом их глубоко
Удобрят пусть окрестности дожди.
Пусть будет погруженье твое
что плоской камбалы на дно морское:
Прочувствуешь гудение земное,
И силу тяготения, и гнет.
И вот когда пресытишься, тоска
Отхлынет от тебя, сперва расплющив,
Вверх устремись из темноты и гущи,
Где брызги солнца, птицы, облака,
Где камушек на берегу морском
Тебе милей покажется сокровищ,
Где позабудешь про морских чудовищ –
Повеет свежим бризом и теплом.
Но как же, плоским телом окривев,
Глазами перекошенными, как же?
А так вот: возродись и не однажды,
И вновь поверь, и трепещи от жажды,
Прощения проси, душой созрев.
* * *
Новый год! Отчего ж эта грусть?
Отчего так не радует солнце?
Может, птицею я обернусь,
Улечу из родного оконца,
Погляжу я на тех, кто вдали,
Кто забыл про меня, не печалясь.
Воспротивившись тяге земли,
Улечу в поднебесные дали,
Где звучат до сих пор голоса
Моих близких – их смерть не разрушит –
И любовь не в устах и глазах
Все связует бессмертные души.
|
|
2022-2023-ОРЛОВА, Наталья
УТРЕННЯЯ СВОДКА
Пролетают тучи оглоушенно,
И, как обесточенный Магритт,
Батарея капитана Тушина,
Как заговоренная, стоит.
Прилегла расстрелянная улица,
Ставень завалился на бочок
И в тумане медленно плюсуется
Трубочка его и табачок.
Здесь братва потрачена на стейки нам,
Поминая Сына и Отца,
Коллективного нога Копейкина –
Пролетает, вроде голубца.
Ты когда вернешься-разгуляешься,
Чтоб воздать за славу и падеж?
Не уходишь, вечно возвращаешься
И шинелью Гоголя метешь.
ЗАРИСОВКА
...Вынырнул лоб из мрака,
Скулами посерев,
Это – не то, что драка,
Я понимаю – блеф...
Это – разводка, или –
И почудней дела...
Попереговорили –
В разных концах стола...
Но – ни огня, ни прыти,
Чтобы – того – дожать...
Делайте, что хотите –
Дайте – Земле – дышать...
...И – повернулись Боги...
И – задышал озон...
Помним одно – в итоге –
Брошенных – вал – знамен.
Как они шли – парадом –
В зареве – всех – потерь...
...Но потянуло – адом -
Из приоткрытых дверей...
8 февраля 2022
ДРЕВНИЕ СЛОВА
Все, что светилось или – пелось,
Со Временем накоротке, –
Оглохшая окаменелость
На вымываемом песке.
В ее насечках полустертых
Таится Божия Гроза...
Так идол древний смотрит зорко
Глазами мертвыми – в глаза.
Оглохнешь, все перезабудешь
И, потрясенно, замолчишь -
Со дна – ее – ты не добудешь,
Но – руки все окровенишь.
САНСАРА
ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
Прокручиваясь в сумерках прогорклых
И встряхивая мерзлые гроба,
Земля с трудом упрятывала мертвых
В пустые ледяные короба.
И длящаяся сутками зевота
Не отпускала искривленный рот,
И множилась, и множилась работа
Горбом неотменяемых забот.
Несли-несли, везли-везли, тащили
И прятали, затаптывая снег,
А сумерки – метелями дымили,
И шел возами – уходящий век.
И – в столбняке ночи диаметральной
Стоял, как призрак, помертвелый дым,
И плыл пластами – солод погребальный –
Над сонным брегом, рукавом пустым.
И – на прощанье, на перроне этом,
Проскальзывая между «да» и «нет»,
Стояли перед Светом и Заветом –
В соседстве колосящихся комет.
2. СУДЬБА
Сколько б ни жили люди,
Не пропадет народ,
Сколько еще прибудет,
Сколько еще прейдет.
Так ли пойдет, иначе,
Мысль Твоя далека…
Не отдадут, не спрячут –
Даль свою и снега.
Дышит вода в колодцах,
Гулкая, словно речь,
Общая песнь поется,
Время – стоит до плеч.
Ходит припев по кругу,
Словно горячий хлеб,
Холод времен и вьюгу –
Числят в Книге Судеб.
Множатся лики, лица,
Скроются – не занять.
Многое – приключится,
Но не вернется вспять.
И – на просторах братских –
Новая встанет Звезда –
Гениев азиатских
Стремительная череда.
3. САНСАРА
Отбегает назад, что ни день, что ни ночь,
Все былое, навек коченея,
Никому не дано – новизны превозмочь,
Пьет и дышит – стоглавым Кощеем.
И на гулких полях, где живица бежит –
После боен вчерашних и пашен –
Ветерком отзывается – память и стыд,
Между новых рождений и брашен.
И – ни плясок, ни песен – не сыщешь уже,
Позатихли – пиры и базары,
И куда покатилось – по сбитой меже –
Колесо удивленной Сансары?
Ни обнять, ни отдать и – к груди не прижать,
Не окликнуть всего, что пропало,
Да белеет – Луны вековая печать –
На полях – бортового журнала.
4. НЕВЕЧЕРНЕЕ
У нас по полгода – царь-снега,
Не прощаемся, и уехав,
Едим – от общего пирога –
Пушкин, Толстой, Чехов.
Любим в толпе – махать рукой,
Акать в сердцах да окать,
Встретивши – в сутолоке людской –
Взгляд веселый да локоть.
Давит отвесной горой – Китай –
Жаром людской стремнины,
Но – подпирают ползущий край –
Люди, медведи, льдины.
Близится бешеный разворот –
Дай оглядеться – где мы?
Передаются – из рода в рода –
Крыши, века, поэмы.
Стало в небе – белым-бело,
Сделался Горьким – Пешков,
Это Время – Вием вошло,
В сонной воде помешкав.
Сдвинулся челюстью – дней Устав,
Да не к чему, ей Богу!
Будто невидимый Костоправ –
Дернул больную ногу.
Сколько рухнуло – боли и лжи,
С нами впервые это,
Как больной отчаявшийся лежит –
Наша, до слез, планета.
* * *
Мой дядя – самых честных правил,
Он Украину защищал,
Но Бог нас славно позабавил –
Он – все, что было, отобрал.
Всю нашу суть, всю нашу гордость
И этот бесконечный путь –
Мы, как на вилы, напоролись –
Ни откреститься, ни вздохнуть.
Оставив только изумленье
Пред этим выстрелом в упор,
В растопку бросив поколенья
Как гвозди, вбитые в забор.
И чья победа или случай –
В краю знамений и знамен –
Из адской тучи, из горючей,
Завидный вытянуть рожон –
Устроить миру "перестройку",
Скроивши задом наперед...
Момент – и свалимся в помойку,
А там – нас Вечность подберёт.
|
|
2022-2023-КАГАН, Виктор
День как жизнь …
Что с того, что задуманным строкам
не поддаться, не сдаться письму?
Что с того, что, поверив пророкам,
не суму обретёшь, так тюрьму?
Что с того, что, обложен оброком,
выпадаешь осадком во тьму?
Что с того, что назначенным срокам
срок не вышел открыться уму?
Что с того, что твои обещанья
отцветут, не нужны никому,
что прощенья не значат прощанья,
что и в сладком не сладко дыму?
Теребишь облаков бахрому
под сквозь пальцы мгновений журчанье.
* * *
Коряга-карга бездыханна и скорчена.
Скорбит по коряге зажившийся пень.
А жизнь продолжается, жизнь не окончена
и в плаче поминок мелькает трень-брень.
Отечества дым то сиропом, то серою,
то лобное место, то скреп кандалы,
и держится жизнь то надеждой, то верою,
и бродит любовь от хвалы до хулы.
Осенние шорохи, шелесты, шёпоты,
июльского солнца весёлая прыть,
весенняя блажь и январские хлопоты …
На старой коряге в раздумьи курить,
на пне разложить свою пищу нехитрую –
поллитра, огурчик, черняшка и соль –
и с этой простой всесезонной палитрою
встречать умереть не дающую боль.
* * *
Но кому-то ведь надо играть на дуде…
Леонид Латынин
В трёх соснáх заплутал неизведанный путь,
в трёх напёрстках запутались жизнь и судьба,
разлетелась по каплям прозрения ртуть
и собрать не помогут волшба и божба.
Ты такое бы мог, что зашёлся бы бог
от восторга и все отпустил бы грехи,
а ты словно школяр теребишь свой мелок,
отбиваясь от лезущей в ум чепухи.
Но когда поулягут круги на воде,
ты поймёшь, что всё это игра суеты
и кому-то ведь надо играть на дуде,
а ты любишь играть.
Почему бы не ты?
* * *
Благословенна память,
повёрнутая вспять.
Евгений Блажеевский
Жучок, надетый на иглу,
башка слепая на колу,
свеча оплывшая в углу,
следы умерших на полу,
тепло давно остывших рук,
разбитой чашки тонкий звук,
мгновенья встреч, векá разлук,
с воспоминаньями сундук,
над городом царит дракон,
ночным кошмаром взорван сон,
заезжен старый патефон,
рождений смех, стон похорон,
примкнуть штыки, тянуть носок,
шальная мысль стучит в висок,
сквозь жизнь до смерти марш-бросок,
меж пальцев прошлого песок.
И память повернётся вспять,
пытаясь завтра угадать.
* * *
Слеза хороший лекарь для души,
но плакать – непростительная слабость,
особенно для мальчика. Дыши
поглубже – вот тебе и сладость
в награду за терпение твоё,
а душу прикопаешь как секретик
под деревом и лишь бы вороньё
не выклевало, и пока, приветик.
Пока, приветик и раз-два вперёд
на смертный бой, покой нам только снится.
И ты шагал, как взрослый идиот,
солдатик мелкий, пули пели птицей,
дорога уходила в пыль, в туман,
и мама молча слёзы утирала,
а ты гордился, гордости дурман
тебе сулил погоны генерала.
Ты не сгорел, бумажный дуралей,
душа твоя – бессонная истица.
Но не жалей о прошлом, не жалей,
а волю дай слезам свободно литься.
* * *
Добавить перца и корицы
в настойку боли на спирту,
послать подальше суету
и пусть мелькают парок спицы.
Пусть с чаем булькает реторта
и жизнь со смертью визави.
Надежде, Вере и Любви
пусть Нона, Децима и Морта,
рук занемевших не жалея,
сплетают Ариадны нить,
чтобы от страха исцелить,
самим от страха холодея.
Настойка градуса на боли,
настойка дури на уме,
настойка пира на чуме,
свободы на шипах неволи.
Закусывая черносливом,
с фортуной режемся в балду
в две тысячи дурном году,
в году две тысячи счастливом.
* * *
На закате пылает сует мишура,
бродят тени по стенам, ни на что не похожи,
за окном распевает подпивший прохожий,
день, как жизнь, не спеша подбивает итоги,
и пролог, отражаясь, дрожит в эпилоге,
и шуршат, как, летя на огонь, мошкара,
эти истины – сýхи, точны, беспристрастны,
этот путь, что выводит, хотя и кремнист,
эти сказки о правде – страшны и прекрасны,
этот струны веков теребящий арфист,
эти мысли, что сами с собой не согласны,
этот ветреных птиц по утрам пересвист
этот заговор слов, что перу не подвластны
и молчать не умеют, и рвутся на лист.
* * *
Шершавых досок под ногами скрип
и лампы керосиновой мерцанье,
и за окном дождя протяжный всхлип,
часов в ответ глухое восклицанье,
на профиль Пушкина похож далёкий дуб,
соль серебрится на ломте черняшки,
на ниточке болтающийся зуб,
и оголец, родившийся в рубашке.
Нить времени не отмотать назад
и ляжет в прах родившийся из праха.
Сквозь тишины прозрачный звукоряд
похрустывает чистая рубаха,
надежда подаёт стакан воды,
любви дыханье согревает губы
и вера охраняет от беды,
и дуют ветры в голубые трубы,
и окликает кто-то стар и сед
из памяти сквозь семь слоёв патины,
а это ты – свой собственный портрет,
растерянно глядящий из витрины.
* * *
Как ни крути, а время отшумит,
ничто – и жизнь твоя! – не бесконечно,
и в протоколе вскрытия Covid
и happy end обнимутся беспечно.
Какая разница?! Плевать на протокол!
Слова, слова – пусты, как взгляд слепого,
и голосист щегол, и гол король,
и шрамы смертной бледности багровы,
и жизнь живёт, пока душа жива
щека к щеке, дыхание к дыханью,
а прочее – слова, слова, слова,
взывающее к жизни умиранье.
Пустые словеса убьют любовь,
вколотят в горло первозданность зова.
Так помолчи, заткнись, не пустословь,
молчи, молчи, не говори ни слова.
* * *
Послушай, говорю, послушай эту тишь,
когда все звуки выклевали птицы
и рыбы молча выпили моря мелодий,
и сказанное тайной шито-крыто,
но сшито второпях и сикось-накось
рукой, растущей не совсем оттуда,
откуда ей положено расти,
сквозь дыры в тайне пялятся стыдобы,
упившиеся рыбы горланят про камыш,
объевшиеся птицы галдят и гадят,
век в комочек сжался,
к вечности прильнув,
которая заспит его, как мамка,
родит взамен горластую эпоху,
а та пойдёт шалавой по панели
и наживёт разбойника-сыночка,
и станет петь ему про тишину,
про то как тише становились мыши,
когда по крыше кот гулял гунявый,
и скатится земля в ладони бога,
как под скрипучий плинтус пятачок,
и тишина взорвёт молчанье слуха.
* * *
– Господи…
– Да не ори ты!
Что вы все раскричались,
клянчите, умоляете?
Разве не дал я вам
всё, что имел и сумел –
даже свободу выбора
выбирать или не выбирать,
есть я на самом деле или придумал себя?
Ты отживёшь и уйдёшь,
чтобы предстать предо мной.
Мне никогда не уйти.
Мне предстать перед кем?!
– Тебе одиноко, Боже?
Хочешь – с тобой посижу?
– Голову мне не морочь-то –
проси и вали отсюда.
– Мне ничего не надо.
Просто вдвоём посидим,
если, конечно, позволишь.
– Что-то очки запотели…
как тебя звать-то?
– Авель.
2020-2022
|
|
2022-2023- ГЕРШЕНОВИЧ, Марина
ВОРОБЕЙ
Как шарж на образ человечий,
смурной и немощный на вид,
он, голову втянувши в плечи,
на хрупкой веточке сидит.
Не видно глаз его под плёнкой
голубоватых птичьих век,
так телом слаб и ножкой тонкой,
что сразу ясно: человек.
Оставил мне письмо – по снегу
следов разрозненный петит.
Склевал он альфу и омегу,
но вскоре вздрогнет и взлетит.
ПАМЯТИ ОТЦА
Ты знаешь, я с тобой так часто говорю
не мысленно, не вслух, и не словами даже,
а словно я тебе любовь свою дарю,
ту самую любовь, которой нет в продаже,
которой не сыскать за морем и в горах,
на рынках городских, в ломбардах и амбарах.
Я говорю с тобой, и отступает страх,
что мучает людей и молодых, и старых.
Ты собеседник мой безмолвный и родной,
и принимаешь всё, чем дочь твоя богата.
А дочь твоя, отец, окончит путь земной
без гнёта на горбу из серебра и злата.
Всё так, как ты хотел: ни алчности, ни лжи,
ни злобы на судьбу. И в поминальном слове
я возвращаю то, что ты мне дал, держи –
любовь мою как дар твоей ко мне любови.
* * *
Рождество, как обычно, под дождичек.
Окна светятся к людям лицом.
Рюмки звякают, движется ножичек
между курицей и холодцом.
И судачат российские немочки,
пьяный гвалт, языки без костей:
–"Времена нынче трудные, девочки,
тесно жить от незваных гостей."
А глаза как стеклянные гранулы,
губы клювом утиным страшны:
– "Вон их сколько в Европу нагрянуло
от какой-то диванной войны!
На хорватщинах и неметчинах
нарожают нахлебников нам..."
А я помню детей покалеченных
и погибших по именам.
* * *
Надо мне на лапнике, местами,
выложить узор в цветных шарах,
взяв их, переливчатых, перстами,
в память о рождественских дарах.
А они вдруг скользкие, как в смальце,
норовят сбежать в обратный путь.
Нет перстов, а есть кривые пальцы,
что не могут нитку затянуть,
и никак не спорится работа,
хоть она приятна и легка.
Словно подменяю я кого-то,
это не моя уже рука.
Медленно менялся дар Господень –
тело, я плыла на корабле,
и теперь пора сойти со сходен
для того, чтоб привыкать к земле.
Кружатся снежинки в полудрёме,
под ногами соль и гололёд.
А душа, как вахтенный на стрёме,
всё на том же судне и плывет,
с полубака перейдя на шканцы,
держит курс под снежною слюдой
в образе Летучего Голландца
вслед за Вифлеемскою звездой.
НАСТОЯЩЕЕ, НАС ТАЯЩЕЕ
Над землёй приподнявшись выше,
человече следит за мной.
Он сидит на покатой крыше,
прислонившись к трубе печной.
Он хранитель душевной веси,
этот маленький звездочёт.
Всё должно быть в живом процессе,
только это идёт в зачёт.
Ни грядущего, ни былого
нет в понятии скромном "днесь".
Потому и живое слово
мне важнее сейчас и здесь.
И кивает мне человече,
но не знает он ни аза
о судьбе моей, и всё мечет
пыль небесную мне в глаза.
* * *
Любовь преклонных лет не знает правил.
Еще чуть-чуть, и в вечность окунут.
Я не хочу, чтоб ты меня оставил
на день, на час, на несколько минут.
Не потому, что страшно или зябко,
а потому, что в лучшем из миров
останется души моей культяпка,
и мой ни с кем не разделенный кров –
на день, на час, на малую минуту,
когда мы есть, но словно нету нас,
и жизнь пройдёт, не передав кому-то
любви своей немереный запас.
КРАСНАЯ ШАПОЧКА
С нею мы встречаемся, но редко.
Разный график выхода в народ.
Кто она? Она моя соседка.
Ниже этажом одна живет.
Знаю, что вдова, пенсионерка.
Пенсия приличная? Враньё.
Вязаная шапка-маломерка
украшает голову её,
красная, как мак или калина,
кто бы знал, кто шапку ей связал.
Вот она – "´nen schönen Tag, Marina"–
побрела с корзинкой на вокзал,
пирожки раздать приезжим детям,
и бормочет то, что мне вчера
говорила: мол, конечно, встретим,
как нам жить на свете без добра,
без сердечных слов обыкновенных?
Вот же волки, ах, да что слова,
воля бы моя, я б всех военных
враз бы порубила на дрова.
Вот такой сюжет у нашей сказки.
Шарль Перро об этом не сказал.
Беженцы, войска, вакцины, маски,
пирожки в корзинке на вокзал...
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬___________________
* "´nen schönen Tag...“ – пожелание доброго дня
* * *
Время сбоя циферблата
и порушенных стропил.
Понимаешь, что когда-то
ты когда-то их любил –
тех людей наивных, хмарных,
безземельных земляков,
то ли плотников кустарных,
то ли нищих бурлаков.
И теперь усталым взглядом
провожаешь в мир иной
тех, кто доблестным отрядом
обречен на перегной.
Озарён фонарным светом,
из щелей, из всех прорех
на любовь твою ответом
щерится четвертый рейх.
* * *
Да ты пиши хоть весь свой век,
перо проворное.
Но снова выпал белый снег
на поле черное.
А дети взяли и пришли
с коньками, санками
на поле вспаханной земли
не плугом — танками.
А снег опять спасает нас,
суля хорошее,
и снова крепнет белый наст
на черном крошеве.
И побеждает белизна
в любом сражении.
А за зимой уже весна
придёт в движение,
даря тебе покой и стать,
такому смелому.
Тебе легко было писать
черным по белому.
* * *
Слова бессмысленны и грубы.
И горек плод больных идей.
Мне проще смолкнуть, стиснув зубы,
чем словом убивать людей,
и, ощутив над головою
тень гнева и дамоклов меч,
любить бездумно всё живое
и всё любимое беречь.
Когда ко мне вернется слово,
я снова буду на посту —
с остатком крошева зубного
в своём пустом, бескровном рту.
СОЛЯРИС
Помимо сводок, мысли есть и сны.
Я знаю, вы о многом умолчали.
Но дайте мне минуту тишины —
не о себе сказать, но о печали,
о горе, что постигло и меня.
Я далеко от вас и все же близко,
поскольку жизнь моя не у плетня
под знаком "зет", я тоже группе риска.
Я думаю о вас и говорю
на ненавистной оккупантской речи,
но как и вы, в жилых домах горю,
и как и вы, я вбита в грунт по плечи.
Мне в Косово досталось на войне,
и под огнём в ближневосточном стане,
а прежде в незнакомой мне Чечне,
а до того в чужом Афганистане.
И ходит слух, что нет меня, живой,
есть только призрак с оголенным нервом,
что я погибла в Первой мировой,
потом была добита в сорок первом;
японскую и финскую прошла,
но сожжена напалмом во Вьетнаме;
и в Хиросиме от меня зола,
и в Нагасаки прах в отхожей яме.
Что речь моя вам? Нет её вины
там, где язык мой корчится от боли,
где костяная флейта сатаны
людей лишает разума и воли.
Когда последний взрыв растопит льды,
когда последний выстрел даст осечку,
уйдёт из окружающей среды
враждебный газ, остановив утечку,
я к вам вернусь — текучей, как вода.
Не безучастной, только непригодной,
к словам войны, оглохнув навсегда,
как Океан от бомбы водородной.
СОСНОВЫЙ БОР
Словно Шишкин, прост и безупречен,
скромен и надмирен, как Магритт,
в детстве мне казалось, что он вечен –
не гниёт, не тонет, не горит.
Мне казалось, нет прекрасней леса,
чем сосновый северный, густой,
и к нему вернуться стоит мессы,
пусть не навсегда, а на постой,
на короткий отдых под стволами,
чья груба и сморщена кора.
Сосны схожи с нашими телами,
как и мы, боятся топора.
Их смола прекраснее елея,
ветви чудотворнее креста,
и надеюсь, я не пожалею,
что вернусь в знакомые места.
Но боюсь, в эпоху лесорубов,
в тусклом свете окаянных дней
я увижу кладбище из срубов,
горы щепок и руины пней.
|
|
2022-2023-ШЕРБ, Михаэль
* * *
Мы всё знали, конечно, знали, просто
Выбирали проблемы себе по росту,
Проживая в созданной нами Валгалле,
Всё мы видели, только глаза закрывали.
А теперь нас – за шкирку и мордой тычут,
А теперь что ни день, то урон да вычет,
И, гляди, расширяется, постепенно
Подбираясь к сердцу, пятно гангрены.
Ладно б путь тернист – горизонт неведом!
Где, скажи, Просвещенье, твоя победа?
Где твоё, Культура, стальное жало?
Ты дрожишь и жало своё поджала!
Мы б ушли с поверхности в катакомбы,
Но душа мощней водородной бомбы:
На Земле возникнет второе солнце,
Если мы вдруг не выдержим и взорвёмся.
Я полезен, как горка спитого чая,
Превращаюсь в зверя простипрощая –
Только шепчет, под лапой крошась, землица,
Что неплохо б и ненависти научиться.
* * *
Отделяя от птицы пение и полёт,
Набухает железо, лопается, цветёт.
Стая окон, взлетев, превращается в рой осколков.
Ураган, цепляясь за грунт из последних сил,
Ось симметрии выгнул, перекосил,
Словно хлебные крошки, строенья смахнув с пригорков.
Сводный хор скорбящих людей и зверей живых
На разорванный воздух криком наложит швы,
Но замолкнет вскоре, запутавшись в огласовках.
И опять над пожухшей травою сомкнётся синь.
В опустевших дворах – ни наволочек, ни простынь, –
Только дым повис на бельевых верёвках.
* * *
Идёт война? Нет, перед нами стоит война.
Чаша с отравой, выпей её до дна.
Выхлебай залпом – сразу настанет смерть.
Или по капле – на год за день стареть.
Видишь, плывёт в пылающих небесах
Дерево-вишня на розовых парусах,
А по-над ней, как белоснежный кит, –
Цел, невредим, – призрак Мрії летит в зенит.
Нынче у всех (людей) к небу задрана голова.
Что Вы сказали, принц? Я говорил слова!
Слово-глагол, слово-союз, предлог.
Так молоко русской речи свернулось во рту в творог.
* * *
Бесконечно бредя сквозь арки,
Потерявшийся насовсем,
Я блуждаю, как ветер Харькова,
В лабиринте сгоревших стен.
Сам хозяин своим рыданьям –
Их теперь не услышит никто, –
Но от собственного дыханья
Мне уже не бывает тепло.
Встрепенусь на рассвете жаворонком,
Чтобы к вечеру стать совой.
Днём и ночью упорно, жарко я
Дискутирую сам с собой.
Не забраться к Богу под юбку мне:
Завернувшись в спираль, как моллюск,
Сам себя на руках убаюкиваю,
Над собой до утра не сплю.
Подбородок, колени, локти,
Голова, поясница, живот:
Словно я был разломлен на ломти, -
Только каждая часть живёт.
Словно заново был раскроен
И разрезан великой бедой.
Ты полей меня мёртвой водою,
Прежде чем поливать живой.
* * *
Это брат мой Каин, он по призванию – коэн.
Я всегда беспокоюсь, а брат мой – всегда спокоен.
Мы привыкли быть вместе – даже шагаем в ногу.
Я служу ему сторожем. Оба мы служим Богу.
Мы не ходим за стадом – ходят стада за нами,
Не гуляем в садах – чтоб они подавились плодами!
Не смогли бы жить в деревнях, городах, посёлках –
Там дома вдоль улиц стоят, как гроба на полках.
Мы вдвоём сидим весь день на ступенях храма,
А ложимся спать – так кладём под голову мрамор,
Потому что холодный камень под жарким ухом
Позволяет заснуть скорей, чем подушка с пухом.
Мы скучаем – пара актёров в пустом театре,
Нас тоска освещает – внезапно, как вспышкой – натрий,
В темноте исчезая неуловимым ниндзя.
Мы не спим никогда – еженощно друг другу снимся.
Лишь слеза по щеке стекает, жирна, как ворвань,
Брат всю ночь убеждает меня в том, что я не мёртвый,
Потому что смерть не живёт среди нас, евреев.
Я и сам под утро хотел бы ему поверить.
три текста
1.
Он говорит: «Я понял однажды и принял, как истину, что
абсолютно каждый: и молодой солдат, умирающий на поле боя
от ран, и ветеран, умирающий в старости от инсульта, и какая-
нибудь чернокожая женщина, последовательница культа вуду,
угасающая от лейкемии, и трехлетняя девочка в России,
прозрачная кожа нежнее пушка мимозы, сгорающая от
инфекционного туберкулеза,- все они, обитавшие раньше в
лачугах, домах или многоэтажках, узнают о себе нечто очень
важное в самый первый момент смерти. И это знание, словно
марка письму в конверте, придает законченность и значение
всему пережитому».
Он говорит, что сперва, впадая в кому, бредешь по пустыне
посмертия, утопая примерно на треть тела, которого, впрочем,
нет, в некоем войлоке. Пытаешься не смотреть вверх, но не
видишь свет, поскольку безглаз, и у взора теперь нет век, чтоб
закрыться спасительной пеленой.
Он говорит: «Тогда надо мной всходили вроде небесных светил
лица живых и умерших, всех тех, кого я знал и любил, и каждое
было словно бы светлый овал. Я молился на эти лица, и страх
отступал.»
Он говорит, что слышал их быстрые голоса, глядел им в глаза, но
потом перед ним возникла черта, пограничная полоса, за которой
не виден цвет и не слышен глагол, и, якобы, он тогда и эту черту
перешел.
Там, за чертой все его мысли представлялись в виде чисел и
формул, а чувства его и дела – как предметы простейших форм и
даже как абстрактные светлые и тёмные пятна. Впрочем, тут его
речь становится вовсе невнятна.
Он говорит напоследок: «Затем наступил хэппи энд. И взамен
слабой веры в бессмертье я приобрёл нерушимую веру в момент
смерти».
2.
Все происходит буднично: слышишь громкий хлопок.
Сосед начинает клониться на правый бок,
Пытаясь фантик поднять, валяющийся на полу.
Потом замечаешь вдруг небольшую дыру
В спинке сидения прямо перед собой,
И осколок металла в обшивке рядом с дырой,
Затем – миллисекундный сбой,
Потом что-то влажное чувствуешь над губой,
Думаешь: надо бы вытащить из кармана платок,
Но уже распускается тёплый алый цветок,
Тянется к рёбрам, за лепестком лепесток
Засыхает на коже, блестит на свету, словно лак,
И виски стучат в унисон, словно есть лишь один висок:
Это лопнула шина, а ты испугался, чудак,
И на коже не кровь, это от солнца мазь,
Это лопнул мир, это бомба разорвалась.
3.
Ветрами, словно оспой,
Изрыт речной гранит, –
Пчелою медоносной
Печаль над ним звенит.
Закат дрожит и рвётся,
Натянут на колки:
Последний проблеск солнца,
Прощальный взмах руки.
Темнеют мостовые,
Тускнеют двор и сад,
Лишь окон пулевые
Отверстия кровят.
По этим алым меткам
Теней нисходит рать,
Спешит к вольерам, клеткам, –
Зверьё своё обнять,
Пока закат над нами
Посмертья кокон свил.
Касание губами.
Прикосновенье крыл.
|
|
2022-2023-ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора
ТУМАН
Густой туман
На землю лёг,
Примял траву,
Укрыл песок,
Окутал океан.
Густой, густой
Туман.
Он пригасил
Вдали маяк,
Забыла блеск вода,
А будущее было так
Туманно – как всегда.
СВЕТ
Пронзает озера и реки,
Пронзает моря и ручьи.
Пронзает закрытые веки,
Твои и неведомо чьи.
Лазоревым выкрасит небо,
Скользнет по ресницам и ртам,
Играет на корочке хлеба
И служит листве и цветам.
РАДОСТЬ
А чем я юность вспомню?
Укрыл её туман...
Припомнятся легко мне
Походы в ресторан...
Анфас гляжу и в профиль –
Картинки – первый сорт!
Эх, как мы пили кофе!
Эх, как мы ели торт!
ДВА ЦВЕТА
Два цвета мне даны судьбой –
Зелёный цвет и голубой.
Вот в море ласковый прибой –
Он беспредельно голубой.
А листья первые весны –
Так бесконечно зелены!
Берёза вверх глядит. Oна
Невыразимо зелена.
А небеса над головой
Полны голубизной живой.
Как описать голубизну?
Взмахну руками и вздохну.
БЕГУЩАЯ СТРОКА
Стряхнув с души остатки сна,
Азарта юного полна,
Отбрасываю одеяло,
И надеваю паричок,
И обуваю каблучок –
Но это помогает мало.
Об этом рассказать хочу.
Об этом мысленно кричу,
Но строчка бойко убегает,
Звеня, как медная струна.
Её пытаюсь я догнать,
Но это мало помогает.
Смахнув с ресниц остатки слёз,
Я крашу губы, пудрю нос,
Откашливаюсь втихомолку, –
Не догоняю – вот беда!
Она бежит как раз туда,
Куда и я бегу так долго.
|
|
2022-2023-МАЗЕЛЬ, Михаил
Перестановка слов
Лодка в два весла
Меня бы спасла
Из песни «Ночь»
группы «Машина времени»
Прости, прости меня любимый мой язык,
что тихий голос мой тебя отмыть не может.
Писать о красоте я на тебе привык.
Сегодня все слова читаются как «что же».
Тобой вершится зло и веры больше нет
к словам, в которых я всегда черпал прозренье.
И стали все они подобием планет.
Я в росчерках комет читаю: «Да, поможет!..».
О да, Родной Язык, перестановкой слов,
которую пускай не многие заметят,
пытаюсь превратить я в лодку и в весло
«отчаянье» и «боль», «огонь», «озноб» и «ветер».
Я знаю, что смешно писать: «Да будет Свет!..»
И все же день за днём я вывожу: «Да будет!»
Ни на один вопрос ответов в небе нет.
Я новый задаю: «Что значит слово… люди»?
3/3/2022
Прорыв в бесконечность…
Михаилу Казинику
О чём грустит Антонио Вивальди?
О том, что смысл жизни им не найден?
Всё обстоит как раз совсем иначе:
он смыслы бытия переиначил.
Он лёгок был, и мудр, и рыж, и весел.
Он очень много спорных истин взвесил.
На два столетья канув, – возродился,
чтоб мир гармонией божественной умылся.
Чтоб отступили горести и войны.
Довольно зла, да станут все довольны,
в согласии и в вечном споре… С Б-гом?
С любовью может спорить лишь дорога.
Идеи бесконечности Вселенной
и неотвратного от бренных мыслей плена:
всё в разговоре вечных флейт и скрипок.
Не говорите, что кораблик стар и хлипок.
Наш страх и холод разрядит трехчастность:
ведь для финала нам припас Вивальди счастье.
Жизнь побеждает смерть, сверканье – серость.
Из многих чувств заметней … Что же?.. Щедрость.
Сверкают ноты на воде каналов.
Нам этих искр до опьяненья мало.
Всё вдруг становится до протрезвленья просто.
Виток вращения Земли – Кончерто Гроссо.
5/8/2022
Обратно в армию добра
… В середине 70-х, играя в войну
На берегу Черкизовского пруда
мы знали на чьей мы стороне и
Знали, что все на одной
Мой пруд, в котором я ловил бычков,
на льду которого катался я на лыжах,
в чьих берегах в траве лежал ничком,
в воде которого я облака мурыжил,
не замечая муть и времена,
и не осознавая, как здесь тихо…
мой пруд, верни меня на годы на…
за пазуху, где пистолет запихан,
поскольку нет пистонов, а «враги»
лежат беспечные и радостные рядом.
Мой пруд, прошу, нас тех убереги,
от предстоящих в будущем парадов.
4/3/2022
Такие разныые дымы
Леониду Гомбергу
… и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит
Юрий Левитанский
Я слышу шелест этих листьев
и вижу улетевший дым.
Спор бликов на стене неистов,
и я надеюсь, не дадим
мы зайчикам со стен исчезнуть.
Вдыхая странный аромат
стихов, нам шепчущих из бездны
о чём-то важном… бахрома
едва дрожит под абажуром,
и дым под ним совсем другой,
колечками немного журит
и побуждает вдруг рукой
взмахнуть и замереть…Так время
запечетляется, летя.
Ведь жизнь и смерть не теорема
и много осенью утят.
И всё же мы их посчитаем,
зажав мундштук в своей руке.
Пусть запахи уносит стаями…
Похоже, дело в ветерке,
прогнавшем всё. Дрожанье в кронах
напоминает нам о нём.
Как хорошо без посторонних
мечтать, что что-то мы поймём.
Тот разговор, что не смолкает
в ветвях… Смотри над головой
прозрачность искрами сверкает.
… нам восхищаться не впервой.
9/15/2022
Непознаваемая лёгкость
С какою лёгкостью иные забывают
своих друзей, мечты… их имена.
Летит... летит по небу листьев стая
и ничего не хочется менять.
Но всё меняется без нашего хотения
и всё, что можно нам – хранить в себе
обрывки слов, стоп-кадры, их сплетение.
О чём ни пишется – выходит о судьбе.
А листья те совсем не машут крыльями.
Они над тающими крышами парят.
Запечатлеем мы не без усилья
скрывающийся в ночи звукоряд.
Покалывая, греет под гортанью
надежда-мысль (молитва): «Не забыть!..»
А этот Мир такой жестокой тайной
не устаёт легко куда-то плыть.
9/18/2022
Песнь перелётных вертолётов
Памяти Вахтанга Кикабидзе
Вертолёты улетают,
словно птицы с мокрых крыш.
Ты их мысленно считая,
что-то тихо говоришь.
Только я тебя не слышу,
слов не считываю с губ.
Вертолёты выше, выше…
Может кто-нибудь напишет.
Будет ли ответ сугуб?
Птицы улетают тоже:
кто на небо, кто домой.
Не поделимся мы дрожью:
только чачей и долмой.
Ты не выглядишь поникшей,
нас ни в чём не уводя,
через снег давно налипший
слыша голос чуть охрипший
позабытого дождя.
Воздух за окошком зыбкий.
Ты, тревожась, мнёшь жабо,
меря искренность улыбки
щёлочкою меж зубов.
Растворясь мелькнёт щербинкой
грусть… и канет за зубцы
дальних гор. Звучат в сурдинках
сточных труб, срываясь, льдинки
эхом лёгкой хрипотцы.
1/15/2023
На подлёте
У смерти военных пилотов
глаза нерождённых детей.
Что видится им на подлёте
под глохнущий свист лопастей?
Слетают осенние листья,
черёмуха, снег с мокрых крыш.
Он рад был бы с облаком слиться,
но слышит вопрос вдруг: «Горишь?»
Ответит: «Такая работа» –
пытаясь уйти из пике.
Луч солнца метнётся вдоль борта.
… бокал упадёт на паркет.
И, в общем, никто не узнает,
кому был отправлен платёж.
А истина не прописная
подскажет, что не обретешь.
1/16/2023
Моменты ожиданий
Время уходит вслед за людьми.
Гаснет с закатом тихою сапой.
Правит момент ожидания тьмы.
Кто и кого собирается сцапать?
Господи, как не хватает всех тех,
кто нам дарил свет и мудрость годами!
Нам, ждущим счастья, надежды, утех…
Кто-то науки… Эпоха гаданий
медленно входит, ложась пустотой.
Ты не готов хоть частично восполнить
бреши?.. К тебе ль обращенье «Постой!» –
ветер доносит? Ты пробовал… помнить?
Да? Хорошо… А творить? Созидать?
Нет никого… Ждать бессмысленно просто.
Подступ к рассвету хранит резеда.
Ты в её зарослях – маленький остров.
Можешь попробовать. Нет – значит нет.
Травы колышутся. Ветер? Движенье?
Свет, проникая сквозь бреши в стене,
учит надеяться… Чувствуешь жжение?
1/18/2023
Пока струна не стала тетивой
И вот наступает то странное время
иных измерений
Юрий Левитанский
Планета хочет нас стряхнуть, как дождь.
Её трясёт от наших войн и дрязг.
Но мы совсем не понимаем дрожь
и, кажется, совсем не слышим лязг.
Пытаясь вразумить, в который раз
она пугает. Но… неведом страх
нам. А дома… пустились в пляс.
От штукатурки улица пестра.
Качается улитка, но ползёт
по стебельку цветка на свет, наверх.
И верится опять, что повезёт.
И слышится немного странный смех.
Он заглушает грохот, скрежет, скрип.
И сыплется на всех не то чтоб снег.
И маленький поэт шептать охрип
и повторять: «Друзья, мы не во сне…»
Он повторяет каждому: «Проснись.
Дай руку. Протяни вторую. Ну!..»
Простые строки многим не ясны,
и ангел натянул… пока струну.
2/10/2023
|
|
2022-2023-КАНТ, Ирина
БАНКЕТ В МИТРЕ
Венок сонетов
МАГИСТРАЛ
В таверне жар речей, огонь свечей,
И льётся эля пламенный ручей.
Дубовый стол накрыла полумгла.
Судьба незримая проходит у стола.
Здесь острое словцо острей приправ.
Здесь каждый весел, пьян и каждый прав.
Под треск каминных дров уходит кто-то спать:
Там наверху есть мягкая кровать.
Здесь любят анаграммы и стихи.
Программ правления наносятся штрихи.
Пьют за Свободу, Равенство и Братство.
Здесь страстно спорят без рукоприкладства.
А в центре Кориэт1 – точило для острот,
Мишень для шуток, шут и сумасброд.
* * *
Сонет 1. ДЖОН ХОСКИНС
В таверне жар речей, огонь свечей,
Пожар сердец, азартный блеск очей.
Джон Маленький-Чулок2 скрипит пером,
Успех застолья чувствуя нутром.
Рифмуя, автор почесал висок
И откусил баранины кусок.
Он – член парламента, но любит и поныне
Задиристый стишок сварганить на латыни.
Себя назвал Калигулой3. Уму
Историков не ясно, почему.
Шлифуя речь и стиль, он по привычке
Изобретает каверзные клички.
Эль служит вдохновенью рифмачей –
И льётся эля пламенный ручей.
Сонет 2. ДЖОН ДОНН
И льётся эля пламенный ручей.
Веселье требует харчей погорячей.
Джон Это-Факт, Джон Сделал-Дело4
В стих пару строк ввернул умело.
Он предан метафизики сиянью
И на примере объяснить сумел,
Как мелкая блоха способствует слиянью
Возлюбленных, их нежных душ и тел.
Судьба к нему не очень благосклонна:
Лишила в миг мирской карьеры Джона
За то, что он секретно и без спроса
Брак заключил с племянницею босса.
На светлое чело печали тень легла.
Дубовый стол накрыла полумгла.
Сонет 3. КРИСТОФЕР БРУК
Дубовый стол накрыла полумгла.
В камине мало дров – одна зола.
Добавили – и искорки взметнулись.
Сидящие поближе встрепенулись.
Крис Ручеёк, Крис Слов-Поток5
Отведал не воды, а хереса глоток.
Затем изрёк, что хуже нет напасти,
Чем тирания абсолютной власти.
Друзья ценили Криса и любили,
А мы о нём почти совсем забыли.
Донн, Хоскинс, Мартин, Браун больше всех
Его таланту прочили успех.
Что ждёт? Забвение, хвала или хула? –
Судьба незримая проходит у стола.
Сонет 4. ХЬЮ ХОЛЛАНД
Судьба незримая проходит у стола.
И Хью Голландцу6 шанс она дала
В истории оставить важный след,
Шекспиру посвятив всего один сонет.
Зато уж Кориэту на английском,
На итальянском, греческом, валлийском
Рифмованные посвящал хвальбы
Наш Хью Голландец, баловень судьбы.
Не будучи лжецом и фарисеем,
Сравнил он Кориэта с Одиссеем.
Весёлой ереси и хереса он друг
И в Митре проводить он любит свой досуг.
Здесь может отдохнуть свободный нрав.
Здесь острое словцо острей приправ.
Сонет 5. РИЧАРД МАРТИН
Здесь острое словцо острей приправ.
Да будет пьющий за здоровье здрав!
Здесь Ричард Опрокинь-Скорее-Кружку7
Собой украсил не одну пирушку.
В компании весёлой Криса Брука
Он был соавтором «Парламентского пука»8 -
Сатиры популярной: в самом деле
Её в тавернах даже хором пели.
Он – Принц Любви9. В студенческую пору
Затмил он танцами своими Терпсихору.
В придачу ко всему остряк-гуманитарий –
Колонизатор и парламентарий.
Он любит вкус вина, свободы и забав.
Здесь каждый весел, пьян и каждый прав.
Сонет 6. СЭР ГЕНРИ ГУДИЕР
Здесь каждый весел, пьян и каждый прав.
Канарского вина немного перебрав,
Сэр Генри Добрый-Малый-Целый-Год10
Отправил дичь прожаренную в рот,
В то время как за столиком вдали
Играя в кости, парни дичь несли.
Их не пытаясь спора суть постичь,
Чужой свою предпочитал он дичь.
Интимный Донна друг, патрон поэтов,
Он как-то вытащил на сцену кориэтов
Сундук, а в нём и Тома самого –
И чуть не подорвался оттого.
А нынче он готов всю ночку пировать.
Под треск каминных дров уходит кто-то спать…
Сонет 7. ИНИГО ДЖОНС
Под треск каминных дров уходит кто-то спать.
Иниго Палладийская-Колонна11
На уходящего взглянул неблагосклонно.
Иниго в Дании учился выпивать,
В Италии закусывать. И стойко
Любую выдержать умеет он попойку,
Не уставая утку есть на блюде,
Ведь архитекторы – выносливые люди.
Король дизайна – он неутомим.
Для танцев, представлений, пантомим
Он создаёт костюмы, декорации,
В его нарядах щеголяют грации.
Не для него (не время почивать!)
Там наверху есть мягкая кровать.
Сонет 8. СЭР РОБЕРТ ФИЛИПС
Там наверху есть мягкая кровать…
Чем спать без пользы, лучше рифмовать.
Сэр Боб Седлай-Коня12 прекрасно знает это,
Стих сочинив во славу Кориэта.
Сэр Роберт – рыцарь, лидер прогрессивный
Палаты Óбщин, малость импульсивный,
Зато оратор превосходный –
Стремителен полёт речей его свободный.
К тому же эрудит. Сравнил он Тома
С Марó13, чьё имя далеко не всем знакомо
Любителям поэзии, но в Митре
Известно всем, воздавшим дань поллитре.
Все в Митре словотворцы, знатоки.
Здесь любят анаграммы и стихи.
Сонет 9. СЭР ГЕНРИХ НЕВИЛЛ, ЛОРД АБЕРГАВЕННИ
Здесь любят анаграммы и стихи.
Поклонники весёлой чепухи
Крис-Риск и рыцарь Ни-Греха
(Что означает Генрих А)14
Внесли в трилогию о Томе скромный вклад:
Его хвалили, каждый на свой лад.
Сэр Генрих намекнул, что Томом он гордится:
Маг Мерлин Тому, мол, в подмётки не годится.
«Анаграмматы»15 почитатель пылкий,
Сэр Генрих в заведении питейном
Беседует о бизнесе литейном
И о политике. Проекты за бутылкой
Здесь обсуждаются, рискованно лихи;
Программ правления наносятся штрихи.
Сонет 10. ЛАЙОНЕЛ КРЭНФИЛД
Программ правления наносятся штрихи,
Чтоб были и низы довольны, и верхи,
Чтоб в каждом доме были хлеб и пиво,
Но чтоб британцы жить учились бережливо.
Здесь в Митре лучший финансист страны,
Блюститель пополнения казны,
Враг-Мошек-Луговых16, друг Кориэта,
Бывает вместе с ним душой банкета.
Ведут беседы о делах торговых
И об открытии маршрутов новых.
Столь выгодно – и возражать нелепо –
Оружие и ткани слать в Алеппо.
Но в мыслях не одни торговля и богатство:
Пьют за Свободу, Равенство и Братство.
Сонет 11. АРТУР ИНГРЭМ
Пьют за Свободу, Равенство и Братство.
Артур Прагматик17 пьёт со всеми вместе
И этим совершает святотатство,
Используя цинично пламя чести
Своих друзей, ведь Равенство нисколько
Артура не волнует, только
Карьера, Власть и крупный Капитал -
Вот то, что он всегда предпочитал.
Умён, красноречив и бедного страдальца
Умеет обвести он вокруг пальца.
И будучи таможни надзирателем
Он многим важным лицам стал приятелем.
Речист, он в споре мастер залихватства:
Здесь страстно спорят без рукоприкладства.
Сонет 12. РИЧАРД КОННОК
Здесь страстно спорят без рукоприкладства:
Пора ль монарха ограничить власть?
Как сделать, чтобы стали меньше красть
Чиновники? Как ренегатство
Искоренить? Как просветить невежд?
«Принц Генри – знамя наших всех надежд!» -
Рич Древо-Заячье18 воскликнул убеждённо
И за здоровье принца возбуждённо
Тост произнёс. Откуда Ричу знать,
Что скоро принца будут поминать
С печалью, со слезами. И потом
Померкнет Англия, как опустевший дом.
Но нынче весело от митровских щедрот,
А в центре Кориэт – точило для острот.
Сонет 13. ТОМ КОРИЭТ
А в центре Кориэт – точило для острот,
Великий пешеход и быстроход,
В «Нелепостях» воспетый и в «Капусте»,
Том Кориэт не предаётся грусти.
Создатель новых слов, Логодедал19,
Он, странствуя немало повидал,
За пять всего лишь месяцев в пути
Сумел он всю Европу обойти.
О том издав заметок целый том,
Спокойно может наслаждаться Том
Цыплёнком жареным и хереса бутылкой,
Соединив обед с беседой пылкой.
Том Брось-Печалиться, Том Вздора-Полон-Рот –
Мишень для шуток, шут и сумасброд.
Сонет 14. ДЖОН ВЕСТ
Мишень для шуток, шут и сумасброд
Всех развлекает и не устаёт.
Том – на виду. Джон Западный20 – в тени,
Он – скромный слушатель весёлой болтовни.
Джон в памяти останется у нас
Лишь потому, что в сей вечерний час
Он в Митре пил с друзьями заодно
Прекрасное Канарское вино.
Он – Кембриджа питомец, между прочим.
Бюджетом Родины он очень озабочен.
Чиновник доблестный, казны блюститель,
Но в Митре он – обычный посетитель.
Здесь весел книгочей и казначей.
В таверне жар речей, огонь свечей.
* * *
Примечания:
1. Томас Кориэт (1577-1617) – английский путешественник и писатель, автор путевых заметок в сборнике «Кориэтовы нелепости» (КН, 1611), завсегдатай таверн «Митра» и «Русалка». Ему посвящены по-раблезиански хвалебные сборники стихотворений его современников «Одкомбианский банкет» (ОБ) и «Кориэтова капуста» (КК).
2. Джон Хоскинс (1566-1638) – адвокат, член парламента, поэт, автор «Руководства для речей и стиля» (1598-1603), участник сборника «Кориэтовы нелепости». Учился в юридической корпорации Миддл Темпл. Хоскинс – главный автор поэмы на латыни «Философский пир» (“Convivium Philosophicum”), в которой он описал пирушку в Митре
14-ти завсегдатаев этой таверны. На английский язык поэму Хоскинса перевёл Джон Рейнольдс (1582-1614). Мой венок сонетов «Банкет в Митре» - вольная вариация на тему встречи в таверне героев «Философского пира».
Бен Джонсон высоко ценил Хоскинса и называл себя его сыном в поэзии. Близкими друзьями Хоскинса были Джон Донн, Кристофер Брук, Ричард Мартин и Хью Холланд. В английском варианте «Философского пира» (ФП) Хоскинс представлен под кличкой «Маленький чулок» (“John surnamed Little-hose”), созвучной фамилии “Hose-kin”.
3. В варианте ФП на латыни Хоскинс назвал себя Калигулой (“Caligula”).
4. Джон Донн (1572-1631) – выдающийся поэт-метафизик и проповедник, член парламента, один из авторов панегириков в «Кориэтовых Нелепостях». Учился в юридической корпорации Линкольн Инн. Джону Донну в англ. варианте ФП дана кличка “John yecleped Made”, а в латинском варианте – “Johannes Factus”. Я не переводила дословно на русский язык клички героев ФП, а старалась передать дух прозвища.
5. Кристофер Брук (ок. 1566-1628) – адвокат, член парламента, поэт, один из авторов панегириков в «Кориэтовых нелепостях» и «Кориэтовой капусте», сосед по комнате Джона Донна во время учёбы в Линкольн Инн. Кличка Кристофера Брука – “Christopherus surnamed Torrent” (англ. вариант ФП).
6. Хью Холланд (1569–1633) – путешественник и поэт, автор хвалебного сонета Шекспиру в Первом шекспировском фолио «На стихи и жизнь знаменитого сценического поэта, мастера Уильяма Шекспира». Он посвятил Томасу Кориэту панегирики в КН и КК на греческом, английском, итальянском и валлийском языках. Холланд был близким другом Кристофера Брука, Джона Донна, Джона Хоскинса и Ричарда Мартина. Кличка Хью Холланда – “Hugh the Inferior-Germayne” (англ. вариант ФП). «Нижне-германец» (житель Нижней Германии), то есть «Голландец».
7. Ричард Мартин (1570-1618) – адвокат, оратор, член парламента, поэт. Поддерживал дальние путешествия и торговые компании «Вирджиния» и «Левант». Томасу Кориэту посвятил сонет в КН. Близкий друг Кристофера Брука, Хью Холланда, Джона Хоскинса, Бена Джонсона и Джона Донна. Кличка Ричарда Мартина – “Richard Pewter-Waster” (англ. вариант ФП).
8. Популярный анонимный стихотворный пасквиль “Parliament Fart” (1607), авторами которого исследователи считают Ричарда Мартина, Кристофера Брука и Эдварда Джонса.
9. Ричард Мартин в юности был студентом юридической корпорации Миддл Темпл. В рождественские праздники студенты всех лондонских юридических корпораций устраивали весёлые спектакли и карнавалы в Миддл Темпл. В 1597-8 годах Ричард Мартин исполнял роль Принца любви на этом праздновании. Хоскинсу досталась роль Клерка совета.
10. Сэр Генри Гудиер (1571-1628) - придворный, рыцарь, член парламента, поэт, патрон Майкла Дрейтона и близкий друг Джона Донна. Посвятил панегирик Томасу Кориэту в КН. В юности был студентом Миддл Темпл. Кличка сэра Генри Гудиера – “Henry Twelve-month-good” (англ. вариант ФП).
11. Иниго Джонс (1573-1652) – первый значительный англ. архитектор, художник-декоратор, дизайнер, создатель придворных пьес-масок, инспектор Королевских работ, путешественник. Теоретик архитектуры, один из главных представителей англ. палладианства. Один из авторов панегириков в КН. Учился в Миддл Темпл. Кличка Иниго Джонса – “Ionicke-piller” (англ. вариант ФП). Кличка «Йоник-колонна» заменена в моём венке сонетов на «Иниго Палладийская-Колонна», так как он был большим поклонником венецианского архитектора Андреа Палладио.
12. Сэр Роберт Филлипс (1586-1638) – придворный, рыцарь, активный член парламента, джентльмен департамента принца Генри, ответственный за развлечения и спектакли для принца и их участник (Gentleman of the Privy Chamber Extraordinary).
Учился в Миддл Темпл. Был одним из авторов панегириков в КН.
Кличка cэра Роберта Филлипса – “Horse-lover” (англ. вариант ФП).
13. КлемАн Маро (1496-1544) – французский поэт и гуманист эпохи Ренессанса.
14. Генрих А – сэр Генри Невилл, лорд Абергавенни (1573-1641), в отличие от его однофамильца Генриха Б – Генри Невилла из Биллингбера (1562-1615). Лорд Абергавенни – придворный, рыцарь, солдат и политик, член парламента, владелец литейного завода и обладатель патента на производство артиллерийского оружия (совместно с лордом Саквиллем).
Он – второй в списке поэтов, посвятивших панегирики Томасу Кориэту в КН.
«Генрих А» – анаграмма клички «Ни-Греха», намекающей на девиз рода Невиллов “Ne vile veils” («Ничего бесчестного»).
Крис-Риск – Кристофер Брук. Слово «Риск» – анаграмма имени «Крис». Это моя замена анаграммы на английском языке “Richer for Books” (Chris [for] Brooke), которою Кристофер Брук подписал свои стихи, посвящённые Томасу Кориэту в сборнике «Кориэтова капуста».
15. «Anagrammata» (1603) – сборник анаграмм Фрэнсиса Дэвисона.
16. Лайонел Крэнфилд (1575 – 1645) – бизнесмен, член торговой компании Левант, Генеральный таможенный инспектор.
Томас Кориэт называет его «своим банкиром», «искренним и верным другом» и «главным вдохновителем» написания КН.
Крэнфилд – один из авторов панегириков в КН. Кличка Лайонела Крэнфилда – “Meadow-pigmies’-foe” (англ. вариант ФП).
17. Артур Ингрэм (ок.1570-1642) – бизнесмен, член парламента, бизнес-партнёр Лайонела Крэнфилда, таможенный контролёр лондонского порта. Современниками описан, как жадный, корыстный человек, безжалостный, когда дело касается его «шкурных интересов», жулик и аферист, склонный к эпатажу и экстравагантности, но красноречивый, «благовидный и умеющий внушать доверие». Он поломал «много судеб в течение своей долгой и успешной преступной карьеры». В английском варианте ФП по ошибке к нему перешла кличка Крэнфилда, а в варианте на латыни он назван просто «Артур», без клички.
18. Ричард Коннок (Connock or Conyoke) – финансовый контролёр Двора принца Генри. Учился в юридических корпорациях Нью Инн и Миддл Темпл. Кличка Ричарда Коннока – “Rabbit-tree-where-acorn-grows” (англ. вариант ФП),так как Rabbit tree= Cony oak= Conyoke.
19. Бен Джонсон назвал Кориэта “Carpenter of words” («Плотник слов») и “Logodaedale” (создатель словесных лабиринтов, подобных тем, которые Дедал создал на Крите) в своём вступлении «Характер знаменитого Одкомбианца» к КН.
20. Джон Вест (1590-1659) – служитель королевских покоев Якова I, помощник чиновника суда казначейства. Учился в Миддл Темпл. Кличка Джона Веста – “John Hesperian” (англ. вариант ФП).
|
|
2022-2023-ПРОБШТЕЙН, Ян
Война-3
Из Новых
* * *
Как мало было лет и лета.
Слова роняю безответно
На поседевшую страницу.
Но это не в кошмаре снится.
Мир содрогнулся от насилья:
Кто от бессилья с отвращеньем,
Как те, которых не спросили,
Но есть и те, кто с вожделеньем,
Решив теперь, что можно все,
Что все дозволено теперь
И заповеди отменили –
В ничто распахнутая дверь,
И раскрутилось колесо:
Несутся месяцы и даты,
Летят убитые солдаты,
Их ноги, головы и руки,
Снаряды, старики, старухи,
Безрукие младенцы, дети
В густом, как почва, рыхлом свете,
Освободясь от мук, легки,
Вступают во владенья смерти,
А мы глядим на кадры эти –
И дрожь до кончиков волос,
Как риторический вопрос,
Но это не в кошмаре снится.
Как мало было лет и лета.
Слова роняю безответно
На поседевшую страницу.
Сентябрь 2022
* * *
Все проходит, пройдет и это –
Эта осень, еще нежна,
Это теплое бабье лето,
Не проходит только война –
В небе черном и в котловине,
Наблюдаем бессильно с тобою,
То ли в Сирии, то ль в Украине,
Вековая осада Трои.
Октябрь-ноябрь 2022
* * *
Нас преследует человек с ружьем,
и для нас один выход здесь –
не бежать в катакомбы, а в том,
когда бомбы сыплются, сея смерть,
взять ружье, как и он, автомат,
миномет и гранатомет –
превратим эту землю в ад
или в рай – как повезет.
Мы пойдем с тобой наугад –
угадай-ка, куда забредем –
попадем прямиком то ли в ад
то ль в раю с тобой пропадем.
2022
* * *
Замешано на скорби и на смехе,
Как на дрожжах, бытие,
Вобравшее грехи мои, огрехи
И крик, и молчанье мое.
Растешь, дорастая до неба,
Чтоб все поглотить и всех —
И тех, кто живет на потребу
Сиюминутных утех,
И тех, кто взбираясь к вершинам духа
Ради высоких идей,
Забыли: внизу —голодуха
В юдоли пыток и боли
И неотступных смертей.
2022
* * *
Что осталось нам от главных песен о старом?
Я уже позабыл в моем далеке да в разлуке,
Да и вы в бедах новых вспомнит, может, недаром,
Все мечтаете вы покрепче взяться за руки
Чтоб не поодиночке пропасть, а всем сразу—
Одних убивают бомбами, других убивают ложью,
Распространяя ложь, как заразу,
И мясо пушечное бросая псам на потеху тоже.
2023
* * *
Время, как разменную монету,
На минуты будней разменял
* * *
Где-то ходики идут, ходоки в тумане,
ходоки идут в поход, словно на закланье,
гонят, гонят, их вперед, хилых и болезных,
чтоб торжествовал народ на конях железных.
* * *
Как песочные часы, мир перевернулся.
Горн вонзился горнисту в горло,
И горло от звуков намокло
и он песней своей захлебнулся
2023
* * *
Время уже не течет
Из прошлого в будущее
Время теперь настоящее
Растеклось по холсту
Жижей из грязи и крови
Время стоячее
Звезды глядят приветливо
Звезды глядят изветливо
Вот одна сорвалась
То ли комета
То ли ракета
и волхвы застыли в сторонке
То ли дары несут
То ль похоронки
2023
* * *
Закормили их всех на убой
И послали козлов отпущения
Вместе с зеками прямо в бой
Где прощение нет спасения
Ад за ними идет по пятам
И последние поминовение
Мне отмщение аз воздам
Не дождаться теперь прощения
2023
|
|
2022-2023-ГОЛУБКОВ,Кирилл
Снегири
Март на дворе. Чернил не достаю.
Гляжу на слёз следы на скомканных салфетках.
Завидую дворовой детворе. Все чаще пью.
И мысленно вскрываю двери в клетках.
Все на свободу! Все! Бегите прочь!
Пока ваш ключник лечится портвейном,
Покуда путается он, где день, где ночь,
Взирая на алтарь благоговейно.
Повсюду мрак. И редки фонари.
Аптеку прячут от меня потемки.
Март на дворе. На ветке снегири,
Как иероглифы на шее у японки.
Вот-вот апрель, опять искать чернил.
И горько плакать, пряча в сердце смуту.
Считая всех, кого похоронил,
Не выпустив из клетки почему-то.
2014
Похоже, больше не о чем писать.
Исчерпаны все мысли, скудны темы.
Так предсказуемы все каверзы системы,
Что рифмовать пора бы перестать.
Но понял, что без рифмы не смогу,
И дело здесь не в темах, а в настрое:
Моя жена, и дочь, и я – нас трое
И нам не жить на этом берегу.
К моим стихам, оставшимся в чести,
Прибудут мысли и найдутся темы.
Пусть каверзы исходят от системы.
Нас трое. Будем в сторону грести.
Ф.И.Тютчеву
Умом пытался – толку ноль,
Аршином общим – тоже мимо.
Действительно, поверить, что ль?
Вот тут, простите, пантомима.
* * *
Взошли на небе две Луны
В тени семи Сатурнов.
И он уехал из страны
Несыгранных ноктюрнов.
Куплеты уличного попрошайки
Лошадка идет, тянет хворосту воз.
За нею мальчишечка чапает,
А дедушка Ленин залез в паровоз,
И пломбой вагон опечатали.
Мальчонка суров, на лошадку сердит,
В рогожку закутался куцую,
А дедушка хитрый в вагоне сидит,
И думает про революцию.
Отец у мальчонки – в лесу дровосек,
Топор его звонко так звякает,
А дедушка гадкий, укрывшись от всех,
В вагоне воззванья калякает.
Большая семья у отца с пареньком,
Вот лишь с мужиками – оказия,
А дедушка страшный в Россию тайком
По рельсам везет безобразия.
Вот если б вагончик тот сбился с пути,
Скатился в овраг или в реку бы,
Тогда и лошадку смогли бы спасти,
И всю бы семью дровосекову.
Но нет, он пришел на Финляндский вокзал,
Привез-таки гнусного дедушку.
За то, что я все это вам рассказал,
Подайте, пожалуйста, хлебушку!
И я прекращу ахинею молоть.
Спасибо вам всем за внимание.
И все же поганых каких-то Володь
В Россию везут из Германии.
Последний исход
Как мало на свете осталось путей
Неезженых и нехоженых,
Почти не осталось вокруг людей,
Раболепием не стреноженных.
Но только они, которых чуть-чуть,
Которых совсем немного,
Полжизни кладут, чтоб найти тот путь,
Ту нехоженую дорогу.
Как мало нам в жизни осталось слов,
Не сказанных и не спетых,
Почти не осталось светлых умов,
Пошлостью не задетых.
Но только они, которых едва
Хватает для данной цели,
Полжизни кладут, чтоб найти слова,
Несказанные доселе.
И как же бунтует душа порой,
Когда расставляет сети
Увенчанный властью антигерой,
И ловит и тех, и этих:
– Дороги искать? Посиди, остынь!
– Новых слов захотелось? Хрена!
Вот так и уходят – одни в монастырь,
Другие бегут из плена…
Гармония гибнет на струнах тугих –
Канифоль обернулась ядом,
Боюсь, что скоро ни тех, ни других
И вовсе не станет рядом.
|
|
2022-2023-БЛИЗНЮК, Дмитрий
супер наив
я найду тебя в иконе из трав,
в клейком шепоте молоденьких кленов,
сквозящих на солнце.
так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?
но в ответ пахучая тишина
танцует босиком на теплом песке,
с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.
или это младшая сестра тишины?
с веснушчатым тонким лицом
нащелкивает песенку кузнечиков,
дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,
вздрагивает звяком собачьей цепи...
так я сейчас в каком мире? в лучшем из невозможных?
и правый берег сознания
исподволь исчезает в электрическом тумане;
я слышу тихое мур-мур мира –
песенку беременной кошки
(изящно растеклась по подоконнику),
прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.
так младенец в утробе
различает размазанные, будто джем,
звуки музыки извне
и невпопад вздрагивает ножками,
миниатюрными кулачками.
все эти легкие чувства – шестые, седьмые, восьмые –
твои, Господи, невесомые шаги.
а все мои слова – трехтонные одноразовые якоря;
я бросаю их на немыслимую глубину,
чтобы уже никогда не поднять на поверхность...
человек дождя
сборники стихов классика
точно заброшенные бензоколонки в облаках
сюда иногда прилетают подслеповатые ангелы
пухлые карлсоны мэри попинсы
некрасивые тетки на мётлах
и заправляются магией
из длинноклювых пистолетов почти мушкетов
а внизу мелькают
трассирующие пятнышки тысяч судеб
хлесткое чуть мусорное сияние
молодые люди подростки дети
несутся на гоночных болидах самокатах моноколесах рэпа
они
даже не подозревают как здесь в облаках
пусто и прекрасно
как здесь величественно ржавеют
конструкции волшебства и металлолома
а мы лежим на мягком ковре-самолете
с подогревом
четыре метра над уровнем моря
машин марева
ты ешь виноград хрустишь ягодами как зверек
и брызги сока падают на мою грудь
и я – варан с длинной кисточкой языка –
вытягиваюсь...
поэзия – лимузин внутри которого
идет дождь
когда умрет последний поэт
этого никто не заметит
потому что уже не будет людей
в классическом понимании
Иисуса Дарвина Пушкина
Пуанкаре
наши стихи останутся здесь на земле
на Stihi.lv
точно артефакты неведомого Бога
которого никто не заметил
никто не обратил внимания
ну и пусть тогда в следующей жизни
мы будем программистами
айти-пауками
хотя следующих жизней не бывает
этот поезд создан в единственном экземпляре
и это его первый и последний
односторонний рейс
и следом за упорядоченным грохотом
мгновенно рассыпающимися вагонами
семенят
черные карлики в балахонах
с поросячьими глазками они ловко
орудуют ломами и кувалдами разбирают тотчас
рельсы и шпалы
чтобы не дай Бог
мы прожили еще раз
осмелились повторить неповторимое
Забытая мелодия для Фрейда
девочка виснет
на маминой руке, как обезьянка.
осторожно, Вера!
стеллаж с открытками шатается,
как павлин с распущенным хвостом.
кладбище солнцезащитных очков.
и сразу три впечатления врезаются в меня,
как грузовики в бетонную опору.
одно за одним.
будто я мишень.
самодовольный бугай
бритоголовый
тыняется возле обменки валют.
на его шеезатылке, красном, как говядина,
бесстыдно прорезаны три складки,
будто ложные вагины, –
две поперечных
и одна вертикальная.
багровый цветок из кожи и жира.
а через три секунды – второй удар.
девушка, тускло рыжая, практически ржавая,
останавливается на перекрестке –
и вдруг орлан на лету
выхватывает когтями из асфальта белугу
и застывает с ней в воздухе, сжимает в когтях
серебристое брюхо проспекта,
позволяет себя рассмотреть.
расправляет крылья-локоны,
и я вижу икринки сквозь ее лицо
и глаза птицы –
хищные, яркие, победоносные.
третий. контрольный.
на роднике – бассейн-крест с ледяной водой,
и девушка в черном купальнике
с палкой для селфи
единолично плещется в воде, как русалка.
громко поет зычным звонким сопрано,
вытянув палку с айфоном.
стримит.
оглашает округу, остолбеневших людей
неземной красотой
нечеловеческого голоса.
ехидная высокомерная сирена.
закончив трансляцию, выходит из воды –
статная, розовокожая,
берет рюкзак и направляется в раздевалку.
охранник – светло-коричневый, как какашка,
в коричневой же бейсболке –
подходит к ней, делает замечание.
она твердо улыбается в ответ.
слова – как шипучка.
а люди оттаивают, приходят в себя.
словно беженцы, набиваются
в освобожденный крест.
плещутся и фыркают.
но и это еще не все.
через час в мини-маркете я вижу,
как изможденный парень-таракан
ворует пачку красных шоколадин «Корона»,
запихивает их себе под кофту в пах.
от него за версту несет ацетоном
и застаревшим страхом.
воистину,
каждому волку зубы и злость.
каждой певице голос и плеть.
каждому вору возможность украсть.
каждому таланту – слово и память,
чтобы увидеть и запечатлеть
интересные взбрыки жизни.
запятые бессмертия.
Зомбиленд
птицы улетают на юг,
и клинья в небе размотаны, как черные хвосты
нефтяных подожженных вышек.
заросли тростника дрожат под ветром.
саблезубые блики лыбятся на реке –
встревоженная пума
вечера
угодила в лужу нефти
и вылизывает шерсть красным языком заката.
чихает сполохом.
натужно кричит селезнем.
бензиново-зеленым опереньем.
какое-то незавершенное совершенство сквозит
во дне уходящем, гаснущем,
как включенный фонарь в лодке, идущей ко дну.
а небо тошнит
заводскими монструозными трубами:
эпоха переела, перепила
технического прогресса.
мрачно звучит сигнал для ночной смены.
и шоссе – грязная соломинка,
вставленная в зад неоновой лягушки-города, –
гоняет машины – пузырьки
металлической слюны.
тихо гудит
переплетение металлических балок
на старом мосте – ржавые вены и сухожилия.
вот она – мумия коммунизма,
обезвоженная, как сушеная вобла.
и небо низко нависает надо мной, как полка
с гипсовыми бюстами Гоголя, Фета, Толстого.
это не облака – это классика
переезжает на рельсах мороси в вагонах ночных,
и я раскачиваюсь, вишу на волоске,
как тяжелый гаечный ключ 75 на 85
над спящей красавицей в темном стеклянном гробу –
грязном, исцарапанном,
с наклейками почты: осторо...
а ветер, как блендер, хочет все смешать:
реки, заводы, города, меня.
и лассо горизонта перетягивает
горло
звездному мустангу...
боже, как же я люблю эти пейзажи захиренья.
рахитичных ангелов запустения.
посттехнический зомби-стайл.
эпоха, как наркоман, тоннами пожирала
уголь, сталь и нефть.
вдруг проснулась больной и немощной,
обворованной до нитки.
время и магия индустриализации прошло.
зато осталось мое наслаждение – радость ребенка,
бродящего по свалке в поисках чудес.
вот ржавая банка и вмятый рисунок:
альпинист карабкается на скалу,
как микроб кариеса
на вершину зуба.
это удивление души
выпрастывает тонкие щупальца из глаз моих.
это кайф разломанных пейзажей, мусорных курганов,
брошенных домов.
это творчество разрушения,
разложение крупных вещей, идей,
и чудовищ эпохи.
* * *
ворвалась в комнату
сквозь бетонный блок
на черных парусах опаленных гардин.
состарила обои, расплавила пластик.
швырнула мне в лицо
жменю колючих z.
оставила угощение на письменном столе,
присыпан кусками штукатурки –
связку
новорожденных крысят
развернулась и ушла
сквозь новоявленную дверь в потолке.
напоследок бросила:
ты больше никогда ничего
не напишешь.
* * *
остатки кораблекрушения людей.
он список своих дел прочел до середины.
он не сходил с сыном в дельфинарий.
не вывел кошке клещей.
не доделал ремонт на кухне.
не дописал книгу стихов.
не пришел на встречу одноклассников.
его быстро настигает ползучее НИКОООГДА –
коричнево-красный питон заглатывает живьем
все что ему дорого. о Боже,
ему оказывается дорого все.
он годами лепил из кусочков
смешную вздорную статую
смысл жизни –
шагающий термитник с флейтой.
но пришел муравьед войны,
длинным когтем выбил окна и двери,
всех съел
сладких и кислых людей.
* * *
представь, что почувствуешь в тот день,
когда закончится война
и мы победим.
вот и живи этим чувством.
пропитайся им, как бензином.
иди к этому дню наперекор и вопреки.
свет свободных людей в конце
обваливающегося тоннеля
войны.
* * *
Анька лежит в ванной, блуждает в смартфоне.
ее волосы
пропустили сквозь мясорубку
вместе с овсяными печеньем – дреды
засохшие косички рыжего фарша.
согнутые колени прикрыты клетчатым покрывалом,
а в ногах
смирно сидит спаниель с мясистыми ушами –
похож на романтичного художника
в бежевом берете
Аньке двенадцать, она знает, что сейчас война,
но она в капсуле космического корабля.
она на экскурсии в Египте смерти,
хулиганка,
залезла в пустую эмалированную гробницу фараона.
сейчас
это самое безопасное место на ее планете.
* * *
после обстрела старик как червь выползает
из ремонтной ямы в гараже:
и видит перед собой млечный путь, положенный набок:
спрессован точно куб металлолома.
ворота гаража – взгляд изнутри –
изрешечены осколками и сквозь рваные дыры в металле
сочится граненый острый дневной свет.
запах машинного масла, гаек, болтов.
старик медленно шагает на смертельный свет не-звезд.
открывает железную скрипучую дверь
точно знак зодиака
в чужой неизведанный мир.
есть здесь кто-нибудь живой?
Солончак
я все видел.
печальный ангел-хранитель,
обвисшие крылья покрыты бетонной пылью,
сидел на обгоревших камнях в сожженном доме.
вся семья погибла быстро
будто отсосали зародыши.
точно не было никого.
теперь ангелу нужно встать и идти по осколкам
утиными лапками хрусть трясть,
искать новых людей для защиты.
однажды вечером сюда придут
огненно-оранжевые чуткие лоси заката
на солончак горя,
и будут жевать лизать вкусную землю,
где нас уже нет.
Рецепт
йодированная соль смерти.
теперь ее вкус ощущаешь постоянно
все вокруг будто спрыснуто соленой морской водой.
у цветущих роз вкус крови на губах.
в наш волшебный борщ
мирной жизни
кремлевский маньяк
высыпал
стокилограммовую пачку смерти.
торговый центр разорвался –
стеклянный одуванчик.
небо утопили в огненном зареве как нутрию в ведре
с красной масляной водой.
небо червиво ожиданием ракет.
настоящий мужчина должен посадить дерево,
вырастить сына, построить дом.
настоящий рашист должен сжечь сад.
разрушить многоэтажное здание.
убить чужую семью.
повторить еще и еще.
Зеленые искры в глазах
в мирное время
судьбы как автомобили
медленно сворачивают с односторонней трассы жизни
по проселочным дорожкам - к дачным поселкам старости,
в колхоз рай,
в пионерские лагеря ада.
во время же войны
людей разбивают будто новогодние игрушки.
дзыньк.
громадные вещи, которые мы не можем понять.
можем лишь любоваться, ужасаться, созерцать
как закатами, монстрами или скалами.
отсвечивая непониманием.
зеленые искры в глазах.
* * *
поврежденный снарядом дом –
младенец с волчьей губой.
при завершении дрогнула рука творца
и резец сорвался с уст,
и прорезал плоть до нёба.
старик сидит на скамейке
точно послушный мальчик на горшке,
греется на солнце.
полуденное солнце, жаркое и удаленное.
нужно прожить семь жизней,
чтобы понять одну.
проходим сквозь жизнь, едва ее касаясь –
под длинной аркой, увитой виноградом:
пара фиолетовых ягод, паутина,
и улитка на листке после дождя –
отягощенное ухо с тяжелой живой серьгой.
вот и все. вот и весь наш улов.
взрывы.
медленный утюжный грохот
осаживается на корнях его зубов...
* * *
начинаешь писать, пока ракеты как крысы
отрывают от города куски.
стена бросается в ноги усатая борчиха.
не имеет значения – сегодня понедельник или
воскресенье. с дней недели содрали скальпы,
окровавленные пеньки сливаются в рану.
ангелы покрыты известью.
прифронтовые города стачиваются как зубы,
дома мгновенно сгнивают от кариеса
ракет и снарядов.
выстрелы переплетаются и шипят
точно змеи разных крупных и мелких пород,
запускают воздушных электронных дьяволов.
скручиваясь и раскручиваясь как дракон на турнике –
полыхает завод,
вытесняя закат.
стакан с шерстью выпить залпом.
в горле пересохло. выйди и получи.
падающие с неба быки.
напуганные тореадоры жмутся к земле.
сожженная техника
как дохлые землеройки в саду великанши,
и ты замираешь от медленного как каток
животного ужаса,
адреналин словно окись на батарейках,
немота до корней.
очертания яблонь в летней тьме,
огненные айсберги среди синих чернил.
темные ящеры засохших гусениц в грязи.
чувство бессмертия
поставлено на клавишу "пауза",
а сверху придавлено обломком кирпича.
* * *
выпотрошенный голубь распластан.
вмерз в лужу с аккуратно выгрызенной грудкой.
рассыпанные пух и перья смерзлись,
перемешаны с хлопьями снега.
распятие зимних дорог.
а рядом лужа с наледью на дне, пятна от капель,
это леопард-альбинос прячется в плоскости,
вылинявшее зазеркалье,
там, где Бог похож на камбалу
и не может рассмотреть нас в три де.
* * *
подростки с рюкзаками нагло и ровно
смеются здоровьем,
заливаются молодостью, как лампочки алладина.
на них смотришь издалека,
из перспективы, где замки обратились в руины.
заросли бурьяном тропы в саду.
бездомные собаки рыщут как дайверы.
призывный рев электрички-самки,
несколько серебряных пломб в строке.
твои уста сгнили как вишни и ребенок
спит в прицепе.
грациозная серая шея разлуки.
будущее, его разные вариантики, как попрошайки
в бедной африканской стране –
наглые, напряженно-улыбчивые –
ломятся в окно старого Мерседеса.
но я уже не верю в будущее.
этот хвост никогда не отрастит
сбежавшую ящерицу.
но только рисует ее голограмму в уме.
я уже забыл, кто я на самом деле,
и кого имитирую, даже во сне.
хамелеон ослеп,
принимает окрас внутренней тьмы.
и шипит в прихожей зеркало как карбид.
|
|
2022-2023-МАШНОВА, Мила
* * *
Февраль меня целует в бледный лоб,
Как разлюбивший муж или любовник,
Зима вот-вот и ляжет в чёрный гроб,
Букет цветов кладя на подоконник.
Наступит ненасытная весна
(ей вечно мало сна и мало крови)
Мартоапрель! Подай какой-то знак,
Что взгляд продолжит твой меня буровить...
Что доживу до мая. Май – Маяк.
Да нет, не тот! При чём здесь Маяковский?
Последневёсный месяц, как маньяк,
Изматывает душу всю чертовски.
И-Юнь и-Юль смягчат паденье вниз,
Мёд будет лить на раны Август густо,
Сентябрь поднимет занавес кулис,
Чтоб выжать из предсердия искусство
В Октя... Ноя... Дека... Каком-то «...Ре»
Жаль: в гроб Войну, как Зиму, не положишь.
...февраль меня целует на заре,
Разъев двадцать четвёртой датой кожу...
* * *
Жизнь – это суки, глядящие мне в глаза
Из непроглядных уличных подворотен
С жадным желанием руки, скуля, лизать.
Сукам везёт хоть в чём-то – у них нет родин.
Жизнь – это кладбище, город сырых могил
(Запах земли и смерти ни с чем не спутать),
Где на табличках даты: «родился – жил» ...
Жаль, что не пишут «счастлив» в годах/минутах.
Жизнь – это крыши осунувшихся домов,
Это шеренги полупустых бутылок;
Смена сердечного статуса – оn на оff,
Пирсинг, тату, тоннели, «под ноль» – затылок...
Жизнь – это вирус тотальной искусной лжи.
Первый обман – рождение без пролога.
Жизнь – это то, что ни распороть, ни сшить –
Чек на погост в прозрачных карманах Бога.
* * *
Мы бежали вперёд. Мы не беженцы были, а бешенцы,
Похватавшие сумки, детей и своих матерей.
Пока кто-то, играя в войну, наконец, не натешится,
Мы бежали вперёд по приказу судьбы: "матерей!".
Без оглядки на окна с почти погибающим фикусом,
Бросив книги, картины и прочий родной атрибут,
Мы бежали под нечисти смех с гомерическим: "выкуси!"
В неизвестность, огонь, когда пули над ухом снуют...
Трое суток без сна и еды по вокзалам и бусикам,
Забывая от давки толпы сыновей имена,
Мы бежали в страну, где для нас тишина станет музыкой
И где люди забыли значение слова "война".
По сей день снится ад, что зовётся в народе границею,
Как мы ночью стоим на морозе не чувствуя ног,
С измождёнными ужасом (кто-то болезнями) лицами,
Не решив на какую ступить из десятка дорог.
Мы бежали вперёд. Обездоленно, стадно, отчаянно...
Где бездомны закаты, но где небеса не кровят.
Кто-то вслед окрестил нас иудами и негодяями,
Только разве иуды мечтают вернуться назад?
* * *
Мой агрессор, мой враг! Я тебя обожала,
Я топила всегда и везде за тебя,
В языки злые гневно вонзая кинжалы,
Иноверцам не дав твою честь запятнать!
Я с пелёнок наивно твой мир воспевала,
Красно-белую бойню впитав с молоком,
Разве думала я, что ты сделаешь алым
Мою родину, небо и город – мой дом?
Что ты сердце моё, словно мячик для корта,
Не ракеткой ударишь, а залпом ракет,
И, тем самым, игру приравняешь к аборту,
Где ни правил, ни раундов с кубками нет.
Что я буду как выкидыш жёсткой эпохи,
Еженощно молиться богам тишины,
Пребывая то в панике, то в суматохе,
Позабыв навсегда разноцветные сны.
Я любила тебя, а теперь ненавижу,
Не отмыть эту боль с окровавленных рук.
Рассудив, по местам всё расставит Всевышний,
И тебя, и меня, и пальбу из базук.
* * *
Каждое утро рассвет в моих лёгких тонет,
Я хороню свои ночи со скорбью вдов.
… Выдавленные таблетки в сухой ладони
Напоминают мёртвых речных мальков.
Преодоление судорог, острой боли...
Где пустотелым датам утерян счёт.
Небо горчит, печалью разлившись в горле,
Время толкает в спину, затем в плечо...
Жизнь ненасытным монстром вошла в привычку,
Как бы другим ни казалась она черна,
Боль никогда не сломит меня как личность.
...Солнце – улыбка Бога в зрачке окна.
* * *
Полковник поседел и постарел,
Шинель его в шкафу давно пылится,
Война сменилась бытом и больницей,
Осталась только видимость, что цел.
Но лучше так, чем вражеский прицел
И смерти опустевшие глазницы.
Полковнику в кошмарах часто снится,
Что Родина мертва – он овдовел.
Полковник много вёсен не у дел,
И пули свист сменился пеньем птицы.
Он (атеист в душе) привык молиться,
И сознаёт, что это не предел...
Полковник третий день уже не ел,
Одним желаньем движимый – напиться.
И всё бы ничего, но снятся лица
Соратников, попавших под обстрел…
* * *
Лишь об одном Христа молю: живи,
Дыши февральским небом и мужайся...
Пусть мы бредём по грудь в людской крови
И шиворот-навыворот душа вся.
Я начинаю утро с "Отче наш"
(молитва актуальнее, чем кофе)
Мы – пушечное мясо, но не фарш,
Нам слишком рано думать о Голгофе.
Ты только будь, найдя часы для сна,
Страх перед смертью преодолевая...
Когда-нибудь закончится война,
Сомкнув кольцо, как рельсы у трамвая.
Нам ад не страшен, мы уже в аду,
Казалось бы – полшага до могилы.
Ты выживи, и я к тебе приду –
С печалью вспоминать, как это было...
|
|
2022-2023- ФЕТ, Виктор
НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Начало мая
Я высказываю предположения
об утраченности языка,
чьи предлоги и предложения,
и в особенности глаголы движения,
пересматриваются, пока
он ползёт в застывающей лаве
посредине огненных дней,
на порожистой переправе
не меняя железных коней.
Те слова не светят, не греют,
но драконовы зубы сеют;
их разъела рабская ржа,
мглой порожнею ворожа.
Застилает болотная хмара
половину земного шара,
и Европе сверкнул из-под тины
окровавленный нож гильотины;
там не будет другого раза
открывающим вентиль газа.
Там, под газовыми фонарями,
европейские девы в канкане
застревали в гортани комками,
глядя в будущие снега;
их Лотрек писал и Дега,
их найдут в золочёной раме.
Ах, когда б мы знали заранее!
Растаможивается сознание,
гнев выходит за берега.
1 мая 2022
Язык мой
Язык мой, друг мой неизменный,
сто лет, как хрустнул твой скелет
у бездны на краю вселенной;
в тебе опоры больше нет.
С нуля приходится сонет
реконструировать, как генный
забытый код; как крови венной
пассивный ток; как тусклый свет
безгласных рифм. Твоя громада
уходит в топь, как скифский клад
в глубины угро-финских блат,
туда, в граниты древних плит,
куда твой смысл прогорклый слит
и занесён слоями яда.
29 апреля 2022
Нет времени
В стихи стекается всё, что лежало
не мёртвым грузом, но живым:
волошинский опустошённый Крым,
и тусклый блеск кавказского кинжала
из школьных лермонтовских строк,
и варваров приветствующий Блок,
и Пушкин, скрытый в мареве имперском;
как не смешать божественное с мерзким?
Какой хроматографией разъять,
расставить пятна слов; как перестать,
в глухой ночи всемирного психоза,
гармонии подспудного гипноза
наклеивать на разума стекло?
Что есть, то есть. Что было, то прошло,
и масса наших слов мертва отныне.
Нет времени на сорок лет в пустыне.
1 мая 2022
ПУСТОТА
Словарь мой пуст; пуст и букварь:
их оккупировала хмарь.
И слово не сорвётся с уст:
сосуд, его хранивший, пуст,
и смысл его не пропечатан,
искать слова – тяжёлый труд,
как будто их обэриут
в обёртке ветхой схоронил,
и выцвел след его чернил,
и я не знаю, где он спрятан,
Не фокусируется взгляд,
и строки пляшут невпопад.
Не знаю, через сколько лет,
когда затмение пройдёт,
мой мозг, я чаю, обретёт,
я думаю, свой полный свет.
И снова памятью былого
сожмёт морщины на лице,
и слово нам дадут в конце,
ибо в начале было слово.
2 мая 2022
КЛАССИКА
Есть сладость в классике моей:
она, как спелый плод, с ветвей
упавший, сохраняет сласть
былых эпох; и ей не пасть
под бурями последних дней –
но смысл засахарился в ней,
перебродил хмельною брагой;
источник у её корней
питал остаточною влагой
всех тех, кто жаждал; но сейчас
она не утоляет нас –
ни той струею родниковой,
ни той колодезной водой,
что вся отравлена бедой
и непригодна к жизни новой.
2 мая 2022
КАРТИНА
Чудная картина есть у Фета:
с детства точно помню этот снег,
и коней со скоростию света
монотонно-бесконечный бег.
Мы летим без компаса, без карты,
звёзды замерзают на лету,
наши сани, как собачьи нарты,
вечно разрезают мерзлоту.
Только по чьему же приговору
под гиперборейскою луной
нас прибили к снежному простору
посредине вечности дурной?
Разум, умирающий от боли,
не вмещается в картину сна;
снег, покрывший выжженное поле,
освещает красная луна.
3 мая 2022
НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Нам больше не спрятаться в генах
и в памяти наших отцов,
в пределах иных переменных,
под клёкот былых мудрецов.
В сердечко фейсбучного лайка
сжимается супергерой,
да огненных змеек хозяйка
сгорает под медной горой.
Возможно, что доля такая
написана нам на веку,
но вечности льдинки у Кая
ещё не сложились в строку.
Пожарoм над степью донецкой
планета восходит во мгле,
и больше не спрятаться в детской,
в узорах на мёрзлом стекле.
21 апреля 2022
ГИБЕЛЬ ИЛЛЮЗИИ
Язык, формировавшийся в веках,
историю оставит в дураках.
Им невозможно более владеть,
как прежде – бессознательно, беспечно –
владели все. Но ведь ничто не вечно;
не вечен и язык. Его слова
нам не дают гарантии, что впредь
их смысл не распадётся в смрадный прах
с империею, терпящею крах
по воле естества и божества.
Умельцы, загибавшие узор
финифтью строк и звёздным алфавитом,
чей почерк я поныне узнаю,
наш скорбный взгляд туманят до сих пор,
но пребывают там, в году забытом,
в краю утраченном, в обещанном раю,
в первоначальной матричной основе,
в тех островах сознания, где мозг
ещё не залит залежами крови,
куда ни Юнг не доезжал, ни Босх,
ни даже Гессе с мрачною игрою.
Куда уже там нашему герою –
Печорину, Лаевскому... Для нас
весь мир подлунный был один Кавказ,
где апокалипсисом Иоанна
открылась нам долина бытия,
дымящаяся рана Дагестана.
Там языка холодная струя
омоет слух, не воскрешая тела.
История есть мертвая вода.
Там, где душа от слова отлетела,
уже не будет лучше никогда.
20 апреля 2022
ПИСЬМО НЬЮ-ЙОРКСКОМУ ДРУГУ
Милый друг филадельфийский и нью-йоркский,
что там носят? чудотворна ли икона?
Достоевского переводить на оркский
не возьмусь за недостатком лексикона.
И от Толкиена нынче мало толку,
мир не верует ни в бога, ни в героя;
я и Бродского подалее на полку
запихнул, а то, глядишь, открою,
и опять дохнут арктические вьюги,
взвоют Вагнером валькириевы своры
и засядут кровопийцы и ворюги
с дипломатами вести переговоры
о пространствах, аннексированных адом.
Дымом застит взгляд из зрительного зала;
мозг застыл и ничего не помнит, кроме
детства, где пирамидальный тополь
в криворожском бабушкином доме
возвышался над вишнёвым садом,
и автобус на Овидиополь
шёл с одесского автовокзала.
31 июля 2022
АВГУСТ
Вот август наступил; но время тупит нас
об оселок судьбы, о кожаный ремень,
где клёкот новостей и Эвересты фраз,
вливающихся в уши каждый день,
коробят мозг; распарывают душу,
как бритва, лезвие, атóмный нож
у сумасшедшего в трясущихся руках,
где Галичем описанная вошь
царит на сумрачных материках
и опоясывает ледяную сушу
гигантским призраком Теночтитлана.
Ох, далеко забросила Светлана
языческий гадальный башмачок;
в ночи не унимается сверчок,
твердящий про скрывайся и молчи,
предшественник библейской саранчи.
Так августа сгоревшие останки
слагались в сны, пронизанные светом.
покуда Прагу занимали танки
одесским безмятежным детским летом,
где луч на Воронцовском маяке
ждёт караваны южного ленд-лиза
от кромки Ойкумены вдалеке,
на северном краю Карадениза.
1 августа 2022
ТРОСТНИК
«Потом напишешь ты. Сначала всё прочти», –
сказал мудрец; и верно, мы читали
на не напрасно пройденном пути
всё, что хотели и о чём мечтали.
Прочли не всё, но дело же не в этом:
покуда тьма сгущается над светом,
смысл прежних слов стирается, а новый
ещё не найден. Ныне каждый миг
в печи безвременья сжигает горы книг.
Когда-то в древние эпохи мне
мой стилос дал арундо тростниковый,
и флейту он же дал, и в них моя природа,
а ведь другой у нас и не было и нет,
и кажется, она погибла на войне –
но я уже давно провёл немало лет
в сухих горах у крепости Нимрода,
там видно с козьей тропочки, со склона:
у родников, неопытен и нищ,
растёт иной язык от прежних корневищ
в пустыне на руинах Вавилона.
3 августа 2022
ХАНААН
По краю неизученного мира
мы плыли на восток вдоль берега до Тира,
когда там царствовал Хирам,
ливанский кедр везли в страну отцов,
где ремонтировали храм
и воздвигалось множество дворцов.
Мы со стихиею боролись злою,
могли погибнуть каждый час,
но кедры пахли весело для нас
своей божественной смолою.
Читай на обороте портолана
(старинная береговая карта;
их продают в святилище Мелькарта):
там нет уже ни гота, ни алана,
и Рим ушел, и нету Цареграда,
но ясно вижу я издалека,
что поднялась иная сила,
и адским кораблям поставлена преграда,
где плакала над сыном мать Ахилла.
на дальнем острове Левка.
Там, видимый до горизонта,
поднялся вал разгневанного Понта,
разрушен Карфаген, и ветер носит прах.
Нам снятся войн обугленные лики
на побережии безводной Мармарики,
где не было царицы Таиах,
но помнят имя Соломона.
Уехали вандалы и сефарды,
но кто-то там ещё играет в нарды
и бросил в чай щепотку кардамона.
3 августа 2022
ПУСТЫНЯ
Единственные верные слова
и рифмы найдены до нас; но ныне
они летят в нахлынувшей пустыне,
как некие былые существа.
Их лёт подённый краток и жесток;
тела их бьются в ветровой щиток;
и память всходит звёздными путями
для многих, кто пустыню пересёк.
Слова мои сливаются в октаву,
хотя и рифма метит наугад,
петляя между каменных громад,
как где-то в Заилийском Алатау
безумных сорок лет тому назад
я шёл тропой таинственной и южной,
и цель моя тогда казалась нужной,
и я не знал, что шел дорогой в ад.
Но рухнули события, и страны
ушли в платоновские котлованы,
где царствуют адепты новой веры,
степей новороссийских палачи,
чьи души мёртвые разбросаны в ночи,
как огоньки месторождений серы,
как пламя от урановой свечи,
видны в артиллерийские экраны.
Так где же разорвать маршрут проклятый?
в каком краю припасть к живой воде,
пусть замутнённой и солоноватой?
Мне говорят, что далее – нигде,
и никакими нашими судьбами;
вниз по ущелью виден океан.
Но тех, кто продолжает быть рабами,
пустыня не пускает в Ханаан.
6 августа 2022
КОРНИ СЛОВ
Слова рождаются во тьме
и размножаются в уме;
в его дремучий, влажный лес
они спускаются с небес,
питаются водою талой
и новою зарёю алой.
Через комки засохшей глины,
сквозь камни горные, сквозь льдины
их корни тянутся; они
вобрали прах эпох забытых;
сними, запомни, сохрани
их профиль в наших алфавитах.
Из слов сплетая сеть времён,
их корни живы и поныне,
пока мы видим чуждый сон
сквозь пелену закрытых век,
в долинах вавилонских рек,
в бескрайней гипсовой пустыне.
12 января 2023
БАЛЛАДА
Кому повезёт родиться в раю,
тот уже не поймёт балладу мою;
но и тот, кто родился, как я, в аду,
и вырос не там, а здесь,
не всегда поймёт, к чему я веду.
Наш язык, мне кажется, вышел весь,
выкипая на адском огне,
испаряясь под светом новых лучей,
он пока ещё мой, но уже ничей,
как песок, осевший на дне.
Вот такая алхимия заключена
среди выгоревших пустынь;
обернётся ли адом твоя страна,
нам поведает тот, кто спустится к ней,
словно Данте в воронку дней.
Возразят, что он и открыл родник,
где утраченная латынь
итальянский, погибнув, дала язык,
и ушедшее возрождается – да,
но похоже, что не всегда.
Раскололась древняя лира,
груды слов превратились в прах;
я не вижу русского мира
в надвигающихся мирах.
Я иду через босховский лес,
пробираясь между стволов,
вспоминаю из греческих слов:
Мариуполь, Херсон, Херсонес.
12 января 2023
ЗДЕСЬ У НАС
Памяти Константина Кузьминского
Сплетая проволоку дней,
действительность не дружит с ней:
она пылает прихотливо,
как море под луной блестя,
играя хаосом – хотя,
похоже, есть два-три мотива,
порой всплывавшие в умах
неясной вспышкой меж явлений,
как в дополнительных томах
собраний полных сочинений.
И в диком горе, и в плену
бескрайних слёз – услышь одну
непропадающую ноту,
возникшую в кровавый час:
она осталась здесь у нас,
светя сквозь рабскую дремоту;
её нам надо пронести
сквозь мёртвый сон стволов древесных
до сонмов ангелов небесных,
застывших на своём пути.
И если кровь прильёт к вискам,
и вспыхнет мозг, и дней чреда
прервётся завтра, и вода
реки взовьётся к облакам,
и указатель самиздата
я не успею долистать –
другие вспомнят, как когда-то
горсть этих нот в свою тетрадь,
без звёзд, без солнц, среди зимы,
смеясь, записывали мы.
15 апреля 2023
|
|
2022-2023-БИЛЯК, Елена
* * *
Отправляются в храмах требы,
И в предчувствии февралей
Уходящие лестницы в небо
Проступают ясней и ясней.
2021
* * *
Любая песня режет душу,
Любые слова беспомощны,
Любая поддержка раздражает.
Слово стало источником боли.
И даже боль – точка раздора:
Меряешь – кому больней…
Что остается нам сегодня?
Только объятия, больше ничего.
Объятия, которые могут
Преодолеть километры.
Тонкие нити любви,
Как молитвы без слов.
2022
* * *
Не заигрывай с ужасом,
не подходи к окну.
Не надо глядеть на звезды,
тем более на луну.
Не надо думать о смерти,
чтоб ей тебя не вспоминать.
Выключи свет и ложись
поскорее спать.
Нет под кроватью волка,
он не укусит бочок.
Где-то скрипач полночный
свой поднимает смычок.
Слушай, как тихие скрипки
что-то печально поют.
Просто не надо к окнам.
Мы остаемся тут.
Тут уютно и тихо,
мягок хлеб и постель.
Мир под нами качнется,
будто он колыбель.
Ты прошепчи, засыпая,
строки своих молитв.
Спи, не ложись у края…
Кто ж за окном стоит?
2020
* * *
Вечером приходит тревога.
Сначала тихо сидит в уголке,
Смотрит, не мигая,
Потом начинает вздыхать.
Я обзваниваю близких:
– Мам, ты как?
– Сын, у тебя все в порядке?
Сердце бьется в горле,
Тревога довольно ухмыляется.
Берусь за дела, начинаю
Греметь кастрюлями,
Включаю музыку,
Режу, натираю, помешиваю.
Тревога начинает что-то
Неразборчиво бормотать.
Я прислушиваюсь, пытаюсь
Разобрать, о чем это она.
Прихожу в себя от шипения
Сбежавшего супа…
Досадливо выключаю плиту,
Пробую читать, но мысли
Разбегаются, буквы не хотят
Складываться в слова,
А слова теряют смысл.
Тревога давно покинула свой угол.
Она заполняет собой дом,
Она мешает дышать,
Думать, разговаривать.
Но я открываю блокнот.
И когда эти строки
Заполняют страницу,
Воздух опять
Возвращается в комнату.
2020
Из цикла «Число Хай»
* * *
Всем, что когда-то сказали всерьёз,
Будем в февральскую ночь согреваться.
Время свернулось, как дремлющий пёс.
Время застыло на счёт восемнадцать…
* * *
Переберу в шкатулке
талисманы и обереги.
Подарю тебе старый брелок.
Оставлю для родных
«везучий» трилистник.
Отправлю приятелю
монетку на счастье.
Раздам образки и ладанки
тем, кто будет
носить их со смирением.
Тем, кто не знает смирения,
отдам звезду с беспокойной
молитвой путника.
Найду каждому что-то
в честь тревожного февраля.
А когда пойму,
что раздала всё,
Наступит время
позаботиться о себе.
Это просто –
надо лишь закрыть глаза
И медленно-медленно
считать до восемнадцати,
искренне веря,
что в этом прячется жизнь.
* * *
Февральский ветер
срывает лепестки с магнолий
и рифмы со стихов,
Стучит в стекло, требует, чтоб впустила.
Зря старается. Мне не до него.
У меня сотня важных дел,
ответа ждет множество сообщений.
Накопившаяся усталость
будет подталкивать в постель.
И кто знает, возможно, утром
я увижу дату на экране компьютера
и спокойно включу выпуск новостей
или бодрящую мелодию…
Но выходя из дома, зажму в ладони
серебряную подвеску «Хай» –
символ числа 18. Символ жизни.
Буду верить, что он убережет,
что все встанет по местам.
Кроме лепестков и рифм.
Но разве это потеря?
* * *
Господи, сохрани того мальчика с видео,
Ну что жмурится, когда рвется над головой.
Просто сделай в прицелах невидимым.
И братишку, пожалуйста. И вот этих с передовой.
И ещё моих мальчиков. Ну и что, что все с сединой?
И конечно же, девочек. Ну ведь можно так, Боже мой?
Понимаю, чтоб всех – бесполезно даже просить.
А давай мы знаешь, что сделаем? Восемнадцать моих спаси.
Ну всего восемнадцать – не много же. Сохрани, отведи, отпусти.
И подружке моей – высокой той – восемнадцать её спаси.
И ещё восемнадцать матери, что оплакала своего.
Но она ведь кому-то просит. Восемнадцать – всего ничего.
Так вот всех понемногу вывезем. Исправляй же, раз сам допустил.
Видишь сколько нас здесь, просителей? Мы кричим из последних сил.
Не ропщу, не смущаю, Господи. Ну прости, это так… Прости.
Покарай меня, коль захочется. Восемнадцать каждой спаси.
* * *
Восемнадцать уже вечеров
сижу ради нескольких строчек.
О войне всё трудней говорить
и всё невозможней молчать.
– Хай! – окликаю тебя.
Ну что ещё скажешь, впрочем?
Нет у тебя ответов
на то, что хочу узнать.
Слышать собственный голос
кажется чем-то странным.
Мы ведь не говорили,
кажется, сотню лет.
Праведники уткнулись
в Библии и Кораны.
Ищут слова молитвы,
Чтобы вернулся свет.
Тьма сгущается сизо,
звёзды дрожат зловеще.
Строка рассыпается в буквы,
Они летят в немоту.
Но восемнадцатый вечер
был нам с тобой обещан.
И мы сохраняем обеты,
которые нас ведут.
Из цикла «Джаз»
* * *
Слышишь шаги?
Это уходит время.
Мы остаёмся, чтобы
Махнуть ему вслед.
И, как всегда, вернуться
К джазовой теме,
Там, где кларнет
Выводит: «Времени нет...»
* * *
Утром опять
считаешь морщинки.
Мир вдруг
рассыпался на песчинки,
И смыслы всех слов
навсегда покинули нас.
Жизнь вроде твоя,
да совсем иная,
Но по дорожкам
пластинки хромая,
С кашлем и с хрипом
к нам приближается джаз.
|
|
2022-2023-СПИВАК, Аркадий
Реинкарнация
И "Там" я был, и "Здесь" я был...
Витал под тем и этим небом,
И даже там, где точно не был,
Мне кажется: я точно был.
Иначе как узнать бы мог
На всех крестах мою распятость,
Следов размытых косолапость,
На перекрестках всех дорог.
Иначе как учуять мог
Дождей фатальность и тревогу?
Услышать птичье: – Слава богу!
И человечье: – Видит Бог!
Вот дива юная сидит
В автобусе, прильнув к оконцу...
Блаженно жмурится на солнце
И прядь льняную теребит.
И так знакомы: быстрый взгляд,
Незагорелый след бретельки...
И там я был... Мои проделки
На ней веснушками пестрят.
И не страшит, хоть и не мил,
Мне мой уход из ваших буден...
Ведь даже там, где все мы будем
Я помню, я когда-то был.
Вот только жаль, что, может быть,
Менять профессию придется...
Пасти овец, копать колодцы...
И из Египта выходить.
* * *
Счастливые мгновенья не лови...
И даже вдруг, беспечны и бесплодны,
В неисчислимых степенях свободы
Они мелькнут мгновеньями любви…
Ты все равно, романтик и простак,
Не ставь на них последний свой пятак.
А так живи, один в своей вселенной,
Без вечных поклонений и вины,
Как будто ты, познав секрет их древний,
Сам выпекаешь чудные мгновенья,
Как в масленицу вкусные блины.
* * *
Бреду из школы. Мне двенадцать лет.
Влачу портфель и по сугробам ноги...
Вдруг будто фантастический балет –
Десятки, трешки пляшут на дороге.
Я их ловлю, и горсть полна уже,
Но чьи они? Пурга, и нет ответа...
Наверно, Ухарь в пьяном кураже
Их уронил или швырнул по ветру?
"По совести, – так надо бы отдать"–
Стенала мама – "что-то скажут люди?.."
Но кто он, да и где его искать
В таежном и заснеженном безлюдье?
Вот и сегодня, сквозь хамсинный смог,
Не деньги, нет... (это в мои-то лета),
Будто тогда, с завьюженных дорог
Слетают стихотворные сюжеты.
По совести, – пора бы их отдать,
Вернуть тому, кто щедр ко мне и ныне...
Но кто он? Да и где его искать
В засиженной верблюдами пустыне?
* * *
Похоже, Мир слетел с Путей,
И даже бронзовые ратники,
Пришпорив вздыбленных коней,
Мечами машут, знамо всадники,
Ну что нам делать? Мир таков:
Выходит Стикс из берегов
И лишь Харон – надежда, праздник,
Конечно, в лодке, – как сельдей,
Но и надежней, и быстрей
Его лодчонка, чем Титаник,
И заготовлены уже
Бумаги впрок, на ПМЖ,
И бескорыстны волонтеры,
Бесплатны курсы языка...
Свалил, и радуйся, пока
Опять не дал куда-то деру...
Мир так приветлив и просторен,
Но Стикс?! Коварная река.
13/07/2022
* * *
Не тоскуйте по мне!
Отчего не пишу?
Все слова на войне,
А война, как война:
Погибают на ней –
Нет, не те, чья вина –
Те, кто чище, добрей...
Канут в бранных полях,
И быть может, весной
Прорастут в зеленях
И украсят собой
Обгоревший, пустой,
Оголтелый наш век,
Где, уже никакой,
Одичал человек...
Но шумит уж молва,
Что вернулись, ей- ей!
Ах, учите Словам
Несмышленых детей,
Декламируйте, в крик,
Влюблены и смешны...
Есть у вас только миг –
От войны до войны.
17/03/2022
* * *
Я приехал с душой-гитарой,
Это все, чем я был богат,
И еврейские песни, старые,
Пел на свой, на российский, лад.
В турпоходе, где гид о зодчестве,
Да истории верещал,
Я его, пацана, по отчеству
Уважительно называл.
Но глаза становились узкими,
В кулаках растекался зуд,
Когда нас называли русскими
(До сих пор, тридцать лет, зовут)
Самолеты утюжат Киев,
И я вижу порой в глазах,
Здесь, где все мы давно родные,
К нам извечный животный страх...
Боже! Что же во мне такое?
Что привез я в себе, с собой?
Ах, гитара! У нас с тобою,
Семиструнной, особый строй.
18/5/2023
* * *
И слышно, как водитель тормознет
Пред тем, как повернуть... и на подъеме
Его мотор трагически взревет...
И шум толпы полуденный, и кроме:
Расплакался ребенок чей-то вдруг,
И музыка из окон, отдаленно,
И шум в ушах – внезапно, неуемно,
И пульса испугавшегося стук...
Все – весть о том, что мы еще живем,
И слава Б-гу, и не сделать глуше...
Мне шум, представьте, не мешает слушать
Другую весть, чуть внятную, о том,
Что есть иной, взыскуемый "приход",
Где пара глаз, спеша ко мне навстречу,
Сквозь плотный шум свободно и беспечно
Вершит свой нескончаемый полет.
|
|
2022-2023-ХВИЛОВСКИЙ, Эдуард
Звук
Звук, однажды возникнув, удаляется, исчезает
и, минуя другое ухо, случайно попадает «в одно»
(или не попадает), – это уж как дано
и ему, и случаю, который тоже летает
и иногда возникает в каком-нибудь прошлом веке,
где и не знали о будущем,
таком с виду волнующем
в атмосфере, которую ещё создадут человеки
в своих головах утомительных
по любым причинам преимущества жизни
в любимой во все стороны света отчизне
и в случаях неоспоримо живительных
на первый из всех предпоследних взгляд,
коронованный по веленья обряду
в главном ряду (или выпавший сразу из ряда),
чему неукоснительный случай так рад.
Движение постоянно, не всегда жеманно
и запрограммировано извне
(может быть, даже и на Луне),
главное – что безымянно!
А если и наоборот, то судить некого (даже себя),
поскольку невидим растворившийся миг
и его влажно-песенный крик,
во временах летающий, никого не любя.
Призрак
Когда тот призрак вновь я повстречаю,
то не скажу ему, что с ним знаком
и выпил не одну бутылку чая
с ним в прошлом, там, где он имел свой дом,
любезный глазу, телу и историй
всем спискам – в рифму, прозой и судьбой,
а также всем изгибам лукоморий,
да и закону, что теперь не мой,
поскольку он немой: он онемел весь
от радостей и от больших вестей, –
и получилась небольшая повесть
внутри другой через пять тысяч дней.
О, как же много было там, где мало
и где потом взошло «наоборот»,
о чём статью и опубликовала
тогда газета «Здравствуй, Новый год!».
Неровен час, неровен день, неровен
сам случай и его свободный дух,
греховен, безусловен, многословен
и не распространяющийся вслух
в известном чёрном, что есть только ноты,
а музыка вся – в белом, между нот,
и только в белом все её красоты
кантатами звучат от всех щедрот.
Речитатив
Олегу Вулфу
От автора:
– Слова “Ты”, “Ров”, “Я”,“неумех”, отдельно стоящие на строках – это не ошибка и не моя прихоть. Так они лучше
передают суть Олега. Знавшие его это почувствуют...
Моя радость с твоей не врозь.
Ты –
в самом конце мечты.
Уже говорил
не вскользь.
Ты – маркшейдер недр,
перикл трудов.
Столько вырыл...
Ров
твой – глубиной щедр,
и шедевр твой нов,
и улов
в этом поле чудес
восстаний и площадей Concordia
из людей.
И бес
не посещает тебя.
Я
установил мечты циферблат
у врат
твоих
и один – у своих.
Ты – свят
точкою,
запятой,
билетом из дома домой.
Все острия – кинжалы,
а дом далеко родной
и твой, и мой.
Раздел «А».
Раздел «Б».
Ты раздел всех
неумех
и сыграл на трубе.
У двора,
на дворе,
при дворе
мы собрались вновь, поди,
и поём вдвоём-вчетвером.
Слушай а не гляди.
Может,
ощутишь в ладони
общие дни,
и тепло
само придёт
в суставы, устав,
ниспослав
составы моих основ, слов,
перезвоны колоколов...
Рисунок памяти друга
На рисунок смотрю тупо,
нелепо, внутренне, глупо.
Я не был в нём никогда.
На нём – только ты. Беда...
Идёшь по городку детства.
Наше теперь соседство
на улицах тех осталось.
Судорожная малость.
Покосившийся дом – твой.
Рядом такой же – мой.
Всё это из-за тебя.
Ты так задумал, любя.
Жил и страдал не зря.
Реки перетекают в моря
твоей любви ко всему
живому. Во свет и во тьму.
Любил до последнего вздоха
вены разреза. Эпоха.
Её полоснул бритвой
любви и судьбы ловитвой.
Давид и Самсон воловий.
Вскрыл проявление воли
своей и своей только.
Будет ещё горько.
«Обернись! Обернись! Обернись же!»
Не оборачиваешься. Вижу
себя рядом. Кричу.
Ответа не будет. Молчу.
Час нам такой дан.
Бей, судьба, в барабан!
Тебя и меня нет.
Есть только рисунок и свет.
Монолог принца
Надоело быть принцем, на серебре едать,
пить из золотых чаш всё, что пьётся и нет,
спать, когда не хочется спать,
представлять на приёмах себя, которого нет.
Надоело окружение сверхмодных шляп,
перелицованные вычурности манер,
говорящие рты, в которых кляп,
и превосходство собственноручно созданных вер.
Надоели обязанности при отсутствии таковых,
показная учтивость с непроизносимым «якобы»,
как будто его давно уже нет в живых
вместе с «вроде бы» и где-то спрятанным «как бы».
Надоели прикосновения к неприкасаемому,
примыкания к предпочтительному,
всеми издали узнаваемому
и предусмотрительно длительному.
Надоели желания при отсутствии таковых,
с непременным страхованием всего и от всех,
вдали от чужих и вдали от своих,
закамуфлированные так, чтобы не разбудить смех.
Надоели пертурбации поступей смысловых,
чтобы, не дай бог, всемогущий Он,
догадавшись, никого не наказах или не укорих,
одновременно при этом не нарушив бонтон,
существующий внутри себя только
и понятный тому, кто его расчленил
на все составляющие и настолько,
насколько мне достаточно, чтобы убил
не только условности, но и всё, что связано
с тем, о чём написал и сказал
предусмотрительно безнаказанно,
пока дьявол сам себя за хвост не поймал.
Притча о кнопке
Узники собственных умственных заключений
легко удовлетворяются правом
полной свободы неопределённых мнений,
с виду определённых, но не совсем, право.
Началось всё не завтра и закончится не вчера,
постольку поскольку там много «нисколько».
Бывает наоборот. Такая игра,
разработанная для участников только.
Если бы у каждого была кнопка
для последнего вынесения приговора ближнему
с немедленным исполнением его не робко,
то из «ближних» не осталась бы и малая свора.
Маскарад не поможет, как и новая оперетта,
ибо сказано в притче: «Если бы кнопки были у всех...», –
значит истина будет всегда приодета,
чтоб не вызвать у публики нежелательный смех.
Настройка окончена инструментов,
но общей музыке невозможно начаться
в присутствии поклонников всех известных заветов, –
и невероятное никак не может статься.
Ставки сделаны, но нет выручалочки,
которую выстругать так и не удалось,
а если нет упомянутой палочки,
то не сбудется то, что и так не сбылось.
Первый кнут – пессимисту, расковавшему тайну,
правда, раскованную ещё во времена пирамид
жрецами и отнюдь не случайно,
ибо они тогда уже знали, где что лежит.
Второй кнут, – упаси боже, –
и не вымолвить предназначен кому,
даже если настаивать всё строже и строже,
и исключительно потому, что истине всё это ни к чему
|
|
2022-2023-МИНИН, Евгений
О МАННЕ НЕБЕСНОЙ
По жарким пескам бесконечным Синая
шли за Моисеем евреи, стеная,
покончив с египетской жуткой неволей,
сквозь голод и муки за лучшею долей.
В пути ни столовой, и ни ресторана,
но сверху упала небесная манна,
собою семь дней всех голодных кормила.
Не зря ж Моисей, что стоял у кормила,
знал, что за лет сорок покончит с походом
у рек, до отказа наполненных мёдом.
* * *
Не смотрю новые фильмы – от них боль и грусть.
Не смотрю старые фильмы – знаю их наизусть.
Не слушаю новые песни – болит от них голова,
Не слушаю старые песни – помню все их слова.
Не смотрю телевизор – знаете все – почему,
Не включаю радио – его слушать страх одному.
Включаю рассвет лишь и выключаю закат.
Вот так меня утешает небесный кинопрокат.
* * *
Словно школьник, сочинявший: «Как провёл я это лето»,
Вот пишу, седой и старый: «Как провёл я эту жизнь».
И покуда что-то помню – моя песенка не спета,
И, пока в руках соломка, сам себе твержу: – Держись!
В мыслях, будто с Моисеем, я блуждаю по Синаю,
Лишь обида сердце колет, словно тонкая игла:
Сочинять-то сочиняю, как я жизнь провёл – не знаю,
Но она меня, бесспорно, на мякине провела…
* * *
Никто из жизни не уходит,
наоборот – уходит жизнь.
Обрадует, наврёт, нашкодит,
и ей не скажешь: «отвяжись!»
На ветер годы разбазарит,
повеселит, намнёт бока,
одарит вирусом, состарит,
и бросит, не сказав «пока».
* * *
Пятернёй мне вслед грозится ветка,
вроде бы в стране я не изгой,
колет сердце – это мне ответка,
что я в синагогу – ни ногой.
Вот хожу с улыбкой дон Кихота,
с верой в то, чего на свете нет.
Умирать ни капли не охота,
у меня на смерть иммунитет…
ГУМИЛЁВ
Невозможно застрелить поэта,
пусть мартынов или пусть дантес,
потому что замерзает Лета
и земля касается небес.
Он не огорошит нас уныньем,
нам подарит много светлых дней,
час придёт и землю мы покинем,
а поэт останется на ней.
ВОЗРАСТНОЕ
Оно пришло не вдруг –
у самого ухмылка:
Всё падает из рук –
бутылка, чашка, вилка.
поднять – нелёгкий труд –
болят спина, бедро.
всё падает из рук.
Но только не перо…
* * *
Стихи – они не просто текст,
в Москве ли, в Иерусалиме,
они скорее палимпсест,
бог весть что прячется под ними.
За текстом радость и беда,
любовь, измены и потери,
но открывать не стоит двери,
чтоб заглянуть тайком туда.
* * *
Как всё изменяется в мире,
всё сбрасывается с пьедестала,
и мачеха мочит в сортире,
и Золушка злюшкою стала.
Все сказки теперь с подковыркой,
и книги уже не подарки…
Лишь принц занимается стиркой
с принцессой на съёмной хибарке…
* * *
Кажется бесконечной для бегущего бровка.
Вот уже родители навеки уснули
Повешенному уже не приснится верёвка,
Убитый не опасается пули.
Но когда прошлое в будущее входит, словно
От ладони джигита кинжал в ножны,
и возвращает из небытия слово,
Возможно, написанное для тебя.
Возможно…
|
|
2022-2023-ГОЛЬ, Николай
* * *
Он поглядел на то, что сотворил,
Нахмурил брови и развел руками:
«Подумать только, что я натворил –
Теперь уж, ной не ной, а хам на хаме,
Коловращенье завистей и злоб,
Жестоковыйность, вскормленная спесью,
И гнилословье, и гортанобесье…» –
И прослезился.
Это был Потоп.
РЕКА ВРЕМЕН
В груди еще стучит тик-так,
Так-тик талдычит на запястье.
Уходят вдаль за просто так
Секунды горечи и счастья.
Прах остается от идей.
Мы все становимся не теми.
Глаголом «жги» сердца людей
Не растревожить в наше время.
Мы рассуждали об одном –
Совсем в ином свершилось роде.
У века вышел перелом –
Иль вывих; дело в переводе.
Меняется значенье слов,
И ударенье скачет гулко.
Как говорил старик Бажов,
«Мала хитόвая шкатулка».
* * *
Почему же настолько ты
Не точна? Наплевать!
До без четверти сколько-то
Я готов тебя ждать,
Караулом почета
Встав у всех на виду…
Но в пятнадцать чего-то
Развернусь и уйду.
ИТОГИ
Пора итожить, милые друзья,
Вы, чьи ряды изрядно поредели.
Я прожил жизнь, которую нельзя
Назвать существованьем на пределе.
Я в ней не то чтоб сильно преуспел,
Но и не пересек черты опасной.
Я прожил жизнь, которую посмел
Бы честною считать и не напрасной.
Еще не все завершены дела,
Но близится уже рубеж известный.
Я прожил жизнь, которая была
Скорей забавной, чем неинтересной.
И никому не причинило зла
Биение клавиатурных клавиш.
Я прожил жизнь, которая была –
И тут уж ни убавишь, ни прибавишь.
СВАТОВСТВО
– С кем ты живешь, Пенелопа?
– Всё больше одна.
– Хочешь, женюсь, одиночество мигом рассею?
– Как это можно? Я мужняя всё же жена.
Видишь – плету, поджидая домой Одиссея…
Как он спешит, за верстой пожирая версту,
В пене морской пролагая неторные тропы!
– Что ты плетешь, Пенелопа?
– А то и плету.
– Вовсе не то, а какую-то чушь, Пенелопа!
ЗАКАЗ
«Как хорош по весне Петербург!
Дальше станет и душно и жарко…»
Совершает известный хирург
Променад по больничному парку.
Слышно «здравствуйте» с разных сторон –
Пациенты, друзья-эскулапы,
И касается пальцами он
То и дело велюровой шляпы.
Но прогулки кончается срок:
Голод к дому сгибает коленки,
Потому что желудочный сок
Брызжет струйкой со слизистой стенки.
Вдруг, почти что не глядя вокруг,
Весь в раздумьях о щах со сметанкой,
На углу знаменитый хирург
Встретил вывеску – крендель с баранкой.
Может, здесь заморить червячка,
А не в скучной казенной квартире?
Дверь открылась вовнутрь от толчка,
Проскрипела – и вот мы в трактире.
Тут не ведают, кто ты таков?
Пусть услышат своими ушами!
«Николай, – он сказал, – Пирогов!» –
И бежит Николай с пирогами.
СТЕНА ПЛАЧА
Всю жизнь мы у стены стенали.
Виной стенанию стена ли?
ЗАКОН СУРОВ
У Фемиды такая натура:
врать в глаза – безусловный рефлекс,
и хотя она помнит, что dura,
но легко забывает про lex.
* * *
Как мне избегнуть лжи?
Ее не обойдешь:
Ведь что ни изложи,
Посередине – ЛОЖь.
|
|
2022-2023-ЯРОВОЙ, Сергей
|
|
2022-2023-ЯРОВОЙ, Сергей
ГЕРОИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Буддийская поэма в восьми благородных частях
I. Она
Итак, она звалась... Здесь – тайна!
То имя, видно, не случайно
Родители вручили ей,
Чтобы пииты наших дней,
Бездельники и самозванцы,
И много мнящие засранцы
Своих не подобрали б рифм,
И чтоб не слышали мы их
Виршей бездарных о Принцессе,
Чтоб путались они в процессе
Стихосложенья, и устав
Грызть поэтический устав,
Пошли б подальше темным лесом.
Уж поделом им всем, балбесам!
Она же, времени не тратя,
Всем улыбнется, встав с кровати,
И мир весь улыбнется ей.
(Стараюсь быть здесь поскромней,
Ведь, как-никак, она – в пижаме!
Опустим взоры долу.)
К маме
Служанку шлет: “Мне молочка!”
Его любила с утречка.
К зерцалу, было, обернётся,
Усам молочным улыбнется,
Пижамным рукавом утрётся,
И вот! Готова петь и жить,
И мира счастием служить.
Завидовало ей зерцало,
Когда Принцессу отражало,
И эталоном красоты
Служили милые черты.
О, луноликая! Недаром
Владеешь ты волшебным даром
Улыбкой покорять сердца,
Мечта любого молодца!
Кудесницы чудесен вид:
Огонь небесный! Динамит!
Красавица, каких не сыщешь,
Перебери ты их хоть тыщи, –
Принцесса всех прекрасней их!
Не передаст мой скромный стих
Ее красоты и соблазны,
Они чисты, многообразны,
Я не смогу всех перечесть,
И это – истина, не лесть!
Она была девицей кроткой,
С осанкой гордою, с походкой
Заморской павы, не идет,
А легким призраком плывет.
Прелестна и миниатюрна,
Она предметом для ноктюрна
Служила Моцарту, но тот
Еще был тот, брат, идиот!
Забыл в рассеянности прямо
О том сказать он в нотах. Драма!
И мир с Принцессой не знаком!
Ну, что поделать с дураком?
Его уж и на свете нету…
Ей Пушкин посвящал сонеты!
Вы знаете манеру эту
У "это-наше-всё" поэта:
Под литерами имя скрыть.
Архивы можешь перерыть,
Но не понять, кто эта муза.
К А.П. Керн?
Поэты из Союза
Ей предлагали все себя,
Она ж, мир Божий весь любя,
Ко всем ним относилась просто,
Но некоторые даже с моста
Из-за неё бросались в реку
(Совсем adieu и кукареку!),
Теряли головы они.
И потеряли.
II. Он
В наши дни
Романтиков тех больше нету,
Не в реку канули, так в Лету,
Но вот нашелся вдруг один,
Он сам себе был господин,
Талант был, но не задавался,
Он Серхио в Гишпаньи звался.
Ну, хоть не Хулио, и то...
Старинные любил авто,
Еще любил прелестны стансы,
Антик, эстампы и романсы.
Экстравагантен, но не псих.
Теперь не делают таких!
В поэзии он был искусен,
Его язык порой был вкусен,
Любил он жизни полноту,
Изыск, и женщин красоту,
При том он был душой не скверен,
Всем женщинам своим был верен,
И был по гороскопам он
Дракон, к тому же – Скорпион.
Он верил в то, что уж не модно,
Душой горячей, не холодной
Он обладал, и счастлив был,
Что он – дракон, не крокодил!
Воды и неба повелитель,
И сада райского смотритель,
Дракон он, помним, был, не змей!
В России звался б он – Сергей,
Сергiй – в Украйне, Serge – у галлов.
Детей четверку настрогал он,
И все – от женщины одной!
(Воистину, он был – герой!)
И, да продлятся всех их дни,
Сироты не были они.
"Быть выдающимися – норма,
Как все – c'est la pathologie!"-
Таков девиз не для проформы
Семьи украсил гаражи
И две конюшни.
В них держал он
Нет, не коней, – свиней на сало.
Чтобы с прослойкой сало было,
Выезживал их, как кобылу,
Впрягал в карету иногда,
Чтоб на балы, туда-сюда
На тройке с ветерком промчаться,
Чтоб веселились домочадцы
До первой утренней звезды.
Любил, как русский, он езды.
Как галл, любил коньяк и вина,
Как бритт, любил он эль старинный,
И ставил выше всех забав
Секс, как индус и скандинав.
В последнем в этом, между прочим,
Был избирателен и строг,
И не пускал на свой порог
Кого попало.
“Озабочен!” –
С улыбкой кроткой говорил
Всем тем, кого он не любил,
И отправлял их восвояси
Не солоно хлебавши. Ясен
Был лик его в такой момент.
Таков вот редкий элемент
Он жил в гармонии с природой
И обладал такой породой,
Что и кореец, и еврей
Считали честию, ей-ей,
Общаться с ним. Он был приветлив,
И даже подстригая ветви
В своем саду, он говорил
С деревьями, кустами, птицей,
И Бог его, любя, сторицей
За доблести вознаградил.
III. Они
И вот, живут они, не зная
Судьбу свою. И ни черта!
Их тешит мира красота,
Пчела, былинка полевая,
Птиц щебет, хохот кукабар.
Он едет в Массачусетс, в Барр,
Чтоб медитации предаться,
И чтоб в молчании расстаться
С иллюзией последних лет,
Что счастье есть, а горя нет.
Она ж встречает Соломона,
Пока не царь, но сын Сиона,
И значит, есть потенциал,
Стать тем, кем он пока не стал.
Не знаю, как у них все было,
Но мнится, очень даже мило.
Их жизнь свершила поворот
Почти до свадебных ворот.
Однако рассуждать об этом
Не велено нам этикетом.
Оставим ворковать одних
Прекрасных этих молодых,
И обратимся вновь мы к Сержу.
IV. Неукоснительное следование Пути
Он, с медитацией своей,
Уж любит мошек, рыб, зверей,
И всех – без всякого удержу!
Но не поймите Вы превратно,
Не в смысле действий там развратных,
А только пла-то-ни-че-ски!
Без них же – сохнет от тоски.
Спасеньем мира одержим,
Серж едет в Ерушалаим.
Буддистов там он не находит,
Рассеянно средь храмов бродит,
И, осознав, сколь низко пал,
Стопы направил он в Непал.
Непальцев помышленья чисты,
Процентов десять здесь – буддисты.
Прекрасней слова не найду,
Чем их столица: Кат-ман-ду!
Серж бродит этой Катмандою,
Потом с йогинею худою
Он изучает Тантру. Глядь –
И стал он бог: ни дать, ни взять!
Ему известны все подходы,
Все страны, странности, народы,
Он прозревает сквозь века
Как из простого дурака
Рождается извечный Будда!
(При этом ни одна паскуда
Не может толком объяснить
В какой ковер вплетают нить
Сергеева существованья.)
Он знает смыслы и названья,
С богами перейдя на “ты”,
Прозрел он сущность Пустоты:
Серж постигает Пустоту
Как Шуньяту, он знает Ту,
Что этот мир весь породила!
И даже яйца крокодила
Он наполняет пустотой.
Он может всё!
V. Воля Неба
– Постой, постой!
Вы спросите,
– А что ж Принцесса?
В ответ на ваши интересы
Дальнейший будет мой рассказ:
Уж в Филадельфию приказ
Ему направиться дан свыше.
Все боддхисатвы, куры, мыши,
Все ассуры, гандхарвы, дэвы,
Все архаты, йогини, девы
Возрадовались Дхарме сей.
Всё – Шуньята, хоть куй, хоть сей!
В Град Братской он Любви стремится
Как мудрая слепая птица.
Идет, как истинный аскет,
Работать в университет.
Не денег для, для интереса
Как архат жил. И вдруг – Принцесса!
– Так что ж случилось там с Сергеем?
Из-за Принцессы стал он геем?
– Да нет, ну что вы! Фу, позор!
Не стыдно вам? Ваш кругозор
Поветрием момента сужен!
Всё расскажу.
Постойте, ужин
Ему пора уж подавать,
А после ужина – в кровать.
На ужин каперсы, омары,
Да перепелок жирных пару.
Воистину, каков аскет!
Каков титан! Таких уж нет!
VI. О сроках
Разбуженный прекрасным утром,
Небес любуясь перламутром,
Наш Серж выходит в огород.
С утра шампанское он пьёт,
Да не с похмелья, для здоровья!
А после молоко коровье
И витамины по часам
Он принимает. Знает сам:
В кустах малиновка запела –
Знать, приступить пора уж к делу,
Перекопать весь огород,
Пока скворец не запоет.
Порою птица-пересмешник,
Язвительный шутник и грешник,
Внесет веселый разнобой,
Собьёт режим. Вздохнув: “Oh, boy!”
Наш Серж лопату в угол ставит
И пересмешника забавит,
Издаст то хрюк, то лай, то свист,
А пересмешник повторяет,
А то и музыку сыграет,
Что твой заправский пианист!
Натешившись такой зарядкой,
Три медитации украдкой
На транспорте проводит он,
Благословляя весь вагон.
Приходит в срок он на работу
И, увлечен своей заботой,
Проводит так в науках дни,
А ведь отмерены они!
Никто своих не знает сроков,
И даже опытное око
Порой не может отличить
Как долго вам осталось жить.
VII. Избавление от страданий
Однажды Серж по коридору
Танцуя, шел, подобно вору
С знакомой давнею, Татьяной.
О бенефитах каши манной
Свирепо спорили они,
Вдруг окрик: "Стойте!"
В наши дни
Услышав это, не сдаются,
К врагу мгновенно развернутся,
Выхватывая автомат
Из-под полы, и враг не рад!
Наш Серж, однако, был буддистом,
Он не смутился этим твистом
В судьбе непрошенной своей,
А улыбнулся лишь светлей.
Он помнил лозунг римлян прежних,
Что-де, "Встречаясь с неизбежным,
Его приветствуй!"
Разворот
К судьбе лицом, и шаг вперед!
И что ж он видит там? Принцессу!
Она, супротив политесу,
Услышав ей родную речь,
Решила явно пренебречь
Повиновеньем этикету:
Мол, что за шум, а драки нету?
Он улыбнулся ей в ответ,
Промолвил: "Мир Вам!"
Свой привет
Он произнес в сознаньи ясном.
О, это было так прекрасно!
В непостижимый тот момент
Неведомый ангажемент
Связал их сущности навеки.
Как пояснить вам, человеки,
Гармонию и связь судеб?!
Ведь это вам – не World Wide Web.
VIII. Праджняпарамита и достижение Чистой Земли
Вы спросите, а что же дальше?
А дальше жизнь была без фальши.
И я предположить осмелюсь,
Не та, что вам бы знать хотелось.
Они не впали в адюльтер,
Но музыка небесных сфер
Навеки судьбы их связала.
И выйдя вместе из спортзала,
Или из зала медитаций
Они не слышали нотаций,
Укоров совести, семей
Все было правильно, ей-ей!
Какими ни были б их дни –
Навек уж связаны они.
Их нить судьбы связало небо,
Серж стал лицом светлее Феба,
Принцесса – та всегда, поди ты,
Была прекрасней Афродиты.
То – друг для друга, не для вас!
Сим я и завершу мой сказ.
Что дальше будет, прозреваю,
Но вам вуаль не позволяю
Я этой тайны приоткрыть.
Здесь домыслы все бесполезны,
Так что, уж будьте так любезны,
Заткнитесь и умерьте прыть!
|
|
2022-2023-ФАБРИКАНТ, Борис
Стихи из книги «ТЫ МЕНЯ ОБНИМИ»
* * *
Один стал пеплом, выгоревшем в танке,
Другой погиб спасателем, в подвале,
Не различить под солнцем спозаранку,
Куда они по небу пролетали.
Там, где грехи подвесят на безмене,
Решат, кто в ад, кто в рай, по одному,
Но им уже не важно об измене,
Не интересно больше – почему.
Им в синеве, где не бывает тени,
Так различимо, что не повод жить.
Мы пленники, они уже в обмене,
Их отведут по-божески судить.
Тех призывали столько, сколько влезет.
Второй не покидал родной земли.
Свои танкиста бросили в железе,
Другого ближе к дому пронесли.
Там пахло хлебом, вслед свои махали,
Он над селом, в котором был рождён,
Где сад зацвёл и трактора пахали,
Прошёл прозрачным, как слеза, дождём
* * *
С растопыренными крыльями,
С опадающим пером
По шоссе с автомобилями
Босиком идём пешком.
Сверху дождь и снег, и молнии,
Снизу сбитое зверьё,
Веют птицы с виду вольные,
На ноге кольцо своё.
А толпа ползёт потёртая
Друг о друга до дыры,
Было время, было пёстрое,
Только сплыло до поры.
Жизнь игрушка самодельная,
Подгоняли на глазок.
Слышишь, песенка смертельная
День и ночь стучит в висок
* * *
Колеблется привычный горизонт
И абрис крыш, холма, земного тела,
И ставит крест из трубочки прицела
Сержант на весь простор – открыт сезон.
От мягкой пашни пахнет забытьём,
Не молоком прохладным, не житьём,
Битьём, стрельбой, и смертью пахнут звуки.
Бог опустил растерянные руки,
Пересмотрел глаза, улыбки, лица.
Но снова – стук вбиваемых гвоздей,
В гробы и в жизнь. И Бог открыл страницу,
Чтоб заново пересчитать людей
* * *
Расставленные в уголке квартирном
Стаканы, сахар, чайник, ножик сырный
И звёзды, солнце со своим теплом,
В цвету деревья тоже за столом.
А за углом был двор и в нём качели,
Они скрипели, думали, что пели,
И двигали пространство под ногой.
Неподалёку жизнь прошла дугой,
Как будто всё, что было, в самом деле
Летало по дворам, лесам, полям,
И спелый воздух длился в нашем теле,
Как счастье в жизни с горем пополам.
В пустом дворе рассыпаны игрушки,
Гулять пока никто не позовёт.
Со счёта сбились хриплые кукушки,
Убито время. И война идёт
* * *
Живой войны бессмертный полк детей,
Смешной, плаксивый, нежный, золотой,
Без маршей, флагов, лозунгов, властей
Идёт, невинный, за другой чертой.
Не вырастут, одежда не нужна.
Лишь песня колыбельная слышна,
В ней вой сирен и самолётный гул,
Под эту песню смертный полк уснул.
Им жизнь и смерть уже не различить,
Не знать судьбу, ушедшую на слом.
Ты б смог, Господь, глаза не отводить,
Встречая их за взорванным углом?
* * *
Сдувает праздничный настрой
Тяжёлый дымный ветер,
И воздух тёмный и сырой,
И скудно солнце светит.
Надежды жалкое тряпьё,
Но остаётся вера.
Знай, птица щёлкает своё,
Хоть холодно и серо.
И сквозь несчастье и пальбу
Пасхальные обряды,
Как Божий поцелуй ко лбу,
Весомее награды.
В краю живого места несть,
А помнишь, пели песни.
Вступают под церковный крест
И знают, что воскреснет
|
|
2022-2023-БАТШЕВ, Владимир
* * *
Когда вокруг и прыг и скок,
и ложь, и смерть, хула,
когда ты сдачи дать не смог –
не мелочь, а – кулак.
Когда вокруг и пьют, и лгут,
и предают удар,
когда дерьмо и там и тут,
ступать тогда куда?
Но вот однажды входишь в лес,
в обычный, городской,
и на тебя как дань с небес
прощание с тоской.
Встречай осенний кавардак –
сегодня надо жить.
А под дождем поет чердак
и вторят этажи,
ты позабудь про ту страну,
откуда убежал,
и позабудь про ту войну,
осколки где визжат.
Пусть невозможно позабыть
страдания и смерть,
и просто хочется завыть,
услыша ложь и смех.
Плевать! Октава октября
под солнцем зазвенит.
Тебя за пальцы теребят,
и голос бьет в зенит.
И замыслы мои просты
и помыслы чисты,
и желтоклювые дрозды
навстречу рвут кусты.
Между реальностью и сном
ты пропадешь, поэт…
Но стекла рвутся как весной,
срывая шпингалет.
С мечтой о Гааге
Когда небитый фраер –
ему цена-то шиш –
бомбить мечтает Франкфурт,
Неаполь и Париж?
Законы круглых чисел,
заказы крупных сумм
давно уже отчистил,
он, главный толстосум,
и пункт свой поворотный –
начало всех начал –
из невской подворотни
давно он намечал.
Когда на трупов тыщи
идет неверный счет,
о, сколько же кровищи
пролил он и прольет!
И что ему здесь надо,
куда ведет судьба,
когда в ответ от НАТО
получит по зубам,
захнычет злобной бабой,
когда его на суд
с его кремлевской бандой
в цепях поволокут…
У них дрожат коленки,
как листья под дождем.
Они стоят у стенки,
а мы – все – залпа ждем.
* * *
В долине больше нет воды,
во льду замерзло отраженье,
и я запоминал следы
своих случайных поражений.
Я не хотел, чтобы опять
шел бесконечный понедельник
и ты всегда, от губ до пят,
ругала: что ты понаделал!
В кольчуге черепичных крыш
вода хлестала – шло сраженье
не за Бриндизи, не за Крым –
дождя и снега наступление,
шло наступление зимы –
а я, снежинками облеплен,
не мог и мелочь дать взаймы
куска весны, фрагмента лета.
|
|
2022-2023-САПИР, Ирина
ПРИЕЗД В ОДЕССУ
Я хотела только пройтись по улицам,
посидеть в открытом кафе на Греческой.
Ни о чем не думая, просто щуриться
от лучей льняных, и гулять до вечера.
Не спеша ходить по булыжным камешкам,
позабыв дела и проблемы (вроде бы...),
наполняя видами фотокамеру,
как в любом другом европейском городе.
Но сорвался с ветки цветок акации
и упал мне прямо в ладонь открытую.
И сюжеты те, что так редко снятся мне,
разложила память моя открытками
на щербатой пыльной своей столешнице.
Черноморский ветер мне впился в кожу, и
громогласно все атрибуты здешние
завели со мной разговор о прожитом.
Фонари, ступени и берег ситцевый
разбудили в сердце сюжеты разные,
проступили в мыслях глазами, лицами,
с тетивы в меня запустили фразами,
что давно забылись. И я расплакалась,
заблудившись между былыми вехами,
между снами, числами, днями, знаками...
Ну зачем я снова сюда приехала?!
ЭМИГРАЦИЯ
Я из Одессы уехала вроде бы,
но в Тель Авив до конца не приехала.
К битым дорогам покинутой Родины
память моя приколочена вехами.
Мне до сих пор временами мерещатся
среди реалий израильских улочек
Дюк и к причалам бегущая лестница,
грезится вкус трехкопеечной булочки,
слышится явственно звук восхитительный –
скрип моих стареньких дачных качелей, и
лишь на окошке моем, исключительно,
в южной стране, незнакомой с метелями,
изморозь пишет картины узорные.
Память моя неуемная бесится,
вертит меня лопастями
проворными,
как дон Кихота – бесстрастная мельница.
Я неотрывно смотрю
иллюстрации
в книге моей ностальгии навязчивой.
Видимо, нет у дорог эмиграции
финиша. Прошлое и настоящее
врозь разошлись. Я застряла пожизненно
в пропасти между краями их рваными,
между двумя непохожими жизнями,
между двумя непохожими странами.
ПОСТУЛАТ
Старое фото с оторванным краем.
Сквозь черно-белую блеклость снимка
вόды индиговой синью мерцают,
солнце рассыпалось на крупинки
золота по шелковистости моря.
Утренний пляж. Молодая мама
смотрит с улыбкой, как ловко я строю,
сидя у кромки прибоя, замок.
Мокрый песок на щеке и предплечье.
Сколько мне – семь или, может, восемь?
Лето казалось тогда бесконечным,
мнимой, далёкой казалась
осень,
время – медлительным и безбрежным...
Мне постулат был еще неведом,
что проливные дожди неизбежны
и снегопады наступят следом,
что этот берег, объятый ветрами,
брошу, отдавшись другим широтам,
что поседеет со временем мама
и пожелтеет с годами фото.
ШАГ
Как трудно мне дается этот шаг
из августа в сентябрь.
Качается на тонкой ножке мак
у края лета. Я бы
взяла его с собой в сезон дождей,
хоть он увянет вскоре.
Дороги нет обратно – я уже
на стыке территорий.
Тонка, едва заметна нить межи, –
переступаю быстро.
За этой гранью крутит виражи
гонимый ветром листик,
оплакивает жухлая трава
истраченную свежесть.
Чем дальше вглубь, тем проблески тепла
и радости все реже,
все больше туч над копьями антенн,
заметней сеть морщинок.
Я буду пить рубиновый глинтвейн,
вдыхая жар камина,
и слушать как размеренно скрипит
калиткой ушлый ветер.
Я свыкнусь с этой осенью, почти
забыв о давнем лете.
Но как-то, открывая старый том,
над кружкой чая с мятой,
найду случайно маковый бутон,
засушенный когда-то.
ДЖИГА
Я тоже жила, прохожий
М. Цветаева
Тех, кто сегодня слагает стихи –
сонмы.
Там, за пластами веков и стихий,
помнить
будут ли рифмы мои и меня?
Вряд ли...
Тронет бордовые шторы сквозняк
в дальнем,
странном, каком-нибудь энном году.
Людно
будет на улицах. На суету
будни
будут крошиться ударами вех
колких.
Я не познаю тот призрачный век.
Только
старые фото меня сохранят.
Впрочем,
может, сорвётся случайно моя
строчка
с желтой страницы, где брошенных книг –
тонны.
Бабочкой
легкой
вспорхнет, полетит.
Тронет
чье-то плечо и откинет со лба
локон.
«Брось! Из проблем этот мир был всегда
соткан.
Сыпалась мне на ладони зола
та же.
Очень давно, но я тоже жила, –
скажет, –
Время почти все печали людей
лечит».
Станет кому-то от строчки моей
легче.
Я пробегусь босиком по стиху
в книге
и запляшу где-то там наверху
джигу.
|
|
2022-2023-КОЗЛОВ, Павел
* * *
О, сказки Гофмана, о, сказки братьев Гримм,
О, наше детство ввечеру в углу дивана,
Тот чудный мир, что до сих пор в душе храним,
Включая Андерсена Ганса Христиана.
И незабвенное, что в языке родном,
Мы с первой лаской матери впитали,
Как царь наш батюшка таился под окном,
А три девицы – они пряли, пряли, пряли.
* * *
Из театра представления
В театр переживаний.
Устав от ночи бдения
Заснул я на диване.
Москва назад столетие
Открыла мне кулисы.
Таирова там встретил я,
И Коонен Алису.
Своё пристрастье вкусами
Не упустив из виду,
Я в переулке Брюсовом
Райх встретил Зинаиду.
Твой сон не в руку, скажете,
С лицом в коварной мине.
Зато не надо в гаджете
Мне их искать отныне.
* * *
Вечер дымкою окурен
И Луна вблизи Земли
Как синица во фритюре
Как под шубой журавли
У вселенной на опушке
Здесь большая тишина
Даже форточка-старушка
Приумолкла у окна.
* * *
Одичало стоит Грибоедов
На бульваре у Чистых прудов,
Где тинэйджеры вместо обедов
Делят чипсы и водку Smirnoff.
Не расскажет мой преданный сервер,
Будто клятва сковала уста,
Как мы пели портвейны на сквере,
Под угрозой мента из куста.
Если спросит парнишка безусый:
– Неужели и вы, господин? –
Я отвечу тому карапузу:
– Да, конечно, не ты же один.
* * *
Неотрывно дороги усталыми мерить шагами.
Все никчемные вместе, но каждый отдельно неплох.
За ночной тишиной расплескается речи гекзаметр,
И рассеянных мыслей уляжется чертополох.
Все простого плетения, малый мирок оригами.
Чтобы ночью забыться и снова ожить поутру,
Не лови в сновидениях то, что случается с нами.
Впрочем, то, что случится навряд ли кому по нутру.
* * *
Набор джентльменский во мне был посеян:
Что делать, как быть и что надо.
Но я был рассеян, покуда был зелен,
Как будто хламидомонада.
Теперь очевидно – что в прибыль, что в вычет,
Я всё раскидал по карманам.
Приход невелик, а остаток трагичен,
Сплошная Кармина Бурана.
* * *
Мы все эти дни только пили и ели.
Но как-то с трудом приподнявшись с постели
С Рождественского бодуна,
Я глянул в окно и в оконном отрезке
Мне будто страницей махал Достоевский.
А даль то темна, то черна.
Ах Федор Михайлович, Федор Михалыч.
Возьму Идиота, прочту его на ночь,
Мне будет потом не до сна.
А в том Идиоте все даже в излишке,
Настасья Филипповна, жалостный Мышкин,
Аглаюшка Епанчина.
Ну прям-таки притча про жизни основу.
Отныне и присно и снова.
* * *
Всё, что ни есть – даётся свыше,
Всевышний четко время движет,
И тридцать с лишним дней подряд
Декабрьский наступал закат.
Не как дитя окровавленное,
А как забрало закаленное.
И в геометрии дождя
Я видел косинус тебя.
Вот так мучительно, не вдруг,
Я стал в своих сужденьях строже.
Что если кто кому-то друг,
То вряд ли истина дороже.
* * *
Когда глазам не нужно кругозора,
И слово не поддерживает речь,
Когда ни прежней прыти, ни задора
Никто уже не в силах уберечь,
Не в качестве ответа на вопросы
Возникнут и останутся вдали
И снега равнодушного стрекозы,
И утренних морозов хрустали.
* * *
Час сумерек вряд ли быть может отсрочен.
Ещё не совсем, но достаточно очень
Вечерней прохладой закат обесточен
И тени растут вдоль дорожных обочин
И день угасает в преддверии ночи...
Всё прочее просто побочно.
* * *
Я всё держался а намедни выпил
И между прочих видел сон один
Мне снилось что плывут по Миссисипи
Индеец Джо и Гекльберри Фин.
Метнулся я к ним под угрозой жизни
И вдруг услышал: не спеши, кретин!
Вот так мне прокричали с укоризной
Индеец Джо и Гекльберри Фин.
А чтобы сон никак не вышел в руку,
Я ринулся что было силы вспять,
Как будто встретил некую вампуку,
Которую я буду вспоминать.
* * *
И не прекрасны, не чудовищны
На землю павшие лучи,
Когда обманчив проблеск солнечный,
А воздух осенью горчит.
Едва ли удивят кульбитами
Давно избитые слова,
Когда путями позабытыми
Шагами шелестит листва.
И я вошел в тот лес захваленный,
И этот лес вошел в меня,
Как будто с миром здешним стали мы
Не отдаленная родня.
|
|
2022-2023-ХАНАН, Владимир
* * *
День. Улица. Хамсин. Жара
Под сорок. Градус как в «Столичной»,
Но всё нормально, всё привычно,
И странно вспомнить, что вчера
Мороз царапался, как зверь,
Подруги надевали шубы
И нежно подставляли губы,
Прикрывши осторожно дверь.
И кто тогда представить мог
В те бесшабашные минуты
Нам предстоящие маршруты
С прыжком с пролога в эпилог.
Разруху «на брегах Невы»,
Разборки, стрелки, заморочки,
Когда пришлось припомнить строчки
«О, если б знали, дети, вы…»
Чтоб нас совсем не запугать,
Они не называли срока –
Слова поэта и пророка,
Что воедино смог связать
Ночь, улицу, фонарь, аптеку…
Привет Серебряному веку.
Что я могу ещё сказать?
Июль 2012
* * *
я написал вернусь переписал бы но
уже не помню где да и не всё ль равно
патриотизм мне чужд не вспомню ни детали
ни общего свой и не свой везде
хоть иней на висках усах и в бороде
поскольку всё галут нью-йорк париж москва ли
россия ли чечня порой вглядишься где
молдова грузия я толком этих стран-то
не видел знай пишу на русском эсперанто
цветными вилами по голубой воде
09. 19. 2022
* * *
Опять во сне то Пушкин, то Литва.
Я здесь о городке, не о поэте,
Давно плывущем в мутной речке Лете.
Как справедливо говорит молва,
Книг нынче не читают. Интернет
Сегодня и прозаик и поэт.
В который раз – то Пушкин, то Литва…
Там – детство, юность, там – воспоминанья
О сбывшейся любви, её признанья,
С трудом произносимые слова
«Люблю тебя…», а дальше… Дальше дым.
Легко ли в шестьдесят стать молодым.
А я опять то в Царском, то в Литве.
Знакомых улиц узнаю приметы:
Мицкявичюса – вынырнул из Леты
На берег, не прижился, знать, в Москве.
Как я в России. Петербург не плох,
Но бог чужой – чужой навеки бог.
Так почему ж то Царским, то Литвой
Полна душа, и вздох невольный выдаст
То ветхий дом на тесноватой Ригос,
А то Большой Каприз1 над головой.
В пространстве сна немало кутерьмы,
Вот почему в нём пропадаем мы.
И всё ж я брежу Царским и Литвой
Тех баснословных лет, когда телеги
В Софии2 и на улице Сапеги
Ходили регулярно, как конвой,
А на стене Лицея – высоко
Сушились в окнах женские трико,
Изяществом сразившие Париж
С подачи злоехидного Монтана.
Меж тем, мальчишки, зреющие рано,
На их владелиц с Царскосельских крыш
Глазели жадно в окна бань, пока
Их не сгоняла взрослая рука.
Шестнадцать лет, как я живу в краю,
Где вместо зим шаравы и хамсины3.
Другая жизнь, но прошлого картины
По-прежнему смотреть не устаю.
Литва и Пушкин, Пушкин и Литва
В моём сознанье близкие слова
Настолько, что их образ неделим
На гулком сна и памяти просторе.
Как две реки, впадающие в море,
Они впадают в Иерусалим,
Где я их жду на низком берегу
И от суровой Леты берегу.
________________
1 Мостик в Екатерининском парке Царского Села
2 Район Царского Села
3 Пыльные бури
* * *
Мадлен
Какая твёрдая вода!
Какая мрачная погода!
Ты помнишь – в прежние года
Была приветливей природа.
На сине-белые снега
Ложится воздух безучастный.
Когда-то слишком дорога,
Прощай, мой первенец напрасный.
Живи легко. А мне в пути
Меж той и этой немотою
Свою отверженность нести
Как одиночество простое.
И на площадке без перил
В знобящем мира без названья
Жечь смоляные фонари
Раскаянья и упованья.
ЭТАЖ
Иосафат
Один этаж на улице Хеврон,
а сзади три. Зажата с двух сторон,
пред ней долина. Меж отвесных гор
разлит её невиданный простор.
Долина, яма – тот парадный вход,
что грешника безжалостно ведёт
в геенну огненную. Лампой в тыщу ватт
горит луна, под ней Иосафат,
где переживши жизненный прибой
мы наконец-то встретимся с тобой.
Ноябрь 2022
* * *
Ну что сюжет? – Простой и старый,
Как дважды два и суп с котом.
Мы в третий класс вступили парой,
Что и припомнилось потом.
Лет через двадцать, не иначе,
С запасом маленьких невзгод,
У одноклассника на даче
Мы повстречались в Новый Год.
Геологиня и историк,
Под новогоднюю метель
Мы вспомнили тот школьный дворик,
Улёгшись запросто в постель.
Наивных прежних лет свободней,
Без объяснений и затей.
Плод нашей встречи новогодней
Уже и сам плодит детей.
Теперь я знаю: дочка, школа,
И парта общая не зря,
И боль от ревности укола
Тогда, Седьмого Ноября
В предвыпускном… Увы – химера,
Что оправдания спасут
Нас от небесного курьера
С повесткой на последний суд.
Тебя с Москвы, меня – с Синая.
Об эту жизнь разбивши лоб,
Ещё мы встретимся, родная,
Сдав крылья в школьный гардероб.
Июль 2012
* * *
Из пачки соль на стол просыпав,
Что, как известно, на беду…
Куда вы, Жеглин и Архипов,
Как сговорясь, в одном году?
Земля, песок, щебёнки малость,
Слепая даль из-под руки.
Она к вам тихо подбиралась,
Петля невидимой реки,
Что век за веком, не мелея,
Несёт неспешную волну.
Лицом трагически белея,
В свой срок я тоже утону.
Былого не возненавидя,
Не ссорясь с будущим в быту,
В дешёвом (секонд хенд) прикиде
С нелепой фиксою во рту.
Семье и миру став обузой,
Отмерю свой последний шаг
С беспечно-пьяноватой Музой
И книжной пылью на ушах. –
Туда, где ждут за поворотом,
Реки перекрывая рёв,
Охапкин, Генделев – и кто там? –
Галибин, Иру, Шишмарёв4.
Успеть бы только наглядеться,
Налюбоваться наяву…
Ау, нерадостное детство.
Шальная молодость, ау!
________________
4 Олег Охапкин, Михаил Генделев – известные поэты.
Остальные – мои одноклассники. Иру – эстонская фамилия.
УМАНЬ
- 1-
* * *
Эта зелень на синем Софиевка Умань Галут
Всё теплее
всё нежней исчезающий мир
Это дедушка Хунэ возле мельницы
Белый от белой муки
на его голове я увидел следы
Это сердце
болью давнее – дальнее
Под облаками и над ними рыдающий ветер
Тихо, внук Тихо, дедушка Умань летит
как летела накрытая талесом
Он сегодня талит – по степному безвременью
в вечное время – где ты
На картине слепой я рисую погром
разноцветный и тёплый и нежный
синий жёлтый зелёный и красный на чёрном ты слышишь
Ветер мельница листья Софиевки небо под небом
………………………
Повторяй про себя ветер Умань Галут
Умань ветер Галут Нежно-нежно не плачь тихо-тихо
17 сент. 2022
- 2 –
* * *
слушай голос деревьев
они говорят на оттенках коричневого
диалекты кустов как зелёные пташки под перьями мякоть
внимательно вслушайся в щебет
лёгким шелестом ласковым тёплым шуршаньем
точно шёпот любовный и шорох объятий
деревянного дома в мансарде на чердаке
навсегда молодые дуэты
слушай думай что всё это дело корней
что высасывают любовные соки превращая их в плоть
вспоминаю кипарис Еревана иву Углича сладкую розу Шомрона
чьи корни переплелись словно руки во сне
приснившем любимой любовь
парки Царского молодость мудрость поэта Ник Т-о
обделённого вечностью
как любой из поэтов
22. 09. 2022
* * *
в конце октября
под длинным ветром с косыми дождями
похожими на слёзы моей безумной несчастливой юности
будто девушки запахнувшие плащи
серые плащ-палатки на странных маневрах
примороженных облаков
самострой стеклянной травы тонкого хрусталя луж
пора безответных звонков на кудыкину гору
неотправленных писем туда же
закрывая окно прощай мой адресант
………………………………………………
медленно почитать пушкина
послать вызов дантесу
и застрелиться на чёрной речке
28. 09. 2022
* * *
моя несравненная моя
тебя сравнить как венецианское окно с чердачным
я помню лестницу на чердак ступеньки как считалка
раз два три четыре пять вышел вовка погулять
во двор на траве дрова где я рубал в капусту деревянной саблей
крапиву беляков и немцев под боевое до свиданья мама не горюй
неужели текст галича да его
тонул два раза ах волга любил ли кто тебя как я
а на другом берегу в волголаге
седая зэчка актриса игравшая для оккупантов поцеловала меня
памятный поцелуй сульбы
растянуть бы его и соединить с другим через двадцать лет
бездумной дурной пьяной жизни ну не вышло
потом книжки книжки рукописи рукописи и тихо и незаметно
по ним как по лесенке считалке вот уже на чердаке
из окна которого слышно совсем не боевое
до свиданья мама не горюй
28. 09. 2022
* * *
Деревянная ложка шарфик бабушкин сундук
на котором спала домработница
любила выпить воровала сахар
сестричка в школе шести лет
слабая ручка выводит палочки
как осциллографом
язычок помогает слева направо
у внучки справа налево мы евреи
другая в Канаде плачет боится войны
не бойся мы за океаном
Сочинил однажды в студеную зимнюю пору
он говорит Некрасов так нельзя
Эрль говорит что он пиздюк
так неприлично нет прилично
нет неприлично может и в самом деле
Моя любовь в первом классе Лариска
в волосах красивый гребешок из Москвы привёз папа
дал ей портфелем по репе
послали извиняться
извинился выходит пиздюк я
Волга детство Сталин счастливое время
вот бы повторить вот не повторится
а голова зажила напрасно извинялся
всё равно мы любили друг друга и не умерли никогда
06. 10. 2022
* * *
я написал вернусь переписал бы но
уже не помню где да и не всё ль равно
патриотизм мне чужд не вспомню ни детали
ни общего свой и не свой везде
хоть иней на висках усах и в бороде
поскольку всё галут нью-йорк париж москва ли
россия ли чечня порой вглядишься где
молдова грузия я толком этих стран-то
не видел знай пишу на русском эсперанто
цветными вилами по голубой воде
09. 10. 2022
* * *
что тебе предложить может быть ты захочешь присниться
мне теперешней ночью в лиловых тонах как сирень
я всегда приезжаю когда отцвела это грустно
как вернуться в своё но чужое лицо и в уставшее тело я помню
закарпатскую осень ясиня в облаке рыжиков на голубой полонине
ты блондинка из города со смешным
и весёлым названьем рогатын о моя роксолана
вспомни светло-зелёный венок что сплела для меня
ледяную волну чёрной взбалмошной тисы
где я утопал как свинцовый
потерявший себя потерпевший корабль
роксолана
в закарпатскую стылую осень полжизни назад
15. 10. 2022
* * *
«Октябрь уж наступил» он наступает
на зелень стриженых газонов островки кустов
фундаменты и крыши небоскрёбов
смотрящих сверху вдаль на дикий запад и дальше много дальше
на волны под ногами что порой
бушуют или ластятся как кошки
к ногам красивых женщин
всё ещё теплынь
пот утирает всех расцветок турист
мороженое кока-кола соки
ну чем не рай особенно в сравненье
с другими где с небес как лепестки
слетают бомбы бомбы бомбы бомбы
там как на пляже лежат под ветром женские тела
раскинув ноги мёртво глядя в небо
лелея в чреве близнецов что ясно
намётанному глазу ну а мне
заметны с тёплой тель-авивской крыши
зелёный кипр и близко много ближе
уже в моих руках
до дыр зачитанная книга где осталось
прочесть две – три последние страницы
30. 09. 2022
брейшит
пёсик говорю ему пёсик ты потерялся не волнуйся я тоже
потерялся мы потерялись нам дождик не страшен ветер не страшен
ничего когда потерялся не страшно
ничего когда потерялся не нужно
даже будки московской кремля новгородской кремля астраханской кремля
нам бы только скамеечку где-нибудь глубже
чтобы ни камнем ни ногой ни палкой ни костылём громким словом
даже тихим мы к вам хорошо вы к нам тоже нельзя почему нельзя
потому что мы потерянные
для бога для мира для себя
что же делать спросил я у неба
и оно ответило это хорошо
22. 10. 2022
* * *
Из детстких в морок юношеских снов,
Неявных потрясателей основ
Привычной яви. Нежность к той, за партой
Сидевшей… Утро, вечер, белый лист
Несёт успокоенье тем, что чист
Но жаждет слов. Душа краплёной картой
Привычно лжёт. Что остаётся мне –
Следить узор обоев на стене –
Вон тот похож… Нет, о судьбе ни слова:
Ещё не осень, нечего считать.
Вернуться в прежний сон, перелистать
Назад, в тот миг, который мне так дорог,
Вновь в ту же реку? Хоть прыжком, хоть вплавь –
И снова в тот же сумасшедший морок
Вернуться? Нет уж – поздно, утро. Явь.
11. 10. 2022
* * *
что толку сожалеть о том что не
сбылось осталось в той тени куда мы
со временем чтобы начать сначала
где может быть осуществится но
под новым именем поэтому что толку
где не был я кого недолюбил
и кто меня я закрываю книгу
прочитанную может быть беспечно
бездумно невнимательно
душа
моя устала и куда теперь ей
……………………………..
прощай прощай
конец ноября 2022
* * *
если это не память то что в сновиденья приходишь
незаметно и тихо по краю души оглянусь
и почувствую зной вязкий камень оазис в пустыне
тёмно-красный гранат у воды золотой виноград
о как сладко целуешь
я помню твой лёгкий портфель
озорную картавость нездешние комиксы фото
конфирмации в белом с корзинкой цветов словно феникс
голубица с оливковой веткой прощай мой ковчег
на библейской горе мне осталось заснуть и проснуться
в том небесном эдеме где пишут сценарии снов
08. 11. 2022
ДОМСКИЙ СОБОР. РИГА.
… а музыка была темна,
Как ночь над крышами собора,
Как те, глухие, времена,
Которых много видел город,
Куда, отвержен и гоним,
Стекался люд со всех окраин
Страны.
Но был необитаем
Ночной собор.
И вместе с ним,
Таким усталым и бессонным,
Томилась ночь. И как дурман,
Светился где-то над колонной
Свечой и музыкой орган.
И эта тройственная сила,
Что прямо в душу мне текла,
О чём-то важном говорила
И убеждала и звала.
И понял я в минуты эти,
Сквозь ночь и музыку и свет,
Что нет отчаянья на свете,
Но и надежды тоже нет.
|
|
2022-2023-РЕЗНИК, Раиса
* * *
Отвлечься. Притупить тревоги.
Не толковать и не судачить.
Но вспоминаются дороги,
вокзалы, люди, и тот мальчик
в военной гимнастёрке – спамом
несётся в памяти моей,
бежит за поездом по шпалам
и отстаёт в тени вокзала
от запылённого состава…
Как будто плёнку сняли с полки
и крутят старое кино.
Там мальчик в старой гимнастёрке,
неравный кросс, упорный, долгий…
Давно закончилась платформа.
В вагоне заперто окно.
* * *
Под сводами куполов
видней выраженье глаз,
заметней лукавство слов,
кокетство крылатых фраз…
«Будь милым для милых дам…»
«Будь добрым для добрых дядь…»
«Телёнок дубок бодал…»
А ты продолжай летать
и не завершай облёт
до самого до конца,
туда, где рыба об лёд,
а море волнуется…
* * *
Это ж сколько внушали народу:
– Всех выводят на чистую воду!
Не гремите вы праведным громом!
Не грозите дядьям незнакомым!
Сколько гнали: – Не стой у ворот,
всех причастных берут в оборот!
* * *
Бредём безгласною толпою,
немы, глухи.
О нас вспомянут разве с болью,
не нам – стихи.
Мы так естественно не смели,
не смели сметь…
Взрослели с этим и старели,
молчим вусмерть.
Толпа наследственно безгласна –
глуха, нема.
А к не молящему бесстрастна
форту-у-на.
* * *
Не жалобы, не крики и не стоны
заря несёт на радиоволне,
в прямой эфир врываются валторны,
и струнные, наперекор войне,
старательно выводят: – День родился! –
вытягивают – Музыка права!
Рассвет, благодарю, что подрядился
доказывать: – Он жив! Она жива!
* * *
Быть с морем накоротке,
послушать волну, волнуясь,
послушней перо руке,
веленью волн повинуясь.
Прищуришься, как орёл,
расширишь глаза по-совьи –
морской окрыляет рёв,
увидишься филосόфом.
Поверишь – конца нет свету,
вовеки не канет в Лету.
И мнишь, что диктовки эти
рассчитаны на столетья.
* * *
Ночные глазастые совы
навеяли сказку о том,
что в мире главенствует Слово,
вслепую шагает притом.
К такой эфемерной основе
прибиты, на том и стоим:
под небом господствует Слово
(по-совьи – слепой пилигрим).
* * *
Вокруг домов дорожкой каменной
маршрут наш предосенним вечером.
Что было жарким днём прокалено,
теперь фонариком подсвечено.
В античном этом окружении –
оса, жужжащая над мусором,
щенок на поводке с ошейником,
чужак под маской – скиф неузнанный.
Смоква напротив дома с ясенем,
инжир вразброс, к подошвам клеится,
не поскользнись – и здесь расквасили,
обходим тропку рядом с деревцем.
А наверху гнездо свивается,
как будто клонится не к осени
и птичке не бывать скиталицей
с отпетыми экспато-гостьями.
* * *
Надо не верить в соседство волчье.
Подумай, никто никому не враг.
Он чудом спасал голодающее Поволжье
и провидением рассеивал мрак.
Такое простое, нехитрое действо –
отгонять сплин… Всё хорошо,
прошёл дождь, возвращающий в детство,
очищающий дождь прошёл.
Думай всегда о чём-то хорошем.
Вот отведай латкес, правда, не глютен фри.
Ханука, точно в кибуце на Эйн-ха Шлошем.
В такой день кто судит о рефери?
Учись разговаривать с деревьями, птицами, рыбами.
На фейсбуке лайкни чей-то семейный портрет.
Помни, напряги чреваты нервными срывами,
тем более когда не в расцвете лет.
Будь здоров, а главное – невредим.
Нет, я не сказала, что дело швах.
Просто Блоку сегодня 141.
И это седое утро на островах...
ВЫСТАВКА
Был шар земной
прекрасно схвачен лапой сумасшедшего.
– За мной!
Бояться нечего!
Велимир Хлебников
«Художник сам принёс себя в жертву. Ждёт его Молох!
Дурощи всё это, – шепчет, – кошмарные сны!»
Дорогие картины, холсты в рамах тяжёлых!
Этот лепет очень походит на блажь весны.
Философ на час, видать, вырвался из загородной больницы,
там его законная ниша, оттого всё в мире – «дурощи» для него,
рядом с ним обитают ахматовские блудницы
и по-достоевски безумные юноши Дурново.
А за кем гналась я? И зачем томилась в заторе фривеев?
Хоть, по правде сказать, этот кто-то гнался и полз за мной.
Праздник света и красок или мир придуманных озарений?
Велимировым персонажем беззаботно схваченный шар земной?
…….
Под прохладой ночного неба накинуть шаль,
не смотреть на звёзды, вкушая негу вселенской лени,
забыть обо всём, чего несказанно жаль. –
Не бывало времён коварнее и подлее.
Добавить в костёр поленьев, обмануть хлад,
полагаясь только на чуткость слуха.
Далеко не меньшая из людских услад –
потрескивание огня… звон крылышек легче пуха…
|
|
2022-2023-ЖУРБИНСКИЙ, Илья
НОВЫЙ НАРЯД КОРОЛЯ
THE DREAM
Жить у моря, жить в лесу.
Воспевать небес красу.
Все запреты нарушать.
Терпким воздухом дышать.
Быть никем и быть собой.
Жизни не искать иной.
* * *
Сотни предков моих,
живших в древней Иудее,
бежавших от инквизиции из Испании,
от погромов из Польши и Моравии,
длятся…
и в мозаике моей души
есть весёлые камешки Андалузии
и Трансильвании,
Швабии и Галиции,
обрамляющие голубой топаз
тысячелетней еврейской грусти.
* * *
Между морем и садом
Хоть на миг задержись.
Между мором и гладом
Продержись, продержись.
Между небом и адом
Что заменит им жизнь?
ДЕТСТВО
Лето.
Трава пахнет солнцем и кузнечиками.
Если лечь на спину,
можно увидеть замок, конечно, волшебный,
рыцаря на коне
и белый фрегат
с золотыми парусами.
А потом –
вскарабкаться на мачту
и плыть, открывая неведомые страны,
сражаться с пиратами,
дружить с индейцами
(или наоборот)
и снова плыть
долго-долго,
пока мать обедать не позовёт.
ЮНОСТЬ
Свист бешено летящих санок,
зелёных абрикосов вкус
и запах материнских рук
уже не помню.
Мерцанью звёзд и бабочек полёту
уже не удивляюсь.
Отчего же
томится безголосая душа?
* * *
Не коснусь края твоей одежды,
отведу взгляд
и буду без умолку говорить о чем-то
третьестепенном.
Только сердце
будет так рваться из груди,
что проходящая мимо старушка скажет:
«Не мучай птицу!
Освободи!»
НОВЫЙ НАРЯД КОРОЛЯ
Стрелки часов, как ножницы,
режут время.
Что можно сшить из лоскутов
одиночества?
Судейскую мантию?
Монашескую рясу?
Шутовской колпак?
Чем прикрыть
наготу тоски?
* * *
Он приютил в себе тоску
На много зим, на много лет.
Её холодный лунный свет
Ложится на его строку.
Она живёт в его глазах,
Когда улыбкой стянут рот —
Среди изысканных острот,
На праздниках и на пирах.
Незваная приходит в сны,
Как откровенье, как судьба —
Услада Божьего раба
Среди последней тишины.
* * *
Несостоявшаяся юность…
Время,
остановилось ты что ли?
Где-то должен быть мостик
между ожиданием чуда
и жизнью-как-все.
Осторожно пробую дно.
Нет, ещё глубоко.
Ещё длится детство,
воздух наполнен запахами дождя,
и я готов умереть от стыда,
под насмешливыми взглядами.
ПРИМЕТА
Кто-то кинул золотую монетку солнца
в прозрачную синь неба,
чтобы снова вернуться
в этот мир.
АПОКАЛИПСИС
Сначала была Музыка.
Потом пришло Слово
и объявило себя Богом.
И был Бог,
и не было Бога кроме Бога.
Но была Музыка,
и она окружала Слово,
как белок окружает желток в яйце.
Мышка бежала,
хвостиком махнула,
яичко упало
и...
|
|
2022-2023-ФРАШ, Берта
Киевский блюз
В этом городе листвой едва прикрыты купола,
и мостами как скобками стянуты вечные парки.
Между ними река пароходы и время несла,
с гор спускались аллеи каштанов – подобие арки.
И за мною бежала весна.
Но дожди и плоды на поверхности ложного блеска
оставляли следы, размечали, всему вопреки,
мне дороги не светом, но чистой печалью. И вески
аргументы не здравого смысла – осенней реки,
обрывающей корни и ветки.
В этом городе вечном, в шуме дворов и базаров,
по гранитным ступеням шагали наивность и наглость,
и в беспечности жили лишь волны речные и травы.
А дворцы у лачуг отнимали ничтожную малость.
Но в стихах между строк оставалась.
В далёком городе вдоль речки,
в домах, разрушенных теперь,
не гаснут тоненькие свечки,
струится пламя давних дней.
Холмы другие и речушки
расставят точки и тире.
* * *
В этом городе всё стихи,
на рассвете мостов кружева,
на холмах с позолотой верхи
и каштанов в цвету острова.
Колокольный шум с городским,
птичий гомон и волны Днепра...
До поры Киев был моим.
Это было недолго, вчера.
В этом городе плач времён
погрузился в чернобыльский ад.
Но бывало счастье и в нём,
потому что нам виделся сад.
* * *
Исчезает сад, словно он
погребён лепестками любви.
Жизнь чудесный недолгий сон,
забывая его, уходи.
Позади холмы и мосты,
на рассвете надежды горсть
растворится во мне. А ты
не цепляйся за слово, гость.
* * *
Молчали мы на разных языках,
с молитвою стояли у причала.
Была и радость в гнусных тех веках,
но и страдания нам сердце рвали.
Язык один и у любви, и боли,
у мести, у проклятий и победы,
у зависти и страсти, у неволи,
у недоверия, сомнений и надежды.
(Но разные понятия о воле,
благополучии свободного соседа.)
Во времени расстёгивая дни,
как к язвам, плеч истории касались.
Нас покидали мудрые одни,
и с эхом языка стремились в дали.
Не стало языка и междометий
в молчании на разных языках.
Невинные тела найдут в кювете,
а у живых слеза и страх в глазах.
* * *
Ты выдумала всё:
цвет неба, облаков
и ткань дождей,
его несчастья сделала своими.
Искала истину во всём –
не преуспела.
Стихи и те рождались неумело –
как в засуху спасение дождём.
Так с пистолетом у виска
не просят мира,
не верят миражам.
Ты выдумала всех?
А в злом эфире
их отражение –
прокисшее вино
уходит в почву.
Всех вычеркнуло время?
Росой напиться и стихами,
узнать, что пережила мама,
с отцом премьеры посещать,
у речки с удочкой забыться
на санках вдоль сугробов мчаться,
детей любить самозабвенно,
и как по нотам дни сначала
с другого места у причала…
* * *
я видела душой,
глазами хуже
слова единомышленников
в стуже,
бежала с ними я от грохота
в подвал,
но Ангел и оттуда улетал,
а по полям бродили хищники-бараны,
добычу отмечая из стаканов.
Я видела душой,
что глаз не сможет:
повсюду смерть и кровь –
Бог им поможет?
Что слышал Бог
глазами или сердцем?
Детей страдания
иль скрипок скерцо?
Тогда в Освенциме,
сегодня в Украине –
банальность зла, живучего поныне?!
|
|
2022-2023-РЫЖИХ, Никита
* * *
Привкус треснутых губ кисло-сладкий,
Камер сердца холодный плацкарт.
Ледяная краса лихорадки
Надевает врачебный халат:
«Все пройдет, и в гробу будет тихо» –
Словно змей сатанинский шипит, –
«Лечит время, а страшное лихо
Точит вечность, как камень-лилит».
И смолкает. Синющее небо,
Как синяк, нарастает, и свет
Утопает в двух корочках хлеба,
Принося фуге смерти обет.
* * *
Храни меня от града, дивный град,
Наверно, в чем-то очень даже странный,
Навеки погребённый без осанны,
Но вознесённый в рай, как светлый сад,
В устах немкадцев. «Город их не ссаный»,
«Там водятся лишь деньги да фазаны»,
«Там с неба век идет лишь мармелад».
А город жил. Он жил без мармелада,
С невыведенным запахом мочи.
Бывало, пролетали там грачи,
Бывало, что шумела канонада,
А иногда в безденежье фазан
Свой продавать пытался громкий сан.
* * *
Из страха выбрать не то слово
Язык превращается в олово
И мир в костюме отпускного
Всё корчит дядю нездорового
Так ходят громко с языками
Напыжив тело ярко фраками
Смешные люди оригами
Сродни с чертями вурдалаками
Жаль нынче с нечистью роднятся
Слова метаются и носятся
Надев смешной костюм паяца
Бежит вперёд слепая конница
И в страхе снова выбрать слово
Ржут кони мчась до царства богова
И мир как мур звучит наново
В глазах на небо устремлённого
* * *
Небо ужасно устало
Солнце печально остыло
Млечную кашку лакало
Целилось лучиком с тыла
Блеяло личиком словно
Цензорский маленький росчерк
Криками сеяло томно
Пряди тепла в позвоночник
Меряло долго лекало
Целилось прямо и в сердце
Млечную кашку лакало
С острым оранжевым перцем
* * *
Хорошо что нет металлургии
Хорошо что игры в поддавки
А в меду кусочки ностальгии
Крестики гробы как островки
Вдоль дорог которых нет на свете
Кропоточки точки и бордюр
Всё в грязи с одной мечтой о лете
Где дожди как платье от кутюр
И опять же патока свободы
Той которой вовсе здесь и нет
Только дух отец сыновьи своды
Церкви непристойный лазарет
Хорошо что нет металлургии
Хорошо что нету больше нас
Мы есть бог святыни иль стихии
Главное чтоб крестик не угас
* * *
Ах в чем печаль украденная дочь
Я думаю как ночью не продаться
Я думаю как небо уволочь
С собою в гроб в костюме чужестранца
Я думаю что я немой мотив
Что ты не я и ты не мой любовник
И слез моих среди плакучих ив
Мне вырыдать придется не с половник
Я думаю что мир и мор вокруг
Лишь странный сон где друг мне только ветер
Но коль шагать теперь за этот круг
То милый вий лишь ты за всё в ответе
Шагнуть вперёд вперёд из ада прочь
С одной мечтой о теплом мирном лете
Поплачь моя украденная дочь
Ах есть ли ты на этом белом свете
Коль нет тебя что делать мне скажи
Во сколько лет придется стать собою
Где мой билет в ту пропасть где дрожит
Рука листвы под трепетной звездою
Как быть отплыть в далёкий небосвод
И напрочь это небо растолочь
Испить дождя и самых чистых вод
О будь моей украденная дочь
|
|
2022-2023-ОБ АВТОРАХ
ОБ АВТОРАХ
АКС, Ирина, Нью-Йорк. Поэт, журналист. Родилась в 1960 г. в Ленинграде. В США с 2000 г. Автор поэтических книг: «В Новом свете», 2006; «Я не умею жить всерьез», 2010. Публикации в журналах: «Дети Ра», «Побережье», «45-я параллель», «Галилея», «Слово\Word» и др.
АЛАВЕРДОВА, Лиана, Нью–Йорк. Поэт, переводчик, драматург. Родилась в Баку. Закончила исторический факультет Азербайджанского госуниверситета. Эмигрировала в 1993 году. Поэтические сборники: «Рифмы», 1997; «Эмигрантская тетрадь», 2004; «Из Баку в Бруклин», 2007. Стихи переводились на английский язык. Публикуется в альманахах, журналах и газетах США, в журнале «Знамя» и др. российских изданиях.
АМЧИСЛАВСКИЙ, Александр, поэт. (1958, Москва – 2022, Торонто.) Окончил Московский пединститут, факультет русского языка и литературы и Ленинградскую академию художеств имени
И. Е. Репина, искусствоведческий факультет. Работал учителем русского языка и литературы, художником-реставратором. В 1990-1998 гг. жил в Израиле. С 1998 – в Канаде, Торонто. Публиковался в журналах: «Новый Свет», «Нижний Новгород», «Новый журнал», «Крещатик», «Этажи», «Дружба народов», «Знамя», «Нева», «Эмигрантская Лира», «Западное Побережье», «Палисадник», «Связь времён», «Под небом единым», в Антологии «Русской рифмы», «Южное сияние» и др. Лауреат премии Эрнеста Хемингуэя журнала «Новый Свет» за сборник стихов «За тонким полотном» (изд. «Время», Москва, 2017). Лауреат премии Эрнеста Хемингуэя журнала "Новый свет " (Торонто).
АМУРСКИЙ, Виталий, Франция. Поэт, эссеист, журналист. Родился в Москве в 1944 году. Во Франции с 1973 года. Автор девяти книг и многочисленных публикаций в журналах, альманахах и сборниках России и Зарубежья.
АПРАКСИНА, Татьяна, Санта Лючия (Santa Lucia), Калифорния. Художник, поэт и писатель, главный редактор международного журнала культуры «Апраксин блюз». Род. в 1963 г. в Ленинграде. Автор книги «Калифорнийские псалмы», 2013. Публ. в «Литературной газете», журнале «Нева». Персональные выставки работ живописи в России и Европе.
БАРШАЙ, Александр, Элазар, Гуш-Эцион, Израиль. Журналист, публицист. Род. в 1941 г. в Киеве. Школу и университет окончил в городе Фрунзе (Бишкек). Работал в газетах Киргизии и Казахстана. В Израиле с 1995 года. Постоянный автор русскоязычных изданий Израиля. Автор двух публицистических книг – «Праотец Авраам любит их» и «Гибель Ямита».
БАТШЕВ, Владимир, Франкфурт-на-Майне, Германия. Поэт, сценарист, редактор журналов «Литературный европеец» и «Мосты». Родился в 1947 г. в Москве. Был одним из организаторов литературного общества СМОГ. Автор книг: «Записки тунеядца», 1994; «Подарок твой – жизнь» (Стихи), 2005 и мн. др.
БИЛЯК, Елена, Сан-Франциско. Родилась во Львове. Окончила филологический факультет Львовского университета им. Ивана Франко. Преподавала литературу, организовала театрально-дискуссионный клуб для подростков. В 1993 году переехала в Калифорнию. Работает в социальных службах города, а также обучает детей и подростков русскому языку и театральному мастерству. Стихи пишет с юности. Публикации в интернете. В 2021 г. – первые печатные публикации в сборниках «Артелен», Киев.
БЛИЗНЕЦОВА, Ина, Ирвингтон, шт. Нью–Йорк. Поэт, переводчик. Родилась в 1958 году в Оренбурге. На Западе с 1979 года. Сборники стихов: «Долина тенет», 1988; «Вид на небо», 1991; «Жизнь огня», 1995; «Solea», 1998. Публикуется в «Новом Журнале», «Интерпоэзии».
БЛИЗНЮК, Дмитрий – поэт, литератор. Живёт в Харькове, Украина. Публикации: "Знамя", "Нева", "Новая Юность", "Сибирские Огни", "Крещатик" "Радуга", "Плавучий Мост", "Невский альманах" и др. Публикации на английском: "Poet Lore", The Pinch", "Dream Catcher", "Magma" "Grub Street", "Salamander", "Willow Springs и др . Лауреат нескольких международных конкурсов. Книги стихов "Сад брошенных женщин" 2018, "Утро глухонемых" 2018, "Снегопад в стиле модерн" 2020, "Моментальное фото" 2020. Сборник стихов на английском «The Red F оrest» 2018 («Fowlpox press», Canada).
БОБЫШЕВ, Дмитрий Васильевич, Шампейн, Иллинойс. Поэт, эссеист, мемуарист, переводчик, профессор Иллинойского университета в г. Шампейн-Урбана, США. Родился в Мариуполе в 1936 году, вырос и жил в Ленинграде, участвовал в самиздате. На Западе с 1979 года. Книги стихов: «Зияния» (Париж, 1979); «Звери св. Антония» (Нью–Йорк, 1985, иллюстрации. М. Шемякина); «Полнота всего» (Санкт–Петербург, 1992); «Русские терцины и другие стихотворения» (Санкт–Петербург, 1992); «Ангелы и Силы» (Нью–Йорк, 1997); «Жар–Куст» (Париж, 2003); «Знакомства слов» (Москва, 2003); «Ода воздухоплаванию» (Москва, 2007); «Чувство огоромности» (Франкфурт-на-Майне, 2017). Автор-составитель раздела «Третья волна» в «Словаре поэтов русского зарубежья» (Санкт-Петербург, 1999). Автор литературных воспоминаний «Я здесь (человекотекст)» (Москва, 2003), «Автопортрет в лицах (человекотекст)» (Москва, 2008) и трехтомника «Человекотекст», 2014. Подборки стихов, статьи и рецензии печатались в эмигрантских и российских журналах.
БОЖКО, Игорь Антонович, Одесса, Украина. Художник-постановщик, сценарист, киноактёр, композитор. Родился в 1937 г. в Харькове. Член Национального союза художников Украины и Национального союза журналистов. По сценарию И.Божко на Одесской киностудии поставлен кинофильм «Три истории» (режиссёр Кира Муратова). Снимался как актер; в «Морском волке», в «Пустыне», отец Михаил (одна из главных ролей) в «Маленькой жизни», в трех фильмах Киры Муратовой. Автор книги прозы «Краски памяти» и стихов «Очередь», «Сухая трава».
БРИФ, Михаил, Нью-Йорк. Поэт, прозаик, эссеист. Родился в г. Херсоне, Украина Закончил ХГПИ В Нью -Йорке с 1994 года. Автор шести поэтических книг "Високосный век",1991; "Галера",2003; "Единственное небо" ,2004; Братья милосердия", 2006; "Предзимье", 2007; "Черная дыра",2019. Неоднократно публиковался в периодических изданиях и альманахах бывшего СССР, США и Европы, в журналах "Дружба народов", "Смена", "Новый журнал", «Вестник» и др.
ВОЛОВИК, Александр Михайлович (1931-2003, Израиль), поэт, писатель переводчик. Сборники стихов: «Процессия», 1997; «Приди в мой дом» (на иврите), 1979; «Словно дым в небо», 1990; «Сто стихотворений в переводе с иврита», 1991, «Райский сад», 1992; «Мост моей жизни», 1995; «Двести стихотворений», 2000.
ВОЛОДИМЕРОВА, Лариса, Амстердам. Поэт, писатель, журналист, правозащитник. Родилась в Ленинграде в 1960 году. Филолог, окончила ЛГУ. В 1992 выехала на жительство в государство Израиль. Работала ректором Института литературы, журналистики и драмы в Иерусалиме. Переехала в Голландию. Автор более десятка книг (стихи, поэмы, повести, романы, пьес).
ГАРАНИН, Дмитрий, Нью-Йорк и Баден-Баден, Германия. Родился в Москве в 1954 году. В США с 2005 года. Публикации стихов в журналах: "Крещатик", "Слово/Word", “Зарубежные задворки”, сетевых и бумажныж альманахах: “45-я параллель”, «Семь искусств», “Литературная Америка”, “Черновик”, “Золотое Руно”, “9 Муз”, "Asian Signature", Индия (англ.).
ГЕРШЕНОВИЧ, Марина, Дюсельдорф, Германия. Поэт, переводчик. Родилась в Новосибирске. Живет в Германии с 1998 года. Работала в театре-студии «Смайл» при YMCA, в Дюссельдорфе. Переводит на русский язык немецкую и английскую поэзию (Машу Калеко, Гертруду Кольмар, Редьярда Киплинга, Шела Сильверстайна и др.) Член содружества русскоязычных литераторов Германии. На стихи Марины Гершенович написано много песен. Лауреат песенного фестиваля имени Валерия Грушина в номинации «автор» 1989 года. Работы публиковались в Антологии русского поэтического перевода «Век Перевода-XXI» (Москва, издательство «Водолей») «Русский Альбион» - Англия, «Семь искусств» - Россия, в Израиле «Литературный Иерусалим», в США «Вестник» и во многих других. Изданные книги: «Разговоры на распутье» (1995), «В поисках ангела» (2002), «Книга на четверых» (2005), «Маша Калеко. Жизнь и стихи» / Перевод с немецкого (2007), «Auf der Suche nach dem Engel» / «В поисках ангела» /, переводчик: Erich Ahrndt (2021).
ГОЛКОВ, Виктор, Тель-Авив. Поэт, писатель, переводчик, литературный критик. Родился в Кишиневе в 1954 году. В Израиле с 1992 года. Публикации в журналах "22", "Алеф", "Крещатик", "Интерпоэзия" и др., в альманахах "Свет двуединый – евреи и Россия в современной поэзии", "Всемирный день поэзии". Автор более десяти книг.
ГОЛЛЕРБАХ, Сергей Львович (1923, Детское Село – 2021, Нью-Йорк). Живописец, график, эссеист, педагог. На Западе с 1942 года. Автор нескольких книг, включая: «Свет прямой и отраженный», 2003; «Нью-Йоркский блокнот», 2013. Член Американской Национальной Академии Художеств, Американского Общества Акварелистов и др. Представлен во многих музеях и галереях США и Европы.
ГОЛУБКОВ, Кирилл, поэт, журналист. В марте 2022 года переехал из Москвы в Сан-Франциско. Род. в 1966 г. в Ленинграде. Детство и отрочество провёл в Литве. Окончил Московский институт иностранных языков им. М. Тореза. Работал выпускающим редактором Главной редакции переводов Агентства печати “Новости”. С 1998 года – в PR-индустрии. Владеет английским, французским и литовским языками. Писать стихи начал в 16 лет. Некоторые из них стали авторскими песнями. Автор поэтического сборника "Потерянный рай", 2014.
ГОНЧАРОВА, Марианна (26 мая 1957 – 5 сентября 2022) – писатель, журналист, переводчик. Автор книг «Поезд в Черновцы» (Одесса), «Кенгуру в пиджаке», «Левый автобус», «Черная кошка в оранжевых листьях», «Моя веселая Англия», «Отдам осла в хорошие руки», «Этюды для левой руки», «Дракон из Перкалаба», «В ожидании конца света», «Четвертый звонок», «Дорога. Записки из Молескина», «Персеиды», Кошка Скрябин и другие», «Аргидава», «Папа, я проснулась (Изд-ва ЭКСМО, «Азбука-аттикус», АСТ. Москва.). «Будь на моей стороне…» (Саммит-книга, Киев), «Тупо в синем и в кедах. Дневник Лизы Бернадской» («Время». Москва), «Спроси его имя», «Когда Луна снимает шляпу» («Печатный двор Олега Федорова». Киев). Постоянный автор журналов «Медведь» (Москва»), «Фонтан» (Одесса), «Радуга» (Киев). Лауреат «Русской премии» (2013 г. Москва). Лауреат премии им. Исаака Бабеля (2017 г. Одесса). Лауреат премии Эрнста Хэмингуэя (2018 г. Канада). Лауреат премии им. Владимира Короленко (2019).
ГОРЯЧЕВА, Юлия Юрьевна, Москва. Журналист. Окончила факультет журналистики МГУ
им. Ломоносова и магистратуру Норвичского университета (США). Работала в журнале «Иностранная литература» и в «Независимой газете». Сотрудничает с отечественными и зарубежными изданиями. Член Союза журналистов Москвы. Автор книг по истории Русского Зарубежья: «Афон. Форт–Росс. Русское дело» (Этносфера, 2011) и «Новая Россия – Соотечественники Зарубежья: единое культурное пространство» (Этносфера, 2012).
ДУБРОВИНА, Елена, Филадельфия. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Елена Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором четырнадцати книг на русском и английском языках. Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», автор сборника статей «Силуэты», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». В 2022 году в издательстве «Русский путь» вышел 4-й том статей Ю. Мандельштама. Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскoязычных и англоязычных периодических изданиях. Входит в редколлегию «Нового Журнала».
ЕСЕНИН-ВОЛЬПИН, Александр Сергеевич (12 мая 1924, Ленинград, СССР – 16 марта 2016, Бостон, США) – советский и американский математик, философ, поэт, один из лидеров диссидентского и правозащитного движения, правового просвещения в диссидентских кругах, сын Сергея Есенина и поэтессы и переводчицы Надежды Вольпин. Организатор «Митинга гласности» 5 декабря 1965 года в Москве, в 1970 – 1972 гг. являлся экспертом Комитета прав человека в СССР, как политзаключённый провёл в тюрьмах, ссылке и психиатрических клиниках 6 лет. Еще в студенческие годы стал известен как поэт, неоднократно выступал публично с чтением стихов. За границей, по его желанию, были опубликованы философское эссе под названием «Свободный философский трактат» и сборник стихов «Весенний лист».
ИЛЬИНСКИЙ, Олег Павлович (1932 – 2003) – русский поэт, эссеист. Родился в семье искусствоведов (отец – П. Д. Пономарёв, сменивший в эмиграции фамилию на Ильинский). С 1944 жил с родителями в Германии, с 1949 изучал в Мюнхене философию, историю русской культуры (у Ф. Степуна) и германистику. В 1956 переселился в США. Стихи начал писать в Германии, публиковался с 1950 (журнал «Грани»). Все шесть его сборников имеют одно и то же название: «Стихи». Регулярно печатался в альманахе «Встречи». Публиковал статьи и эссе о русской литературе, в частности об эпохе романтизма и о серебряном веке. Жил в городе Ричмонд-Хилл, штат Нью-Йорк. Книги: Стихи, Frankf./M., 1960, Стихи. Книга вторая, München, 1962, Стихи, книга третья, там же, 1966, Стихи. Книга четвёртая, Madrid, 1976, Стихи. Книга пятая, New York, 1981. Диссертация: «Некоторые проблемы русского романтизма. Опыт исследования на материале прозы В. Ф. Одоевского» (Нью-Йоркский университет, 1970)
КАГАН, Виктор, Германия. Врач и психолог, докт. мед. наук, PhD. Автор более 30 книг, лауреат Национальной премии «Золотая Психея» за книгу «Смыслы психотерапии» (2018). Стихи, проза, переводы, эссе, литературная критика публикуются в российских и зарубежных бумажных и электронных изданиях. Автор 11 поэтических книг. Дипломант Международного Литературного Волошинского конкурса (2005, 2008), лауреат литературной премии «Серебряный век» (по результатам книжной ярмарки non-fiction, 2009).
КАНТ, Ирина, г. Индепенденс, штат Миссури. Поэт, переводчик, литературный исследователь. На Западе с 1991 г. Автор нескольких поэтических сборников. Соавтор нескольких книг. Переводчик поэзии начала 17 века "Salve Deus Rex Iudæorum" Эмилии Лэньер. Член Шекспировского Оксфордского Содружества (США). Опубликовала 1-й том монографии "Эстафета Фениксов", посвященной вопросу авторства произведений Шекспира. Публикации стихотворений в периодических изданиях России, Украины и США.
КАЦОВ, Геннадий, Нью-Йорк. Поэт, писатель, журналист, теле– и радиоведущий. Родился в 1956 г. в Евпатории. Жил в Москве. В 80-х был одним из организаторов московского клуба «Поэзия» и участником московской литературной группы «Эпсилон-салон». С 1989 г. живет в США. Вел передачи по культуре в программе «Поверх барьеров» на радио «Свобода». С 2010 г. – владелец и гл. редактор портала RUNYweb.com Автор восьми книг, среди которых: «Игры мимики и жеста», «Притяжение Дзэн», «Словосфера», «Меж потолком и полом». Публикации в журналах: «Знамя», «Новый Журнал», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Дети Ра» и др.
КОЗЛОВ, Павел, Москва – шт. Колорадо, США. Родился в Москве. Учился на факультете журналистики МГУ. Был артистом балета Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Работал балетмейстером в Colorado Ballet, США. Автор книг: «Роман для Абрамовича», «В срок яблоко спадает спелое», «Раздвигая руками дым», «Кавалер умученных Жизелей», «Реинкарнация», «Сто тысяч рашпилей по нервам» поэтических сборников «По Мясницкой по улице Кирова», «Не клевещи, злодей отъявленный, что мы без радости живём» и др.
КОСМАН, Нина, Нью-Йорк. Родилась в Москве. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: «Перебои» (Москва, 1990), «По правую руку сна» (Филадельфия, 1998). Книги на английском: «Behind the borders» (Harper Collins, 1994, 1996), «Gods and mortals» ( Oxford University Press, 2001), роман «Queen of the Jews» (Philistine Press, 2016).Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка. Переводы на англ. стихов Марины Цветаевой – в двух книгах «In the Inmost Hour of the Soul» и «Poem of the End».
КРЕЙД, Вадим Прокопьевич, Айова Сити. Поэт, историк литературы, переводчик, профессор–славист. Родился в 1936 г. в Нерчинске. На Западе с 1973. Окончил Ленинградский и Мичиганский университеты. Докторская степень по русской литературе в 1983. Преподавал в Калифорнийском, Гарвардском университетах и университете Айовы. Главный редактор «Нового журнала» (1994–2005). Автор и составитель более 40 книг о Серебряном веке и эмигрантской литературе: «О русском стихе», антология «Вернуться в Россию – стихами», 1995; «Русская поэзия Китая», 2001 и многих других. Справочник «Словарь поэтов русского зарубежья», 1999. Сборники стихов: «Восьмигранник», 1986; «Зеленое окно», 1987; «Квартал за поворотом», 1991; «Единорог», 1993.
ЛЕВИНЗОН, Рина (1939, Москва – 2022, Иерусалим). Поэт, прозаик, переводчик, педагог. В Израиле с 1976 г. Сб. стихов: «Путешествие», 1971; «Прилетай, воробушек» (стихи для детей),1974; «Два портрета», 1977; «Ветка яблони, ветка сирени», 1986; «Колыбельная отцу», 1993; «Этот сон золотой», 1996; «Седьмая свеча», 2000; «Два города – одна любовь», 2008 и др.
ЛИТИНСКАЯ, Елена, Нью-Йорк. Поэт, писатель, переводчик. Родилась в Москве. Окончила
МГУ. В США с 1979. Автор книг стихов и прозы: «Монолог последнего снега»,1992; «В поисках
себя», 2002; «На канале», 2008; «Сквозь временную отдаленность», 2011. Публикации в
периодических изданиях Москвы, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Основатель и Президент Бруклинского клуба русских поэтов, а также вице-президент общества ОРЛИТА.
МАЗЕЛЬ, Михаил, Нью-Йорк. Родился в Москве в апреле 1967 года. Пишет – с 1987 года. Окончил математическую школу и технический ВУЗ. Работал в НИИ. Поэт, сказочник, фотограф, иллюстратор, дизайнер книг и веб–проектов. На стихи – написано более ста песен. Профессионально занимается фотографией с 2002–го года. В середине 90–х внезапно перестал ходить, пользуется инвалидным креслом и поэтому в 1997 году года семья переехала в США. Вице–президент Клуба Русских Писателей Нью–Йорка. Автор более десяти книг
стихов и прозы. Участник девяти фотовыставок. Ведет и пропагандирует активный образ жизни инвалидов–колясочников.
МАШИНСКАЯ, Ирина – автор тринадцати книг стихов, эссе и переводов, в том числе, The Naked World (2022) и Giornata (2022). Редактор литературного проекта StoSvet / Cardinal Points (США), соредактор, с Р.Чандлером и Б. Дралюком, англоязычной антологии русской поэзии The Penguin Book of Russian Poetry (Penguin Classics, 2015). С 1991 живет в США.
МАШНОВА, Мила, Харьков, Украина. Поэт, культуртрегер. Автор сборников стихотворений «Неона» (2003, Украина), «Синдром Адели» (2016, Германия, Канада, Украина), "Tabula incognita" (2019, Украина), "Чернолуние" (2019, Украина), «Идефикс» (2021, Украина). Публиковалась в журналах: «День и ночь», «Плавучий мост», «Зарубежные задворки», «Квадрига Аполлона» и др.
МЕЖИРОВА, Зоя, Москва и Иссакуа, шт. Вашингтон. Поэт, историк–искусствовед, журналист. Родилась в Москве. Окончила искусствоведческое отделение МГУ. Дочь поэта Александра Межирова. Автор трех поэтических сборников. Публикации в журналах: «Новый мир», «Знамя», «Арион», «Юность», «Новый журнал» и др.
МЕЛОДЬЕВ, Мартин, Маунтин-Вью (Mountain View), Калифорния. Родился в Новосибирске в 1953 г. Окончил Новосибирский государственный университет. В США с 1989 г. Автор поэтических сборников: «Шлюз» (1998), «Как по нотам» (2018), «Я не люблю Владимирскую Русь» (2020) и др. Публикации в журналах «День и ночь», «Интерпоэзия», альманахах и антологиях Новосибирска, Нью-Йорка, Сан-Хосе и др.
МЕЛЬНИК, Александр, Льеж, Бельгия. Поэт, прозаик, эссеист, культуртрегер. Родился в 1961 г. в Молдавии. Окончил Московский институт геодезии, аэрофотосъёмки и картографии. 18 лет прожил в Забайкалье, в Улан-Удэ (картографирование дна Байкала, геодезические работы, космическая география, бизнес). С 2000 г. проживает в Бельгии. Доктор наук (география, университет Льежа). Президент ассоциации «Эмигрантская лира» (одноимённые фестиваль, журнал, интернет-конкурс, выездные поэтические вечера в разных странах и др.). Дважды (в 2014 и 2017 гг.) входил в шорт-лист специального приза и диплома «Русской премии» «За вклад в развитие и сбережение традиций русской культуры за пределами Российской Федерации». Автор нескольких книг поэзии и прозы.
МИНИН, Евгений, Иерусалим. (Род. 1949, Невель, Псковской обл.) Поэт, пародист, издатель. Автор тринадцати поэтических сборников и книги прозы. Член Русского ПЕН–центра. Главный редактор журнала «Литературный Иерусалим». Многочисленные публикации в литературных журналах и периодических изданиях Израиля и России. Лауреат Третьего поэтического фестиваля памяти Поэта – Израиль, а также премии журнала «Флорида» и премии Литературной газеты «Золотой теленок».
МИНКИН, Олег Гаврилович, поэт, переводчик. Родился в 1952 году в деревне Чернявка Хотимского района Могилевской области. После окончания Бобруйской школы-интерната № 1 (1969) поступил в Московский энергетический институт. Через два года перевелся в Московский институт инженеров сельскохозяйственного производства (окончил в 1975 г.). Работал мастером на строительстве электроподстанции в Бурятии (г. Улан-Удэ), инженером-электриком на нефтеперекачивающую станцию нефтепровода «Дружба» (г. Новополоцк), инженером-наладчиком в системе «Галовтранснафта» (г. Гомель), инженером технадзора на нефтепроводах севере Тюменской области (г. Ноябрьск). Член СБП с 1988 года. Издавал газету «Рунь». Начал выступать в республиканской печати со стихами в 1980 г. (газеты «Гомельская правда», «Литература и искусство»). Автор ряда книг поэзии, прозы, а также детских книг. Перевел стихи Ц.Норвида, Б.Лесьмяна, Л. Стаффу, П.Грабовскага. Живет в Вильнюсе.
МИХАЛЕВИЧ-КАПЛАН, Игорь Михайлович – поэт, прозаик, переводчик, издатель, культуролог. Родился в городе Мары, Туркменистан (1943). Вырос во Львове, Украина. Окончил факультет журналистики Львовского полиграфического института. В 1979 эмигрировал в США, Филадельфия. Ныне живёт в Нью-Йорке. Главный редактор литературного издательства "Побережье". Издал семь книг прозы и поэзии, в том числе книгу на английском языке": «Reflected Days», 2000 и трёхтомник избранных произведений. Издавался в антологиях и коллективных сборниках: "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", Москва, 1998; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев, 2005, "Современные русские поэты", Москва, 2006, "Антология русско-еврейской литературы двух столетий (1801-2001)", на английском языке, Лондон – Нью-Йорк, 2007-2008, "A Journal of Russian Thought" (Калифорния), 2009, "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев, 2008, "100 лет Русской Зарубежной поэзии", Франкфурт-на-Майне, Германия, 2017 и т.д. Печатается в литературных журналах, сборниках и альманахах России, Украины, Англии, США, Китая, Дании, Канады, Германии, Израиля и др. Произведения публиковались: "Российская эмиграция: прошлое и современность", Российская Академия Наук (РАН), Москва, "Нева", Санкт-Петербург, "Радуга", Киев, "Петрополь", Санкт-Петербург, "Новый журнал", Нью-Йорк, "Философские науки", РАН, Москва; "Вестник Российского философского общества" РАН, Москва; "Семь дней", Тель-Авив, "Рубеж", Владивосток, "Связь времён", Калифорния и многих других. Член редколлегий альманаха "Встречи" (2000-2007), Филадельфия; "Связь времён" (с 2011), Сан-Хосе, Калифорния; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев; журнал литературы и искусства «Слово/Word», Нью-Йорк. Составитель многих антологий, в том числе "На Побережье. Рассказы писателей русского Зарубежья", Бостон. Статьи по культуре, литературе и искусству, критические статьи и рецензии в многочисленных "толстых" журналах и сборниках.
МОЛОДИД, Влад, Киев. Юрист. Блогер. Пишет стихи. Создатель благотворительного фонда «Заряди Україну».
НЕМИРОВСКИЙ, Александр, Вудсайд (Woodside), Калифорния. Родился в Москве. На Западе с 1990 г. Автор сб. стихов: «Без читателя», 1996; «Уравнение разлома», 2009; «Система отсчета», 2012; «На втором круге», 2014. Публикуется в журналах «Терра-Нова», «Апраксин блюз», «Новый Журнал», «Чайка» и др., в альманахах США, Франции и Финляндии. Член СП Петербурга, иностранное отделение.
ОБОЛЕНСКАЯ-ФЛАМ, Людмила Сергеевна (урождённая Чернова; род. 1931, Рига) – русский публицист, живет во Флориде, США. Внучка литератора и правоведа Петра Якоби, праправнучка академика Бориса Якоби. В 1944 году вместе с семьёй оказалась в Германии. После Второй мировой войны окончила гимназию в Мюнхене, вступила в Народно-трудовой союз. Жила в Касабланке, Лондоне, Париже, работала в европейской редакции радиостанции «Голос Америки», затем с 1975 года работала в центральном офисе радиостанции в Нью-Йорке. Проработала на радио около 40 лет, пройдя путь от диктора до начальника отдела. Автор биографической книги о деятельнице французского Сопротивления Вере Оболенской «Вики; княгиня Вера Оболенская» (1996, переиздание 2005), сборника очерков «Судьбы поколения 1920 – 1930-х годов в эмиграции», многочисленных статей в газетах «Русская мысль» (Париж) и «Русская жизнь» (Сан-Франциско), «Новом журнале» (Нью-Йорк) и других изданиях.
ОРЛОВА, Наталья. Родилась в Поволжье, в г. Кинель-Черкассы. Окончила Литературный институт им. А.М.Горького в семинаре Е.М.Винокурова. Автор трех поэтических сборников. Переводчик поэзии стран Востока, автор статей о поэзии Серебряного века. Составитель нескольких хрестоматий для средней школы. Была редактором многих книг. Публикации в журналах: "Юность", "Новый мир", "Знамя", "Континент" и др.
ПРОБШТЕЙН, Ян Эмильевич (р. 1953) – поэт, переводчик поэзии, литературовед, канд. фил. наук, доктор литературоведения (Ph. D.), профессор кафедры английского языка и литературы (Touro College, New York). Как переводчик печатался в бывшем СССР с 1980 г., но как поэт впервые был опубликован в «Континенте» стараниями Натальи Горбаневской. Составитель, редактор, автор предисловия, комментариев и один из ведущих переводчиков книги "Стихотворения и избранные Cantos" Эзры Паунда (1 т., СПб, Владимир Даль, 2003) «Стихотворения и поэмы» Томаса Стернза Элиота (М., АСТ, 2013), «Полное собрание пьес и стихотворений Т. С. Элиота» (СПб.–Москва: Азбука-Иностранка, 2019), «Испытание знака», Избранные эссе и стихотворения Чарльза Бернстина (М.: Русский Гулливер, 2020). Участвовал в издании «Собрания стихотворений» Дилана Томаса (М.: Рудомино, 2015), автор 12 книг стихов и нескольких книг эссе и литературоведческих исследований на русском и английском языках. На русский переводил с английского, испанского, итальянского, польского, белорусского, латышского, эстонского, и с русского на английский. В дальнейшем стихи, переводы, эссе и статьи печатались также в журналах «Новое литературное обозрение», «Иностранная литература», «Новый мир», «Крещатик», «Новая юность», «Prosodia», «Филологические науки», «Литература двух Америк», «Арион», «Плавучий мост», «Квадрига Аполлона», «Гвидеон», «Поэзия», «Новый Журнал», «Континент», «Стрелец», «Время и Мы», «Семь искусств», в электронных изданиях «Лиterraтура», Textonly, «Либеральная миссия», Gefter.ru, Textura.by, «Облака», «Сетевая словесность», в альманахах «Новая кожа», «Зарубежная Россия», «Связь времен» и в других периодических изданиях. На английском в Atlanta Review, The International Literary Quarterly, Brooklyn Rail: In Translation, Jacket–2, Four Centuries of Russian Poetry in Translation, Ugly Duckling Presse, and International Poetry Review, Salonika, Spring, a journal of E.E. Cummings Society, Calliope, CrazyHorse, Rhino, Sibilla, The McNeese Review, Metamorphosis, and some others as well as in Dialogism and Lyric Self–Fashioning, a collection of essays. Jacob Blevins, editor. Selinsgrove: Susquehanna UP, 2008. 180–260. An Anthology of Jewish-Russian Literature, 1801–2001: Two Centuries of a Dual Identity, 2 vols. Maxim D. Shrayer, editor. Armonk, NY: M E Sharpe, 2007, vol.2., and in the book Vita Nuova (Philadelphia: R.E. M. Press, 1992). Монография на русском «Одухотворенная земля». Книга о русской поэзии (М.: Аграф, 2014) и на английском The River of Time: Time–Space, Language and History in Avant–Garde, Modernist, and Contemporary Poetry. Boston: Academic Studies Press, 2017. Всего около 500 публикаций. https://www.academicstudiespress.com/jewsofrussiaeasterneurope/the–river–of–time?rq=The%20River%20of%20Time
РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печатается в журналах "Новая Юность", "Интерпоэзия", “Дружба народов”, "Студия", "Чайка", "Нева", в поэтических альманахах и сетевых изданиях.
РЕЗНИК, Раиса, Сан-Хосе, Калифорния. Поэт, редактор альманаха «Связь времен». Родилась в 1948 г. в Одессе. Жила и училась в Винницкой области. Окончила Винницкий пединститут. Преподавала англ. язык в Украине и в Молдавии. На Западе с 1994 г. Сб. стихов: «На грани» (на русском и англ.), 1997; «О главном и вечном» (поэтическое переложение еврейских пословиц), 1997; «Точка опоры», 1999. Публ. в журнале «Урал», в антологии «100 дет русской зарубежной поэзии», в альманахах «Встречи», «Побережье», «День поэзии».
РЫЖИХ, Никита Анатольевич, Новая Каховка, Украина Родился в Новой Каховке. Публиковался в журналах «Голос эпохи», «Белая скала», «Дзвін», «Топос», «Фабрика литературы», «Вторник», «Полутона», «Речпорт».
САПИР, Ирина, Израиль, Холон. Родилась в Одессе в 1972 г. Эмигрировала в Израиль в 1991 г. Окончила Тель-Авивский университет. Публикации в многочисленных альманахах и поэтических сборниках: Свиток 34 Израиль 2019, 19; Атланта США 2017; Понедельник Израиль 2018,19,20,22; Золотая Коллекция 21 век Германия 2019; Влтава Прага 2019; Новые Пилигримы Германия 2020, Ассоль Прага 2022 и др. Автор сборников: «Пушистый мир» – стихотворения для детей, «Я родилась осенним утром» – лирический сборник.Финалист, лауреат международных литературных конкурсов: «Русский стиль – МГП», «Редкая птица – Днепр», «Славянские традиции – Прага», «Поэт года – СРП», «Эмигрантская лира – Бельгия», «Арфа Давида – Израиль», и др.
СИКОРСКАЯ Елена, Киев Украина. С марта 2022 года проживает в Сан-Франциско, Калифорния. Актриса, драматург. Родилась в Киеве. Окончила Киевский институт театра и кино им. Карпенко-Карого, актерский факультет. С начала актерской деятельности (1984 г.) сыграла в столичных театрах Украины более двадцати пяти ролей, а также снялась в 26-ти картинах. Последние десять лет большую часть творческой деятельности посвятила работе в кино и преподаванию актерского мастерства. Лауреат международных театральных фестивалей (Эдинбург, Каир, Москва, Белград.). Подготовлена к публикации книга стихов.
СЛИВКИН, Евгений, шт. Вирджиния, США. Родился в 1955 г. в Ленинграде. Получил диплом инженера. Окончил Литературный институт им. Горького. В 1993 г. переехал в США, защитил докторскую диссертацию по русской литературе (Ph.D.), преподаёт на кафедре современных и классических литератур Вирджинского политехнического института. Поэт и исследователь русской литературы XIX и XX вв. Стихи публикуются в журналах «Новый мир» и «Звезда». Автор шести поэтических книг. Лауреат премии журнала «Звезда» за 2021 г.
СПИВАК, Аркадий Леонидович, Израиль, Реховот. Поэт, писатель, эссеист. Родился в 1941 г. в Саратовской обл., в эвакуации. Окончил Днепропетровский металлургический институт. В Израиле с 1994 года. Автор книг прозы и стихов: " Отпуск камикадзе", 2010.; "Цветы первым рейсом", 2010; "Рассказы и эссе", 2010; "Стихи честнее, чем поэты", 2007; "К осени", 2013. Публикации в альманахах и периодических изданиях Израиля, в Фейсбуке.
ТВЕРСКАЯ, Елена, Сан–Хосе, Калифорния. Родилась в Москве. С 1990 года живет в США. Автор трех поэтических книг: «Еврейская елка» (совместно с Ириной Гольцовой) (Иерусалим–Москва, 2005), «Расширение пространства» («Водолей», Москва, 2007). «И вся любовь» (Litera Publishing New York, 2019). Печаталась в журналах «Крещатик», «Новый берег», «Интерпоэзия». «Артикль». Автор двух книг стихов для детей. Переводы из Уистена Хью Одена вошли в антологии «Век перевода» и «Семь веков английской поэзии», под ред. Евгения Витковского.
ФАБРИКАНТ, Борис, Лондон. Родился 9 апреля 1947 года во Львове, окончил политехнический институт. Член Союза российских писателей. Публикации в изданиях «Крещатик», «Новый журнал», «Интерпоэзия», «Литеrrатура», «Литоскоп», «Этажи», «Эмигрантская лира», «Литературный европеец» и др. Автор книг «Стихотворения», «Сгоревший сад», «Крылья напрокат».
ФЕТ, Виктор, Хантингтон, Западная Виргиния. Поэт, биолoг. Родился в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004; «Отблеск», 2008. Публикации в журналах: «Новый Журнал», «Литературный европеец» (Германия); в альманахах: «Встречи» и «Побережье» (США) и др.
ФРАШ, Берта, Йена, Германия. Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живет в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008; «Предчувствие зимы», 2017. Ведет рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США с 1998 года. С 2006 года редактор-дизайнер «Нового журнала». Автор шести книг стихов: «Времена жизни или древо души», 1994;
«Парижские мотивы», 1997; «Два знака жизни», 2000; «И этот век не мой», 2004; «Человек дождя», 2008; «После перевала», 2013. Публикации в альманахе «Встречи», в журналах «Новый
Журнал», «Слово\Word», (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и мн. др.
ХАИТ, Валерий Исаакович, Одесса. Прозаик, поэт, эссеист, редактор, исследователь одесского литературного юмора. Капитан легендарной сборной команды КВН Одессы (1966 – 1971). Руководитель одесских команд-чемпионов КВН 1972 и 1987 г.г. Один из основателей одесской ЮМОРИНЫ – 1972 год. Лауреат премии Российской академии юмора «Золотой Остап» (2006). Автор книг лирических стихов и прозы – тома эссе и воспоминаний «Книга читателя» (Одесса, «Зодиак», 2009), а также ряда юмористических сборников. В 2021-22 гг вместе с киевским издательством «Радуга» осуществил проект «Семь книг Валерия Хаита». Составитель нескольких томов, посвящённых истории одесского юмора (Изд. ЭКСМО (Москва). Инициатор и редактор литературного проекта «Книги Марианны Гончаровой» – 20 книг. Автор идеи международного сбора средств и координатор установки в Одессе памятника И. Э. Бабелю (Памятник открыт 4 сент. 2011 г.) Инициатор учреждения Одесской международной литературной премии имени Исаака Бабеля (Премия существует с 2017.) Главный редактор Одесского юмористического журнала «Фонтан». Вице-президент Всемирного клуба одесситов.
ХАНАН, Владимир, Иерусалим. Поэт, прозаик. Род. 9 мая 1945 г. в Ереване.Жил В Санкт-Петербурге и Царском Селе. Репатриировался в Израиль в 1996 г. Автор поэтических книг: «Однодневный гость» (2001), «Осенние мотивы Столицы и Провинций» (2007), «Возвращение» (2010) и двух книг прозы. Публиковался в США, Англии, Франции, ФРГ, Австрии, Литве, Израиле, России.
ХВИЛОВСКИЙ, Эдуард, Нью-Йорк. Родился в Одессе в 1946 году. Окончил филологический факультет университета. Работал в школе, в Мэрси колледже, сотрудничал в газете. Автор трех поэтических сборников. Публикации в журналах «День и ночь», «Новая Юность», «Новый журнал», «Стосвет», «Времена», «Слово», «45-я параллель».
ЦЕЙТЛИН, Евсей – эссеист, прозаик, литературовед, критик, культуролог, редактор.
Родился в Омске в 1948 г. Окончил факультет журналистики Уральского университета (1969), Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького (1989). Кандидат филологических наук (1978), доцент (1980). Преподавал историю русской литературы и культуры в вузах. Дважды эмигрировал: в 1990 – в Литву, в 1996 – в США Автор эссе, литературно-критических статей, монографий, рассказов и повестей о людях искусства. Автор множества книг: «Перечитывая молчание. Из дневников этих лет» (С.-Петербург, «Алетейя», 2020; на укр. – Киев, “Каяла”, 2020), «Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда?» (С.-Петербург, «Алетейя», 2020), «Одинокие среди идущих. Из дневников этих лет» (С-Пб, «Алетейя», 2013), «Cнег в субботу» (Таганрог, Нюанс», 2012), «Послевкусие сна» (Чикаго, «Insignificant Books», 2012 и мн. др. Книги переведены на немецкий, испанский, английский, литовский, украинский языки. Редактор публицистического и литературно-художественного ежемесячника «Шалом» (Чикаго).
ЧАЙКОВСКАЯ, Ирина, Роквилл, шт. Мэриленд. Писатель, драматург, критик. Родилась в Москве. На Западе с 1992 г. С 2000 г. живет в США. Редактор и автор сетевого журнала «Чайка». Печатается в журналах: «Новый журнал», «Нева», «Звезда», «Знамя», «Октябрь» и др.
ШЕРБ, Михаэль, Дортмунд, Германия. Род. в Одессе. На Западе с 1994 г. Окончил Дортмундский технический университет. Автор поэтического сборника «Река». Публиковался в журналах «Крещатик», «Интерпоэзия», альманахе «Побережье». Победитель поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» 2013 года.
ШТИВЕЛЬМАН, Вита, Торонто, Канада. Поэтесса, переводчик, эссеист, основатель и руководитель EtCetera – клуба физиков и лириков. Родилась в Черновцах, выросла в Казани, с 1990 жила в Израиле, с 1999 живёт в Канаде. Окончила Казанский университет и Израильский Технион. Автор двух книг. Публиковалась в журналах и альманахах Канады, США и Европы.
ЯРОВОЙ, Сергей, Филадельфия. Поэт, ученый, переводчик. По профессии биохимик и молекулярный биолог. В США получил второе образование и защитил диссертацию магистра в области буддийской медитации. Родился в 1964 г. в Коммунарске, Украина. Окончил Донецкий университет. Защитил диссертацию в Институте биоорганической химии Российской Академии Наук. Жил в Москве. Выехал на Запад в 1994 г. Работал во Франции, затем переехал в США. Занимается научными исследованиями в Пенсильванском университете. Публикуется в зарубежных, российских и украинских литературных изданиях. Автор четырех поэтических сборников.
|
|
Татьяна АИСТ, Калифорния
Поэт, прозаик, переводчик, профессор китайской философии и религии. Род. в 1956 г. в Ленинграде. На Западе с 1989 г. Автор книг: "Китайская грамота" (на русском, английском и китайском языках), 1996; "Япония под снегом», 2009 и др.
|
|
Лиана АЛАВЕРДОВА, Бруклин.
Поэт, переводчик, драматург. Родилась в Баку. Поэтические сборники: «Рифмы», 1997; «Эмигрантская тетрадь», 2004; «Из Баку в Бруклин», 2007 (на русском и англ.). Публикации в периодических изданиях Америки.
|
|
Виталий АМУРСКИЙ, Франция
Поэт, эссеист, критик. Профессиональный журналист. Окончил филфак МОПИ, получил диплом DEA в Сорбонне. Родился в 1944 г. в Москве. На Западе с 1972 г. Автор книг: «Памяти Тишинки», 1991; «Запечатленные голоса», 1998; «СловЛарь», 2006; Сборники стихов: «Tempora mea», 2004; «Серебро ночи», 2005; «Трамвай "А"», 2006; «Земными путями», 2010. Публикации в журналах : «Дети Ра», «Звезда», «Крещатик», «Новый журнал» и др. Лауреат премий журналов:«Футурум aрт» ( Москва ) в номинации «Поэзия» за 2005 год, «Литературный европеец» ( Франкфурт-на-Майне ) за 2009 год.
|
|
Владимир БАТШЕВ, Франкфурт-на-Майне
Поэт, сценарист, редактор журналов «Литературный европеец» и «Мосты». Редактор и составитель антологии русских поэтов Германии «Муза Лорелея», 2002. Род. В 1947 г. в Москве. Был одним из организаторов литературного общества СМОГ ( Смелость, Мысль, Образ, Глубина ). Автор романа-документа «Записки тунеядца», 1994; «Подарок твой – жизнь» (Стихи), 2005; «Мой французский дядюшка», 2009; «Река Франкфурт», 2009 и др
|
|
Ася ВЕКСЛЕР, Израиль
Поэт. Родилась в Глазове. Выросла в Ленинграде. С 1992 года живёт в Иерусалиме. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Автор книг стихов: «Чистые краски» (1972); «Поле зрения» (1980); «Зеркальная галерея» (1989); «Под знаком Стрельца» (1997); «Ближний Свет» (2005).
|
|
Мария ВОЙТИКОВА, Назарет
Поэт. Родилась в 1961 г. в Смоленской области. C 2001 года живёт в Израиле. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Автор двух сборников стихов: "Любовь моя, заступница!" и "Горячие камни".
|
|
Дмитрий Бобышев
БОБЫШЕВ, Дмитрий Васильевич, Шампейн, Иллинойс. Поэт, эссеист, мемуарист, переводчик, профессор Иллинойского университета в г. Шампейн-Урбана, США. Родился в Мариуполе в 1936 году, вырос и жил в Ленинграде, участвовал в самиздате. На Западе с 1979 года. Книги стихов: «Зияния» (Париж, 1979), «Звери св. Антония» (Нью-Йорк, 1985, совместно с Михаилом Шемякиным), «Полнота всего» (Санкт-Петербург, 1992), «Русские терцины и другие стихотворения» (Санкт-Петербург, 1992), «Ангелы и Силы» (Нью-Йорк, 1997), «Жар–Куст» (Париж, 2003), «Знакомства слов» (Москва, 2003), «Ода воздухоплаванию» (Москва, 2007). Автор-составитель раздела «Третья волна» в «Словаре поэтов русского зарубежья» (Санкт-Петербург, 1999). Автор литературных воспоминаний «Я здесь (человекотекст)» (Москва, 2003) и «Автопортрет в лицах (человекотекст)» (Москва, 2008). Подборки стихов, статьи и рецензии печатались в эмигрантских и российских журналах.
|
|
Лина Вербицкая, США
ВЕРБИЦКАЯ, Лина, Блумфильд, Нью-Джерси. Поэт, прозаик. Эмигрировала в США в 1992 году. Публиковалась в альманахах: «Встречи», «Побережье» (Филадельфия), в периодических изданиях США и Украины.
|
|
Ирина Акс
АКС, Ирина, Нью-Йорк. Поэт, журналист. Родилась в 1960 г. в Ленинграде. В США с 2000 г. Автор книг стихов: «В Новом свете», 2006; «Я не умею жить всерьез», 2010. Публикации в журналах и альманахах: «Дети Ра», «Побережье», «45-я параллель», «Галилея», «Слово\Word», в коллективных поэтических сборниках.
|
|
Андрей Василевский
Андрей Витальевич ВАСИЛЕВСКИЙ, Москва. Родился в 1955 году в Москве. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького в 1985 году (поэтический семинар Евгения Винокурова). С 1976 года работает в журнале "Новый мир", c 1990 года – ответственный секретарь журнала, с марта 1998 года – главный редактор. С 1976 года выступает как литературный критик на страницах самых разных периодических изданий. Наибольшая журналистская активность приходилась на конец 80-х – начало 90-х годов. Печатал стихи в журналах "Новый мир", "Арион", "ШО" (Киев). Автор трех поэтических книг – "Всё равно" (2009), "Еще стихи" (2010), "Плохая физика" (2011). Координатор литературной премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ года. Член жюри фантастической премии "Портал" (Киев) и некоторых других литературных премий. С 2002 года ведет семинар поэзии в Литературном институте.
|
|
Надежда Банчик
БАНЧИК, Надежда, Сан-Хосе. Поэт, переводчик, журналист. Родилась во Львове в 1959 г. Окончила Львовский полиграфический институт и аспирантуру Российского института книги в Москве. В США с 1996 г. Печатается в зарубежных изданиях.
|
|
Филипп Берман
БЕРМАН, Филипп, Филадельфия. Писатель, драматург. Родился в Москве в 1936 г. На Западе с 1981 г. Публикации в журналах: "Континент", "Побережье" "Человек и природа" и др. Участник нескольких антологий на русском и английском языках.
|
|
Иван Волосюк
Иван Иванович ВОЛОСЮК, Донецк. Поэт, филолог. Родился в 1983 году в Донецкой области. Окончил Донецкий национальный университет. Публикации в журналах «Побережье» (США), «EDITA», «Крещатик» (Германия), «День и ночь» «Зинзивер», «Дети Ра», «Новая юность», (Россия), в литературных изданиях и периодической печати Украины, Канады, Австралии, Беларуси, Молдовы. Автор сборников стихов «Капли дождя» (2002), «Вторая книга» (2007), «Продолженье земли» (2010), «Помнящие родство» (2011, в соавторстве), «Донецкие строфы» (2011). Член Межрегионального союза писателей Украины.
|
|
Джорджина Баркер
Джорджина БАРКЕР родилась и живет в Бристоле, Англии. В 2011 году с отличием окончила Оксфордский университет по специальности «русский и латинский языки». Изучает русскую литературу в магистратуре Бристольского университета. Недавно начала писать стихи на русском языке, который изучала в том числе в Воронеже. Стихи издавались в сборнике "Язык, коммуникация и социальная среда, вып. 8" (Воронеж, 2010).
|
|
Лариса Володимерова
ВОЛОДИМЕРОВА, Лариса, Амстердам. Поэт, прозаик, журналист, правозащитник. Родилась в Ленинграде в 1960 году. Филолог, окончила ЛГУ. В 1992 выехала на жительство в государство Израиль. Работала ректором Института литературы, журна-листики и драмы в Иерусалиме. Переехала в Голландию. Автор более десятка книг (стихи, поэмы, повести, романы, пьесы).
|
|
Татьяна АИСТ, Калифорния
Поэт, прозаик, переводчик, профессор китайской философии и религии. Род. в 1956 г. в Ленинграде. На Западе с 1989 г. Автор книг: "Китайская грамота" (на русском, английском и китайском языках), 1996; "Япония под снегом», 2009 и др.
|
|
2011-Аист, Татьяна. Елена Блаватская.
Елена БЛАВАТСКАЯ в переводе Татьяны АИСТ
Язык оригинала: английский
1831-1891
ЕЛЕНА БЛАВАТСКАЯ (англ: Helena Blavatsky), урожденная Ган (нем. von Hahn) – теософ, писательница и путешественница. Философ, оккултист и спиритуалист. Основные сочинения написала по-английски.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА: Елена Петровна Блаватская – знаменитая создательница мировой теософской доктрины. Ее бабушка, происходившая из старинного аристократического рода Долгоруких (в замужестве – Фадеева), была одной из образованнейших и талантливейших женщин своего века. Она писала картины, владела пятью языками и даже сделала несколько существенных открытий в области геологии и исторической ботаники. Мать Елены Петровны получила известность как одна из первых защитниц женских прав в России. Подписываясь псевдонимом Зинаида Р-ва, она писала романы, обличающие нравы тогдашнего общества и рассказывающие о несчастной судьбе женщин. О ее творчестве высоко отзывался Виссарион Белинский, называя русской Жорж Санд. Незаурядной писательницей была и сестра Елены Петровны, Вера Желиховская, которая всячески способствовала распространению учения своей сестры в России и сделала первые переводы ее работ на русский язык. Блаватская получила в детстве хорошее домашнее образование. Она знала естественные науки и иностранные языки, пробовала сочинять в поэзии и прозе. Когда ей исполнилось 17 лет, она неожиданно вышла замуж за вице-губернатора Еревана, Никифора Васильевича Блаватского – человека, который был на 22 года ее старше. Подлинной причиной этого поступка было желание освободиться из-под контроля близких и получить большую свободу. Когда ей стало понятно, что замужество не помогло достичь желанной цели, она покинула Блаватского и навсегда уехала из России. Начались годы путешествий, она побывала в Греции, Египте, Индии, Непале, Тибете, Бирме, Персии и многих других странах. Блаватская изучала коптские гностические тексты на Кипре, практиковала методы духовного транса с индейскими шаманами в Канаде, записывала рецепты у ацтекских колдунов в Перу и проходила обучение культа Вуду в США. В 1873 г. она поселилась в Нью-Йорке, где в 1875 году основала первое в мире теософское общество. В 1877 году в Нью-Йорке вышла в свет первая книга Блаватской – "Изида без покрывала", принесшая ей всемирную известность. В 1884 году Елена Петровна переехала в Лондон, где вышли основные теософские труды – "Секретная доктрина" (1888), "Ключ к теософии" (1889) и "Голос безмолвия" (1889). Ее поэтические стансы из "Секретной доктрины" и "Голоса безмолвия" поражают как своей философской глубиной, так и высоким словесным мастерством. Хотя яркий свет необычной и во многом авантюрной личности Елены Петровны сохранился во многих городах света, где она побывала, с Филадельфией ее связывает особенно прекрасная и поэтическая легенда. Она поселилась в Филадельфии в 1874 году. В 1875 г. вышла здесь замуж за Михаила Бетанелли и жила в доме 3420 на Сенсом Стрит. Почти незамедлительно после брака оказалось, что у Елены Петровны заражение крови, и ей необходимо ампутировать левую ногу. Блаватская наотрез отказалась от операции и приготовилась умирать. Легенда гласит, что во время медитации к ней пришла белая собака с добрыми красивыми глазами, легла на ее почерневшую от воспаления ногу, и воспаление чудесным образом прошло. В этом доме открылось кафе, которое было названо "Белая собака", где и сегодня можно приобрести книги и портреты Елены Блаватской.
КОСМОГОНИЧЕСКИЕ СТАНСЫ ИЗ «КНИГИ ДЗИАНОВ»
* * *
И вот уже весь мир охвачен
Одним безудержным движеньем.
Быстрый ветер этого движенья
Растет, ветвится, плодоносит в темноте –
И тьма вдруг начинает излучать свеченье.
Из этого свечения исходит
Единственный и одинокий луч,
Который проникает
В глубины Матери-Воды
И зарождает в ее бессмертной девственной утробе
Зародыш смертной жизни на земле.
* * *
В начале были трое – Дитя, Мать и Отец,
Триада Неба, вольная в движеньи.
Над Духом, Тьмой и Светом, Треугольником Свободы,
Квадрат Земли возобладал, создавший
Пространство, Тело, Время и Причину.
Теперь Семь Светочей – Семь Разумов семь раз
Должны возжечься и погаснуть в мире,
Семь Миров
Должны родиться и погибнуть, прежде
Чем Тьма, и Свет, и Дух опять возникнут...
* * *
Светящееся Мировое Яйцо,
Дитя Бесконечного Мрака и Света,
Сгущаясь, росло в мировом океане.
Белоснежные сгустки сверкали алмазно:
Закабаленная жизнь,
Своей бесконечности не понимающая,
Не сирота, но и Мать и Отца своих не признающая,
Приобретала все новые очертанья:
Забыта Мать-Темнота,
Ночь и глубина ее вод подземных
Станут ужасом для новой жизни.
Свет-Отец потеряет яркость,
Ограничен квадратом Земли и плоти.
Дитя, которое сейчас растет,
Растет из Света и из Мрака, но не помнит
О Корне Жизни,
Из которого взошел.
* * *
Скажи мне, кто ты?
Разве ты имя, которое все произносят?
Разве ты только мать,
Сестра или жена,
Кого-нибудь, кто имеет свое имя?
Ведь в капле та же самая вода, что в океане.
Песчинка – тот же самый камень, что гора.
Так же и ты.
Ты – тот же свет бессмертных солнц и лун,
Который ты вселенной называешь.
* * *
Не понять, не вообразить, не ощутить
Мировую Ночь.
Степень и смысл ее Небытия не открыт
Ни теми, кто приходил до людей,
Ни людьми, ни теми, кто после придет.
Когда Тьмы еще даже не было, ибо
Свет был еще не создан чтобы
Тьму отделить от Света,
Когда не было ни Творца,
Ни того, чем Творцу творить,
Когда Небытие,
Казавшееся утром после ночи,
Еще не наступило,
Ночь Мировая уже была,
Которую
Нельзя ни понять, ни почувствовать, ни вспомнить.
* * *
То, что сегодня холод и снег,
Неподвижная смерть Антарктиды,
Цвело, сияло и благоухало
Садом доисторической Гиперборейской расы.
Не имеющие ни костей, ни нервов, ни кожи,
Как цветы, из Вселенной
Напрямую энергию пили.
Сгустки блаженства, воли и мысли
Порхали над миром,
И один день их жизни
Был длиннее вечности у людей...
Все быстрее Земля вращалась,
Плющились и росли фантомы,
Сверкающие сгустки света
Обрастали пылью и весом,
Пока первая нога не ступила
На жесткий камень раскаленной дороги,
Пока первая рука не прикрыла
Глаза от слишком яркого света.
* * *
Из двух непобедимых нитей, чьи цвета
Понять возможно сердцем, но не глазом
Прядется жизнь:
Из выдоха и вздоха,
Сгиба и выпрямленья,
Движения и остановки,
Спуска и подъема.
Не эти нити
Текут из тонких пальцев Ариадны, но
Сама она есть только пестрый шелк, спряденный
Из жизни и желания узнать
О вздохе вслед за выдохом последним.
* * *
Ум есть убийца жизни.
Только ученик
Убьет убийцу
* * *
Ты – то, что изменяет, изменяется и
Наблюдает измененья.
Ты – свет, источник света и предмет,
Который залит этим светом.
И свет есть звук,
И звук есть смысл,
Смысл есть покой,
Покой есть власть
Над переменой света в звук,
В смысл,
В покой,
Во власть
Над переменой
Перемены.
* * *
Тот понял все,
Кто ничего не понимал.
Кого учило
Слово Тишины,
И кто ответил
Мудростью без Смысла.
Перевела с английского Татьяна АИСТ
|
|
Татьяна АИСТ, Калифорния
Поэт, прозаик, переводчик, профессор китайской философии и религии. Род. в 1956 г. в Ленинграде. На Западе с 1989 г. Автор книг: "Китайская грамота" (на русском, английском и китайском языках), 1996; "Япония под снегом», 2009 и др.
|
|
2011-Аист, Татьяна
* * *
Когда мне страшно, я пою,
Как будто я в глухом лесу
Гуляю вечером одна
И только песнь моя слышна,
И громче тем и тем сильней,
Чем лес становится страшней!
* * *
Синева глубока во дворах,
Зреет листьев простой виноград,
Старым деревом пахнет кора,
Сам не помнит себя Петроград.
На высоком его берегу
Всходит лето зеленых дворов,
В них глубокую жизнь берегут,
Словно хлам, что лежит под водой.
Заплетается плющ тишины,
Мох вокруг световых колонн,
Легкой плесенью вымощенный
Небосводец под
Ряской крон.
* * *
В этом чудесно-темном,
Нежно-весеннем граде
Отчетливо вижу тебя.
Сплели с ветвленьем ограды
Чугунный узор тополя
И плод их союза раздался
По небу,
Как сетка кракле, *
Иначе бы как оказался
Сейчас ты на этом стекле?
-----------
* Кракле – вид фарфора.
* * *
О, глухое заросшее время!
Зелена трава мелкотемья,
Виноградом судьбы увитый,
Деревянный собор несобытий.
Как во сне, мы над крышами ходим
И мосты голубые наводим,
Руки в воду Москвы опускаем
И шевелим упавший камень.
* * *
Провижу тебя в каждом миге,
Предчувствую
В каждых словах,
Распахнутой наскоро книге,
Летящих навстречу глазах.
Молюсь, «Вседержитель, ты с нами!»
Рыдаю, смеюсь на бегу.
Сухая кора под руками,
Две тени в намокшем снегу.
* * *
Когда от стыка Невского с каналом,
Как Дант, ты обернешься вдаль,
Тогда возникнет в воздухе сквозная
Протока к небу, а канал,
На том конце – Собор Казанский,
На этом – мостик Итальянский
На миг собой отобразив, пустым впадет
В пустой залив.
* * *
Ведь это всё что от тебя осталось!
«Шлю белую сирень из Царского Села!..»
Ни фотографии, ни крестика, ни станса,
Зачем тогда роскошно так цвела
любовь? И встреча состоялась
зачем? Куда дорога шла?
Туда где пеной белой расплескалась
Сирень по водам
Царского Села.
* * *
Как в лесу темнеет в Петрограде,
Мы, оставив плащи и кашне,
Блуждаем по летней прохладе,
Спокойно, как люди во сне.
Словно косточки, в листьях – жилки,
На траве – теневой батут,
Тела легонькие развилки
К свету сами собой растут!
* * *
Марине Цветаевой
Когда придет моя Елабуга –
Допрос, арест в глухой ночи,
И синеватый ветер Ладоги
Запрет все вены, как ручьи,
Когда ничье живое слово
Не будет живо для меня,
Когда из дней, сочтенных снова,
Я не смогу прожить полдня,
Я припаду, как червь, как листья,
Лицом и телом к той земле,
Где мне дано было родиться,
Где спят давно все люди те,
Которые меня родили,
И я нажрусь кровавых листьев
Рябины той, с того куста
И буду детям вашим сниться,
Пророчествуя – «Русь жива!
Вся жизнь жива!»
* * *
Утки плывут под черные своды –
ближе всех мы к озеру стоим.
Нас почти не задевают ветром годы,
Только стелется тоненький дым
Над живою, над мертвой водою,
Безразличной ко дну, к небесам:
«Вы со мною смешаетесь скоро,
Но я скоро вас снова отдам!»
|
|
Ирина Акс
АКС, Ирина, Нью-Йорк. Поэт, журналист. Родилась в 1960 г. в Ленинграде. В США с 2000 г. Автор книг стихов: «В Новом свете», 2006; «Я не умею жить всерьез», 2010. Публикации в журналах и альманахах: «Дети Ра», «Побережье», «45-я параллель», «Галилея», «Слово\Word», в коллективных поэтических сборниках.
|
|
2011-Акс, Ирина
* * *
Кто беспечен, кто осторожен –
всем Фортуна цену завысит.
Верен выбор твой или ложен –
не влияет и не зависит...
Знай: замки не спасут от вора,
ключ – примета смешных традиций,
а дырявый ящик Пандоры
запирать – только зря трудиться.
* * *
Ну да, всё нормально, и возраст – не в счет,
я вроде пока не на том рубеже,
но все мои плюсы – со словом «еще»,
а все недостатки – со словом «уже».
Еще мне семь верст, как и прежде, не крюк,
и ночь мне покуда отраднее дня,
но выросли дети вчерашних подруг,
и все они батей зовут не меня...
Пока не успел растолстеть-облысеть,
покуда не выдуло дурь из башки,
но первых морщин понатянута сеть,
и я уже вряд ли рвану за флажки.
Увы, благородный налет серебра
облез, как с прабабкиных вилок «фраже»...
еще я почти что такой, как вчера,
но завтра, похоже, я буду «уже»...
ЭПИЛОГ
А однажды ранней весною Белый Лебедь вернулся туда,
где покосились курятники на берегу пруда
и пронзительно зеленели крапива и лебеда.
Его не сразу, но вспомнили на родном его птичьем дворе
и старый кот у забора, и старый пес в конуре.
Сестры-утки и братья-селезни отворачивались, ворча:
«Уродец-то наш отъелся на заморских харчах!»
Потом спросили: «Ну что, от тоски по дому зачах?
Ты там одичал изрядно и набрался дурных манер!
А мы тут неплохо устроены, каждый – на свой манер.
Вот мама-утка, к примеру, минувшей зимой была
главным украшением рождественского стола!»
Он взлетел.
Hемного помедлил, над отчим домом паря,
выдохнул полной грудью сладкий воздух родных широт
и успел напоследок услышать: «Смотрите-смотрите! Кря-кря!
Там, высоко в поднебесье –
это что еще
за урод?»
* * *
...а поди ты знай, как всё оно было,
кто чей ученик, кто чей сын...
Да, там были веревки – но не было мыла
и совсем не росло осин.
А кривая судьбы стремится в пределе –
к чему? Но речь не о том...
И что с нами было на самом деле –
тоже вряд ли спросят потом.
А КОРОЛЬ-ТО...
А что в Королевстве? На том же параде
король выступает всё в том же наряде.
Всё, в целом, обычно: ведь долгие годы
костюм короля не выходит из моды.
Успело привыкнуть уже населенье:
любуются в пятом, поди, поколенье
всё тем же костюмом на том же параде...
Сменился король – но менять не пора-де
наряд: в королевстве традиции крепки,
гордятся потомки, как некогда предки –
а впрочем, возможно, уже не гордятся,
но, как ни крути, в бунтари не годятся.
Соседи с советами лезут – а на-ко,
мол, выкуси! Все ж попривыкли, однако,
и всем надоела костюмная тема:
ну да, ну обычай, такая система...
Лишь умные мальчики, праздничным строем
идущие вместе в колонне по трое
скандируют хором, и слышится где-то:
«Король-то – одетый! Король-то – одетый!»
|
|
Лиана АЛАВЕРДОВА, Бруклин.
Поэт, переводчик, драматург. Родилась в Баку. Поэтические сборники: «Рифмы», 1997; «Эмигрантская тетрадь», 2004; «Из Баку в Бруклин», 2007 (на русском и англ.). Публикации в периодических изданиях Америки.
|
|
2011-Алавердова, Лиана
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕГО ДЯДИ СОЛОМОНА
«О Господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...»
Ф.Тютчев
1
Как рада, что тебя я повидала
по бытовому поводу, поскольку
нет времени на званые обеды –
и я зашла в июльскую жару.
Мы говорили о литературе,
и ты, поклонник золотого века,
сказал, что век серебряный не ценишь.
О дочери твоей зашла беседа,
о внуках... Я письмо переводила
с английского на русский, а часы
торжественно обозначали время
знакомым звоном. Слушать скрипача
меня ты звал остаться. «К сожаленью,
бежать мне надо». Не до Перельмана!
Как рада, что тебя я повидала
в последний раз...
2
В день траурный, в день разрушенья храма,
в треклятый день для каждого еврея,
царапающий сердце нам осколком
погромной ночи, кончиком пера
писавшего указ невероятный
кичливого испанца Фердинанда,
когда Ерушалаим был распахан
и Англию покинул иудей,
в тот день, когда положено поститься
и горевать, к воде не прикасаясь,
мой дядя-атеист пошел на берег.
Тогда-то Ангел Смерти рассердился.
Он глянул взором гибельным так близко
распахнутых невыносимых глаз,
что сердце страхом пониманья сжалось
и замерло...
28 июля 2004 г.
* * *
C. Д.
1
Смятенная душа, трагическая доля,
твои загадки больно и некому решать.
В саду, где птичий свист корит меня невольно,
я в думах о тебе опять, опять, опять...
Мы в бруклинском саду, как два листа, кружили.
Твой длинный монолог сводил меня с ума.
Дурманило и жгло июльское ярило,
но холодит ноябрь: идет-грядет зима.
Смятенная душа в ореховой скорлупке
дюймовочкой плывет. Далекий, странный путь!
А я на берегу с тобой прощаюсь, хрупкой.
Кольчуга правоты мне сдавливает грудь.
2
Белочка по листьям прошуршала.
В сердце царапается жалость.
То отдыхая, то наступая
Нечто во мне трудится, не уставая.
Иногда, как будто и не бывало –
вымерло, корова языком слизала.
Иногда же в виски стучится громко
голосом плачущего ребенка.
Это загадочное нечто,
которое, хочется верить, вечно…
3
растерялась ты растерялась
девочка моя какая жалость
тебе бы мир познавать порхая
а ты вот растерялась смешная такая
у тебя челка словно у пони
прохладны узкие твои ладони
волосы у тебя в мелких колечках
девочка моя мое сердечко
муж твой никак не постигнет нечуткий
что ты за птица но точно не утка
ни яиц ни пуха не поживиться
возможно колибри мелкая птица
ты не выносишь рутины и быта
и к большому счастью не знакома с артритом
без устали могла бы летать и кружиться
птица колибри мелкая птица
но тебя отгоняют зачем ты не знаешь
вот ты и растерялась смешная
не вписаны ни в какие реестры
грустная виолончель без оркестра
ни туда ни сюда с боку припеку
девочка моя как одиноко
5 октября 2006
* * *
О невыразимом и невыносимом
не пишут насильно.
И только когда – переполнено блюдце –
слова изольются,
тогда лишь за кисти берется художник,
презрев невозможность
творенье создать, адекватное чувствам.
Отсюда – искусство.
30-31 декабря 2005г.
* * *
Осенняя роза
дрожит на кусте.
Мерзнет, бедняжка...
* * *
Телефонная трубка лежит на боку,
как раненая в живот.
Холодными пальцами тронуло плечо
одиночество.
* * *
Шершавые руки,
дежурные фразы,
невзрачность знакомства.
А в сердце – ни стука,
и глухо – ни разу
не булькнет в колодце.
Как было предвидеть
в блаженном покое
в полуденной гамме,
что скоро начнется такое, такое,
короче – цунами.
Февраль 2006
* * *
С болью, с кровью отрываю
Дружб искусственных присоски:
От участья лицемеров
Избавляются непросто.
Любопытство принимала
За сочувствие к себе я.
Но теперь я цену знаю
Их словам: мели – Емеля.
И, слезами заполняя
Трещины в былых пристрастьях,
Дружб я новых опасаюсь,
Как возможного несчастья.
* * *
Илья-пророк, Илья-пророк,
а ну переступи порог,
в пасхальный день приди!
Поведай нам, Илья-пророк,
что ждет нас впереди.
Молчит тяжелое вино,
достоинство храня.
Относит ветер на Восток
Молитву для тебя...
|
|
2011-Дон Аминадо
Дон Аминадо
ОТ ПУБЛИКАТОРА: Аминад Петрович Шполянский, хорошо известный русской эмигрантской публике как Дон Аминадо, родился 25 апреля 1888 в Киеве, а закончил свои дни в Париже 14 ноября 1957 года.
Михаил Булгаков дал его имя одному из персонажей «Белой гвардии».
Не было популярнее поэта в русской эмиграции в 20-30-е годы. А почему? А потому что Дон Аминадо писал стихотворные фельетоны в парижской газете «Последние новости». Но мало того, он был бытописателем эмигрантской жизни. И делал это отлично. Не зря его стихи ценили коллеги по поэтическому цеху – Бунин, Цветаева, Гиппиус.
Это один из моих любимых поэтов, поэтому не удивляйтесь, что я привожу не одно, а пять его стихотворения. Мог бы и больше, но объем сборника не позволяет.
Он придумал и новый жанр литературы – афоризмы, написал целую книжку блестящих – не в укор нынешним авторам – афоризмов, поразительных сгустков мысли и духа. Вчитайтесь в его строки – здесь масса афористических строк! А стихи, разве не современны?
Настоящие поэты всегда – пророки. Господь диктует с небес, и рука поэта водит по бумаге, выбрасывая на нее то, что поэт, может быть, и не хотел сказать сегодня, а берег для будущих поколений своих читателей.
И проблема, которую поэт называет просто: «И некто, не родившийся, родится, серебряными шпорами звеня», не про сегодняшнюю разве Россию это?
Владимир БАТШЕВ, Германия
АMO — AMARE
Довольно описывать северный снег
И петь петербургскую вьюгу...
Пора возвратиться к источнику нег,
К навеки блаженному югу.
Там первая молодость буйно прошла,
Звеня, как цыганка запястьем.
И первые слезы любовь пролила
Над быстро изведанным счастьем.
Кипит, не смолкая, работа в порту.
Скрипят корабельные цепи.
Безумные ласточки, взяв высоту,
Летят в молдаванские степи.
Играет шарманка. Цыганка поет,
Очей расточая сиянье.
А город лиловый сиренью цветет,
Как в первые дни мирозданья.
Забыть ли весну голубую твою,
Бегущие к морю ступени,
И Дюка, который поставил скамью
Под куст этой самой сирени?..
Забыть ли счастливейших дней ореол,
Когда мы спрягали в угаре
Единственный в мире латинский глагол
– Amare, amare, amare?!
И боги нам сами сплетали венец,
И звезды светили нам ярко,
И пел о любви итальянский певец,
Которого звали Самарко.
...Приходит волна, и уходит волна.
А сердце все медленней бьется.
И чует, и знает, что эта весна
Уже никогда не вернется.
Что ветер, который пришел из пустынь,
Сердца приучая к смиренью,
Не только развеял сирень и латынь,
Но молодость вместе с сиренью.
* * *
Убого жили.
Сказать не смели.
Не тех любили,
Кого хотели.
Не те глаголы
Не так спрягали.
И сном тяжелым
Свой век проспали...
А мир был полон
Чудес-загадок!
Слезою солон,
Любовью сладок,
В словах и звуках
Высок и ясен,
И в самых муках
Своих прекрасен.
А мы за призрак
Хватались каждый,
Справляли тризны,
Томились жаждой.
Боялись прозы,
В стихах мечтали...
А сами – розы
Ногой топтали.
И вот расплата
За жизни наши... –
В огне заката,
Из смертной чаши,
В смятении, в розни,
С вином причастья,
Мы пьем свой поздний
Напиток счастья.
ЗАСТИГНУТОЕ НОЧЬЮ
Я поздно встал. И на дороге
Застигнут ночью Рима был.
Ф. Тютчев
Живем. Скрипим. И медленно седеем.
Плетемся переулками Passy
И скоро совершенно обалдеем
От способов спасения Руси.
Вокруг шумит Париж неугомонный,
Творящий, созидающий, живой.
И с башни, кружевной и вознесенной,
Следит за умирающей Москвой.
Он вспоминает молодость шальную,
Веселую работу гильотин
И жизнь свою, не эту, а иную,
Которую прославил Ламартин.
О, зрелость достигается веками!
История есть мельница богов.
Они неторопливыми руками
Берут из драгоценных закромов.
Покорствуя величественной воле,
Раскиданные зернышки Руси,
Мы очередь получим в перемоле,
Дотоле обретаяся в Passy.
И некто, не родившийся, родится.
Серебряными шпорами звеня,
Он сядет на коня — и насладится:
Покорностью народа и коня.
Проскачут адъютанты и курьеры.
И лихо заиграют трубачи.
Румяные такие кавалеры.
Веселые такие усачи.
Досадно будет сложенным в могиле,
Ах, скучно будет зернышкам Руси...
Зачем же мы на диспуты ходили
И чахли в переулочках Passy.
1917
Какой звезды сиял нам свет?
На утре дней, в истоках лет,
Больших дорог минуя стык,
Куда нас мчал лихой ямщик?..
Одним черед. Другим черед.
За взводом взвод. И – взвод, вперед!
Теплушек смрад. Махорки дым.
Черед одним. Черед другим.
Один курган. Другой курган.
А в мире ночь. Седой туман.
Протяжный вой. Курганов цепь.
Метель. Пурга. Татары. Степь.
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Был ход вещей уже разгадан.
Народ молчал и предвкушал.
Великий вождь дышал на ладан,
Хотя и медленно дышал.
Но власть идей была упряма
И понимал уже народ,
Что ладан вместо фимиама
Есть несомненно шаг вперед.
Публикация Владимира БАТШЕВА
|
|
Виталий АМУРСКИЙ, Франция
Поэт, эссеист, критик. Профессиональный журналист. Окончил филфак МОПИ, получил диплом DEA в Сорбонне. Родился в 1944 г. в Москве. На Западе с 1972 г. Автор книг: «Памяти Тишинки», 1991; «Запечатленные голоса», 1998; «СловЛарь», 2006; Сборники стихов: «Tempora mea», 2004; «Серебро ночи», 2005; «Трамвай "А"», 2006; «Земными путями», 2010. Публикации в журналах : «Дети Ра», «Звезда», «Крещатик», «Новый журнал» и др. Лауреат премий журналов:«Футурум aрт» ( Москва ) в номинации «Поэзия» за 2005 год, «Литературный европеец» ( Франкфурт-на-Майне ) за 2009 год.
|
|
2011-Амурский, Виталий
* * *
Предотъездная суета, с дорожной снедью лоток,
У вагона безликая проводница...
Отправляясь в прожитое, не забудь носовой платок, –
Говорил себе, – пригодится.
Мне хотелось его увидеть, да,
Чтобы память живой водой окропило,
Хотя знал – утекла та вода
И пути назад заросли крапивой.
Только душу крапива не жжет,
Остальное – к чертям собачьим!
У меня с моим прошлым не счеты, но счет
Был единственный, что давно оплачен.
Ни листу письма, ни блокноту – пером,
Только шепотом уходящим теням: не вините меня!
И покачивался за окном перрон,
Как пластинка виниловая...
* * *
Будто тайные помыслы,
Словарем не соря,
Строк чернильные полосы
Прочертила заря.
Веки малость припухшие
Сном под утро свело,
А октябрь, как при Пушкине,
До и после него.
БЛИКИ
Владимиру Сычeву
Дорога / жизнь. Изгибы и углы,
И угли глаз, мерцающих картинно,
Лишь тени, что под ними пролегли
Отметили бессрочность карантина –
Того, где пребывали мы с тобой
( Мысль эта – перед снимками – случайна ).
Пыль прошлых лет. А где ж теперь та боль,
Что обострялась лунными ночами?
Ответит кто? Но нужен ли ответ,
Когда давно остались за плечами
Та девушка с веслом и тот атлет,
Что нас в имперских здравницах встречали.
Минувшее, ты – сгусток странных чувств
Не знающего разуму предела:
Вот улица, где я куда-то мчусь,
А вот мечусь в жару, не чуя тела.
А вот какой-то загородный дом,
Где за окном поскрипывают ели,
И Пушкина брокгаузовский том
Раскрыт на встрече Моцарта с Сальери.
Дрожит души вольфрамовая нить,
Не ослепляя – только вполнакала,
И мальчик хочет вечность пригубить
Из ядом оскорбленного бокала.
Вещей и лиц расплывчатая смесь,
Условностей смещенные значенья,
Как тяжести, теряющие вес
С вопросом: нет, не – кто я? А – зачем я?
Зачем словарь мой прошлое прожгло
С ненужными уже давно вещами,
Охоту не любя, охотничьим рожком
Зачем я так охотно восхищаюсь?
Зачем я появился где-то там,
И тут за мной, подчас невыносимы,
Бредут вдали, как тени, по пятам
Отечества озябшие осины?
* * *
С теннисных кортов сухие удары мячей
И шпалеры цветов Люксембургского парка
И как в детстве
Нездешнем
В чернилах счастливые пальцы
А значит – не умерли
Боги
ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ
С дождем и снегом у порога,
Ноябрь плетется тенью нищей,
А ты дыхания второго
В себе, как птица пищу, ищешь.
Оно тебе необходимо,
Как ночью женские ладони,
Когда такая холодина
За окнами и даже в доме.
Но ни дыханья, ни ладоней –
Мир чужд, как лермонтовский Терек,
Где не помочь тому, кто тонет,
И круг спасательный утерян.
* * *
Лёше Даену, на прощание
Ветрового стекла Фудзиямы
Все улитки дождинок
Вверх ползущие тихо
Сегодня
Твои
22 ноября 2010
ГАММЫ ПРИ МИНУСЕ ПО ЦЕЛЬСИЮ
Еще одна зима и дров горящих треск,
И мы себе вопросы задаем:
Что снега твоего мне тусклый блеск?
Что в имени... нет, – в инее тебе моем?
Немой зимой
Мой
Иней
Иной.
ЗИМНИЕ ГЛАГОЛЫ
Снежит, морозит, холодит...
Люблю вас, зимние глаголы!
Пускай при вас деревья голы,
Мне вами память молодит.
НЕДЕЛИМОЕ
Два фрагмента из поэмы-коллажа
Кронштадтская плясовая
Яблочко на льду кронштадском,
Эх!
Ты куда, товарищ в штатском,
Нынче смена вех!
По-балтийски, по-матросски,
Не вводи, товарищ Троцкий,
Душу в грех!
И тебе ли флотской честью
Нас пенять,
Царской пробы Тухачевский,
Твою мать!
Морячка бушлата лацкан
От беды не сбережет,
Пулей-дурою обласкан
Рухнет он на бережок.
Кто там левый или правый –
Тот замерз, и тот продрог.
Над Кронштадтом звезды – раны,
Звезды – яблоки, браток!
1939-й
«Дни Турбиных» и новый «Маскарад»...
Поют о счастье города и села,
Но снег уже набросил маскхалат
На финский лес, на море и озера.
Умов стабильность и стабильность цен
Кремлевский горец цепким взглядом сверит.
С Булгаковым – вопрос, но на прицел
Взят Мейерхольд и... Маннергейма берег.
Скользнет над картой польскою рукав,
Короче станет август на неделю,
И по-привычке выйдет черт, лукав,
Как дым из трубки цифрой тридцать девять.
|
|
Надежда Банчик
БАНЧИК, Надежда, Сан-Хосе. Поэт, переводчик, журналист. Родилась во Львове в 1959 г. Окончила Львовский полиграфический институт и аспирантуру Российского института книги в Москве. В США с 1996 г. Печатается в зарубежных изданиях.
|
|
Надежда Банчик
БАНЧИК, Надежда, Сан-Хосе. Поэт, переводчик, журналист. Родилась во Львове в 1959 г. Окончила Львовский полиграфический институт и аспирантуру Российского института книги в Москве. В США с 1996 г. Печатается в зарубежных изданиях.
|
|
2011-Банчик, Надежда
СТАТУС БЕЖЕНЦА
Статус беженца – вечный.
Возраст – тысячи лет.
Путь сквозь мир бесконечный.
Нам – нигде места нет.
Перелетные птицы,
Всё глядим с высоты
На чужие границы,
На чужие мосты,
А под нами – планета
Разноцветным ковром...
Пятна красные – где-то
То ль война, то ль погром,
То ль чужая победа,
То ль чужая беда...
Нас попутные ветры
Унесут от суда,
Что на Землю взирать-то –
В небе наше гнездо!
...Выстрел грянул внезапно.
Снизу, из-за кустов.
1987
ЧЕЧЕНЦАМ
БЕЖЕНКЕ
Не побеждена в бою неравном,
Только дом разбит, и жертв не счесть...
Лишена судьбы, свободы, правды,
права на достоинство и честь.
Муж и дети – где-то в черных ямах,
Ты – в засохших комьях грязной лжи,
Всё бредешь, поглубже гордость спрятав,
из последних сил спасая жизнь.
Но везде твои старанья лишни,
Прокаженная! Последний стон
Твой услышит разве что Всевышний,
Только не поможет даже он...
О сестра-чеченка, дай мне руку!
Я надену желтую звезду,
сквозь твою безвыходную муку
Я с тобою вместе побреду!
Мы присядем на пустом вокзале.
Ночью, когда всех укроет сном,
ты поведаешь мне о Джохаре,
О семье, о городе родном,
Превращенном в пепел и в преданья...
Но предательски придет рассвет,
Снова бесконечные скитанья,
Нам нигде с тобою места нет...
ТЕМ, КТО ЕЩЕ ВЫЖИВЕТ
Не соблазняйтесь обманчивой легкостью мщенья,
Даже когда вас ведут в беспросветную тьму!
Каждый ответит пред Богом в момент всепрощенья,
Каждый найдет оправданье греху своему.
Тяготы жизни затянут коростой вам раны,
Братские ямы и память асфальтом зальют,
Желтым пунктиром – и горе, и радость на равных –
Тысячи окон сигнал мирной жизни пошлют,
Утро займется, и солнце зальет новый город
Розовым светом мечты, неизбывной, как кровь...
Эй, под асфальтом! Кричите! Услышат вас горы
И разнесут по мирам безымянную боль...
|
|
2011-Банчик, Надежда
СИЛУЭТЫ, ОБРАМЛЕННЫЕ ОБЩЕЙ СУДЬБОЙ 
Виталий Амурский. Тень маятника и другие тени: Свидетельства к истории русской жизни конца ХХ-начала ХХI века. – Санкт-Петербург: Издательство Ивана Лимбаха, 2011. – 616 с.
Сборник интервью, бесед, очерков Виталия Амурского, посвященных писателям позднесоветской и постсоветской России, – панорама литературных силуэтов. Виталий Амурский родился в Москве в 1944, печататься начал в 1960-е. Эмигрировав в 1973 во Францию, защитил диплом университета Сорбонны. Книга возникла, в значительной мере, как результат работы ее автора, жителя Парижа, в русской редакции Международного французского радио с 1984-го по 2010-й год, где он вeл еженедельную программу «Литературный перекресток», и в русской эмигрантской периодике. Из, казалось бы, случайной последовательности бесед и встреч (они проводились в моменты приезда русских писателей в Париж) сложилась целостная книга. Летопись? Коллективные размышления над российскими проблемами описываемого времени и вечными проблемами бытия человеческого? Галерея личностей? – Всё вместе.
Уже в самом оглавлении явлена панорама (вид сверху) галереи поэтов и писателей, составивших в совокупности культурное явление мирового уровня – русскую литературу второй половины ХХ века. Возвышаются вехи-имена: Иосиф Бродский, Андрей Битов, Евгений Рейн, Лев Лосев, Андрей Вознесенский, Юрий Рытхэу, Булат Окуджава, Людмила Улицкая, Михаил Веллер, Анатолий Приставкин, Фридрих Горенштейн, Владимир Максимов, Наталья Горбаневская... Вокруг вех – литературные критики, литературоведы, эссеисты: Шарль Добжинский, Виктор Лупан, Бенгт Янгфельдт, Жорж Нива, Манук Жажоян... Нет четких границ между «метрополией» и «эмиграцией», расплывчаты грани между национальным происхождением и культурным багажом, ибо всех объединяет отечество писателя – русский язык и судьба русской литературы, производная судьбы России как культурного и социального явления, не совпадающего с ее границами, не раз менявшимися в течение истории. Между именами-вехами сверху явственно видится Дорога – здесь она ведет от Вехи-камертона – Бродского («Тень маятника») – через разнообразие вех-личностей, вех-писательских явлений, стилей, мировоззрений («Каждый пишет, как он слышит») – вниз, в ад советско-российских страданий, чудовищных социально-культурных экспериментов («Оглядываясь на сфинкса» и «Чаша терпения») и – обратно вверх – обогащенным опытом писательского преодоления этих бед («Чаша терпения» – «Летучий профиль Пушкина»). Каждая беседа предваряется краткой характеристикой собеседника – не сухой справкой, а нарисованным несколькими главными «штрихами» портретом, представляющим читателю особенности характера и главные вехи жизненного пути писателя, с которым затем проходит беседа.
Иосиф Бродский обозначен камертоном литературного явления всей второй половины века. Вольно или невольно, с его творчеством сверялись и с его личностью соприкасались все крупные писатели. Его имя открывает скорбный маршрут, пройденный писательскими судьбами через российскую Голгофу. Весь первый раздел посвящен Бродскому, его личности, творчеству и культурному следу. Вместе с тем, в нем и через призму его судьбы завязываются основные узлы страданий, проблем, идей, стилей обозначенной эпохи. Заключение и преодоление положения жертвы – выход в целостный и безграничный мир (в физическом смысле – эмиграция на Запад; в философско-творческом – встреча советского опыта с мировым, в частности, западным) – трудное строительство культурных мостов для встречи российского с мировым... Всё это «завязано» в творчестве Бродского и показано Амурским через призму противоречивой личности великого поэта. На творческом уровне становится понятным, в частности, по жизненным меркам, неблагодарное отношение к людям, поддержавшим его на приснопамятном судилище и, по сути, подготовившим его мировую славу: «Я не жертва! Я в Питере жил точно так же, как в Нью-Йорке, я так же писал»,– приводит Амурский слова поэта, сказанные в беседе с литературным критиком Виктором Лупаном (с. 52). А слова Бродского в беседе с автором книги можно считать ключом к пониманию особенностей русского литературного процесса означенной эпохи, которую Бродский определяет как множественность образцов-идеалов человеческого бытия.
«В России произошла довольно фантастическая вещь в ХХ веке: русская литература дала народу... (многоточие в оригинале – Н.Б.) ну, примерно десять равновеликих фигур, выбрать из которых одну-единственную совершенно невозможно. То есть все эти десять, скажем – шесть, скажем – четыре – являются, на мой взгляд, метафорами индивидуального пути человечества в этом мире.
Что такое вообще поэт в жизни общества, где авторитет Церкви, государства, философии и т.д. чрезвычайно низок, если вообще существует? Если поэзия и не играет роль Церкви, то поэт – крупный поэт – как бы совмещает или замещает в обществе святого, в некотором роде. То есть он – некий духовно-культурный, какой угодно, даже, возможно, в социальном смысле – образец.
В России возникла ситуация, когда вам даны четыре, пять, шесть, десять возможных идиом существования. На этих высотах иерархии не существует» (с. 26). Спорно, правда, исключительно ли это русское явление; мне представляется, что ни в одной литературе, и прежде всего западной, нет «одной-единственной» фигуры и тем более «идиомы существования»; более того, само понятие плюралистического общества пришло в Россию с Запада в противовес обществу тоталитарному, в котором-то как раз и насаждалась одна единственно верная «идиома существования». Более того, Бродский не называет эти идиомы, оставляя читателю (точнее, слушателю радиобеседы с Амурским, датированной «октябрь 1988 – ноябрь 1989», т.е. время бурных горбачевских перемен) догадываться из подтекста, что речь идет о системе не только литературно-эстетических (беседа разворачивается вокруг поэта Серебряного века М. Кузмина и отношения Бродского к нему), но и, по-видимому, морально-этических ценностей, которая в российское общество внедрялась в значительной мере через литературу. Поэтому бесспорной представляется высказанная здесь мысль Бродского о том, что писатель в России до некоторой степени «замещает святого», т.е. литература задает моральные идеалы, и они естественным образом являются множественными – настолько, насколько уникальны личности писателей и неповторимо их творчество, – как ни старался тоталитаризм свести общественные идеалы к одной-единственной системе. И в этом смысле крупная советская литература пассивно противостояла тоталитаризму и воспитывала общество в ценностях, весьма близких к общечеловеческим.
Эти множественные идеалы или, по Бродскому, идиомы существования, развиты, хоть прямо не называются, в последующих главах книги-сборника. Противостояние тоталитарному подавлению личности – и самоценность свободы, в частности, литературной: представленные в книге писатели составляют многообразную галерею характеров, почерков, тематики и стилей (целый раздел озаглавлен окуджавским «Каждый пишет, как он слышит», но этим же афоризмом можно было бы озаглавить всю книгу)...
Чуткость к униженным и оскорбленным – в противовес шовинистической гордыне центральной власти – еще одна непреходящая для крупных русских писателей, вошедших в книгу, ценность. В этом плане интересны две беседы с Анатолием Приставкиным, автором повести о преступлении против чеченского народа во времена Сталина («Ночевала тучка золотая...») – о настоящем времени («Чеченская боль – боль русская», январь 1994, с. 297-310), размышления о противостоянии интеллигенции советскому антисемитизму – беседа с Владимиром. Уфляндом, который вспоминает вечер в ленинградском Доме литераторов, проходивший 30 января 1968 года: «выступали Иосиф Бродский, Яша Гордин, Валера Попов, Татьяна Галушко, Глеб Горбовский, Сергей Довлатов […] Всё это обернулось печально. Заместитель директора Дома литераторов получил наказание по партийной линии, был снят с работы. Всех, кто участвовал в вечере, обвинили в ‘сионистском шабаше’. Я понял – никаких шансов войти в контакт с официальной литературой у меня не может быть» (с. 78; беседа Уфлянда с Амурским происходила в июне 1989 года). Тема-идея ответственности писателя за межнациональные отношения – в беседе с Андреем Битовым о его романе «Ожидание обезьян»: «Я – герой – еду в компании биологов, которые занимаются обезьянами. Наш путь – к месту, где они живут на воле […] В нашей компании есть люди разных национальностей: армянин, грузин, абхазы, евреи. Какое-то время они заняты гостем, говорят про обезьян, но затем переходят на тему важных для себя дел. В конце времен застоя это могло показаться еще юмористическим – о национальных традициях, кто на кого повлиял, кто кого захватил, кто кого подавил. Так что в этой дискуссии мною была увидена модель, которая должна была заработать в будущем. Но когда она стала работать – это иное! Случились события в Армении, затем в Грузии. Оказалось,что сейчас целый ряд вещей так легко не проговоришь» (с. 125; беседа датируется апрелем 1989). Многонациональность русской литературы выражена и в подборе писателей: кроме уже ставших привычными крупнейших писателей, носящих еврейские имена (в том числе Бродский, хотя он принял католичество), – Геннадий Айги, Юрий Рытхэу, Генрих Сапгир, представляющие народы русского Севера; Наталия Горбаневская, внесшая в литературу «польскую кровь», и другие культуры.
Портреты в «галерее», особенно в первом разделе, расположены как бы по концентрическим кругам: Бродский, вокруг него – так называемый «питерский круг» (Евгений Рейн, Владимир Уфлянд, Андрей Битов), далее – «московский круг» (Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Генрих Сапгир и другие), плавно переходящий в круг, охватывающий российскую глубинку и Кавказ и открывающийся в бесконечный мир. Перекличкой метрополии и заграницы – беседы с французскими русскими и русскими французами, с другими заграничными гостями. Всё в совокупности и составляет многоголосие, многообразие в рамках одного языка – русского, не только лингвистически, но и культурно-мировоззренчески. Судьба России в ХХ веке (не только во второй половине, но в роковом столетии) – контрапункт, хотя на первом плане – трагедии именно второй половины века: гонения на диссидентов, психушки, брежневские лагеря, изгнанническая эмиграция... Но они пережиты и представлены через призму ГУЛАГа, Солженицына, российской Голгофы. И в чисто бытовом плане, и в бытийно-философском диссиденты второй половины века – родом из 1937-го.
Характерна в этом смысле беседа с дочерью Александра Галича, Аленой Архангельской:
«...настороженность [Галича к советскому режиму] росла по мере того, как он узнавал о трагических судьбах Мандельштама, Хармса, Цветаевой и других. Вместе с этим он, очевидно, накапливал и собственный опыт, ведущий к разрыву с системой лжи и насилия. Тут, несомненно, сыграл роль арест в 1937 году его двоюродного брата Виктора, который пропал затем более чем на двадцать лет. Боль за брата, за то, что творится в стране, была осознанной. Затем он еще лучше понял многое, когда познакомился с Варламом Шаламовым, Борисом Чичибабиным» (с. 354).
У писателей-эмигрантов российский трагический опыт нередко увиден извне российских границ. Это, по мнению многих писателей, – обогащает российский опыт западным. Вот, к примеру, беседа с Игорем Шестковым, русским писателем, живущим в Берлине: «О России трудно писать, находясь в ее внутренностях – там дуют ветры смерти. Там – гулаги, голодоморы, тройки, севера, доносчики, хулиганы... А теперь еще и бандиты, разборки, откаты... Там – портреты на улицах. Там – лишь бы не задохнуться в имперской вони [...] Русский писатель, живущий в России, – это или мученик, или "зоологический патриот". Или деревенский пьяница. Русский писатель за границей может спокойно думать и вспоминать. Ему не обязательно примыкать к стае, ластиться к властителям или становиться изгоем. Он сам по себе. У него есть возможность привнести в свой образный строй западную ясность и зрелость, обрести стереоскопическое зрение» (с. 506).
Завершается всё «путешествие» Виталия Амурского возвращением к вечному камертону русской литературы – «летучему профилю Пушкина», как озаглавлен последний раздел книги. Отголоски Пушкина, его наследие в русской поэзии и взгляд на Пушкина из Парижа как бы подводят итог русской литературы двух ушедших столетий и проводят прямую линию от Пушкина – к Бродскому, Солженицыну и другим современникам. Эта линия воплощена в беседе с известным литературоведом Ефимом Эткиндом. «В его биографии были и война, и преподавательская работа, и диссидентство, заключавшееся в моральной поддержке Иосифа Бродского, Александра Солженицына, в выступлениях с осуждением преследований инакомыслия советскими властями. Как следствие – исключение из Союза писателей, лишение научных званий, вынужденная эмиграция на Запад» (с.567). Беседа посвящена Пушкину и французской культуре. Эта же тема продолжается в беседе с Дмитрием Сеземаном и далее – с Андре Марковичем, переводчиками Пушкина на французский.
В этом разделе подводятся к логическому окончанию основные сюжетные линии, завязанные в первых разделах: судьба русской литературы и ее выход в мир – в данном случае, на примере Франции. Перевод в литературном и культурном смыслах, восприятие Пушкина французской культурой – и нить от Пушкина к русской литературе ХХ века – подводят итог той самой дороге, через ГУЛАГ к Небесам, к познанию высших, непреходящих ценностей бытия.
Эту мысль, высказанную Сеземаном, можно считать ключом (или, по меньшей мере, одним из главных ключей – помним про множественность образцов!) ко всей русской литературе, в ее наивысших проявлениях: «Не сразу, а со временем, когда мы Пушкина начинаем знать не только по хрестоматиям, начинаем понимать, что мир, его окружающий, с комплексом отношений, чувств, – был для него сырьем для выражения чего-то высшего, внесения гармонии в хаос, как говорил Александр Блок» (с.577).
Закончился мандельштамовский «век-волкодав», ознаменовавшийся невиданным в истории провальным экспериментом – попыткой построить коммунистическое общество путем неимоверных масштабов насилия над сотнями миллионов душ и судеб. Россия, с ее высочайшими взлетами в литературе и культуре, играла главную роль... Но эти же взлеты творческих умов помогли российскому народу вырваться из тоталитаризма. К сожалению, то, что пришло на смену, тоже чревато новым дантовским кругом ада. Более того, пока не видно на российском горизонте имен, которые можно было бы поставить вровень с вершинами прошлого столетия. Но вся история русской литературы дает надежду на писательский гений нового поколения.
Надежда БАНЧИК, Сан-Хосе
|
|
